Возможно, человечеству следовало с виноватым видом поблагодарить бая Хулага за эту чистку: ведь теперь землянам уже никто не будет угрожать.
Дункан, веривший в абсолютную справедливость, не мог согласиться с этим; но истина заключалась в том, что род Аланей и его правитель, Хулаг, были с любой точки зрения полезны для Кесрит, главным образом из-за своей зависимости от землян и жгучей ненависти к роду Хольнов, который поставил их в такое незавидное положение. Для Дункана, как и для мри, существовало лишь черное и белое, справедливость и несправедливость. Объяснить Дункану, что род Аланей необходимо поддерживать, усиливать и натравлять на Хольнов, было невозможно: слишком долгий процесс и слишком нереальный для ПлаРа.
Кроме того, это Хольны наняли мри, и Хольны всегда правили ими — и теперь необходимо было завершить начатое Хулагом на Кесрит: всех оставшихся мри следовало уничтожить, проследив, чтобы Хольны не сохранили где-нибудь уцелевшие остатки этих безжалостных и искусных убийц, к которым Дункан так хорошо относился. Регулы без мри ни физически, ни органически воевать не могли. С мри регулы были способны на все. Если кто-нибудь из мри выжил, они наверняка не питают особой любви к роду Аланей — за то, что Хулаг сделал с их расой. И если мри сами начнут воевать… Что ж, призрак этой войны уже навис и над родом Аланей, и над человечеством.
Суп скис во рту Ставроса, пока старик соображал, какие меры в конце концов придется принять в отношении двоих уцелевших мри, мри Дункана. Дункан был человеком твердых убеждений, прямым и бесхитростным. И Ставрос не хотел разрушать в ПлаРе то, что делало юношу одновременно ценным советником и надежным агентом.
Он любил Дункана как сына.
Поступи Ставрос так с одним из своих сыновей, он чувствовал бы куда меньшие угрызения совести.
2
Приказ вышел вечером. Ужиная в одиночестве в своей комнате в Номе, за столом, заваленным всевозможными бумагами по его работе и кропотливо собираемыми материалами, Дункан читал и перечитывал фотокопию.
«Связной по особым поручениям» — таково было название его должности, которое Ставрос выбрал, чтобы облегчить его вхождение в сплоченную команду «Флауэра». Приказ, по существу, причислял Дункана к гражданскому персоналу губернатора, а не к военным, о которых постоянно напоминали сеансы связи со станцией, и Дункан оценил это разграничение: теперь ученые «Флауэра» не будут стараться избегать его. На время проведения исследований Дункан получал некоторые полномочия, но не мог распоряжаться артефактами, информацией или людьми: он лишь самостоятельно выбирал направление исследований. Здесь вступала в действие часть приказа, где говорилось: «оказать полнейшее сотрудничество в продолжении его исследований…» Дункан в который раз читал этот заключительный параграф, не находя в нем никаких оговорок, и изумлялся, что все это написал Ставрос.
Он начал искать причину и не нашел ее.
В течение часа прибыл пакет документов — не кассета с пленкой, которую можно было получить в Номе — и это мог сделать любой регул. Эти материалы земляне передавали только друг другу. Отметив это про себя, Дункан устроился поудобнее, примостив на коленях несколько папок, битком набитых информацией. Похоже, здесь собрали все, что было известно о пленных-мри. Дункан читал и перечитывал, впитывая все, в чем мог хотя бы чуть-чуть разобраться.
Немного погодя начали приходить поздравления от разных служб «Флауэра» — от охраны, от биологов; от доктора Луиса, седовласого главного хирурга, который заботился о Дункане, пока тот находился в лазарете на борту разведывательного корабля. Луис очень хорошо относился к Дункану. Именно с его молчаливого согласия Стэн каждый день бывал на «Флауэре», несмотря на то, что мог бы проходить все эти процедуры в Номе, подальше от мри. Именно Луис сдерживал не в меру рьяных исследователей; не позволил мри умереть, когда остальные врачи опустили руки, считая это невозможным. Этому человеку Дункан доверял. Остальные приветствия были более официальными, и среди подчеркнуто вежливых слов сквозила холодность.
Всемогущий ставленник губернатора — таким он внезапно предстал перед учеными, вторгся в то, что было дорого их сердцам — чужак, ничего не смыслящий в исследованиях и работах, ради которых эти штатские забрались в такую даль, к пограничным мирам. Дункана не удивило их негодование. Им хотелось, чтобы его власть распространялась лишь на изменение условий жизни мри, а вот угрожать другим проектам он не мог. Первого он сам искренне желал; во втором сомневался, потому что это было излишне и неблагоразумно. Ставроса же нельзя было назвать человеком слишком щедрым — губернатор, скорее, ничего не делал просто так.
Дункана нацеливали на кого-то или на что-то; Стэн начал опасаться, что так оно и есть. Он снова понадобился старику и чувствовал себя послушным орудием в новой тайной войне против кого-то из врагов Ставроса — был ли то регул, какое-то состязание между штатскими и службой губернатора, или еще нечто более запутанное, включающее все вместе.
Сейчас, вырвавшись из-под опеки Ставроса, Дункан вновь обрел способность думать. Доверительный тон старика, который подхватывал человека, целиком отдавая его в руки Ставроса, больше не мешал ему, и все же Дункан чувствовал неодолимое желание отбросить свои подозрения и схватить приманку — ведь старик предлагал ему все, чего Стэн хотел, все, что для него имело значение.
Наваждение: Ставрос позвал его.
Дункан отозвался и пошел.
Утром на столе у дежурного по «Флауэру» Дункана поджидало множество сообщений от начальников подразделений, которые хотели бы встретиться с ним. Дункан почувствовал беспокойство. Он отложил бумажные дела и перво-наперво спустился в медицинскую секцию, думая о мри, чтобы, как всегда, удостовериться, что с ними все хорошо и им настолько спокойно, насколько это вообще возможно в подобных условиях — ну и, главным образом, что ни один не в меру рьяный исследователь не решил напоследок поработать с ними, прежде чем на любые эксперименты будет наложен запрет.
Но вот из своей секции Дункана окликнул доктор Луис; и через некоторое время Стэн с удивлением обнаружил, что он, забыв о мри, спешит на конференцию, на которую собираются представители от различных отделов «Флауэра».
Дункан рассердился: он ненавидел подобные процедуры. Его представили собравшимся — прежде его знали как подобного мри, — один из объектов, который они исследовали, накачивая его транквилизаторами, когда Дункан, едва живой вернулся из пустыни, где человек выжить не мог. Он заставил себя улыбнуться и ответить на приветствия, затем откинулся в кресле и приготовился поскучать, выслушивая бесконечные перечни данных и взаимные претензии по объектам и складам. Он считал, что его умышленно затащили сюда — такова была их мелкая месть Ставросу. Дункан почти ничего не понимал в этих разговорах, и, кроме того, ему было просто неинтересно. Он сидел, исподтишка изучая манеры и лица остальных участников, прислушиваясь к мелочным перебранкам и отмечая про себя врагов и друзей — все это могло в дальнейшем пригодиться.
Но, снова прислушавшись к разговорам, он неожиданно заинтересовался: все обсуждали новости от военных, прибывших на станцию. По мере того, как он слушал, эти сведения все более его тревожили. Разведывательный корабль «Фокс» вместе с крейсером «Ганнибал» и вспомогательным кораблем «Сантьяго» вернулись с Гэргайна, планеты звезды Литах, соседки Арайна; Гэргайн, с ее лишенными атмосферы лунами, была богата полезными ископаемыми и едва исследована регулами. Услышав новости, геологи навострили уши и загудели: часть специалистов «Флауэра» будет направлена на «Фокс». Ожидалось перераспределение экипажа в соответствии с новыми задачами; привлекались некоторые маститые ученые, занятые в проекте с мри. Дункан, поняв суть перестановок, встревожился: в его власти было повлиять на перемещения; наверное, ему следовало что-то сказать — по крайней мере, от него ждали каких-то возражений: ведь ставленник губернатора должен неплохо разбираться в кадровых вопросах. Но Дункан молчал.
Он сидел нахмурясь, пока нынешнее командование «Флауэра» преспокойно улаживало свои дела; ему было грустно, он чувствовал себя не на своем месте: по крайней мере, ему следовало набросать депешу Ставросу… а он не делал ничего, слишком поздно осознав, что на его глазах большинство отделов расформированы. Может быть, то была их своеобразная месть за вмешательство губернатора. Те, кто дорожил своей независимостью от Ставроса, выставили Дункана на посмешище, а остальные даже не поддержали его.
Он был чужим среди этих академиков и политиканов. Он понимал, каким предстает в их глазах — хаки среди голубого и белого, ненавистный и смешной солдафон с грубыми руками. Под его сердитое молчание они покончили со своими делами и объявили перерыв. Некоторые задерживались, чтобы как ни в чем не бывало перекинуться с ним парой слов; те же, кто отправлялся на «Фокс», демонстративно направлялись к выходу, не обращая на него внимания. Он был по-прежнему вежлив со всеми, с горечью сознавая, что все еще не знает, кто здесь друг, а кто враг. Дункан был сама обходительность — о, Ставрос научил его улыбаться, когда хотелось плакать!
Но уже собравшись уходить, он вдруг почувствовал, что Луис положил руку ему на плечо, а в обращенной к нему улыбке ксенолога Боаз есть нечто большее, чем случайный интерес. Боаз была полной женщиной; голову ее венчала корона из пепельно-серых кос, а в речи чувствовался акцент уроженки Хэйвена.
— Ставрос сказал, что вы упоминали гробницу мри, — заговорила Боаз.
Дункан взглянул на них. Глава медперсонала и небольшого роста полная женщина, отдел которой распоряжался всем имуществом мри — от этих двоих уже давно зависела жизнь Ньюна и Мелеин. Страсть ученого светилась в глазах Боаз. Ее маленький отдел, по существу, остался нетронутым и мог продолжать работу, а вот среди биомедиков Луиса перестановки повыбили немало признанных авторитетов: недовольные ученые мужи под предлогом разработки методик для будущих разведывательных полетов предпочли более комфортабельное существование на станции.
Оставшись на «Флауэре», Боаз и Луис оказались чуть ли не единственными старейшинами среди поредевшего экипажа разведывательного корабля.
И Луис был доволен выбором Боаз. Дункан внимательно посмотрел в лицо врача, снова перевел взгляд на женщину.
— Я действительно побывал там, — осторожно признал он. — Не знаю, правда, удастся ли отыскать его снова.
— Давайте поговорим в моем кабинете, — предложила Боаз.
— ПлаР Дункан, — снова послышался голос адъютанта. — Вас ожидают у шлюза.
Самолет ждал. Подождет. Дункан надавил клавишу на панели коммуникатора и наклонился к микрофону.
— Здесь Дункан. Сообщите им, что я подойду через несколько минут.
Теперь, когда Луис выдал ему официальное разрешение, он направился в охраняемую секцию лазарета. Ярко-красный значок позволял ему запросто посещать любые отсеки корабля, кроме оборудованных голосовыми замками. И теперь, когда перед ним мгновенно распахивались двери, он испытывал странное удовольствие от заискивающих взглядов охраны.
И когда он вошел в комнату Ньюна, охранник снаружи повернулся к нему спиной: не часто Дункан мог наслаждаться подобным уединением.
Он коснулся мри, наклонился и позвал его, все еще лелея надежду, что в самый последний момент у него будет возможность сделать иной выбор. Он снова получил довольно влиятельный пост; вернул столь необходимую благосклонность; избежал всех уготовленных ему хитрых ловушек; но когда он смотрел на худое, открытое лицо мри, никакого триумфа не ощущалось.
Как ему хотелось, чтобы Ньюну разрешили закрывать лицо; мри, скромные, гордые люди жили, скрываясь за вуалями. Проведя с Дунканом нескольких дней, Ньюн в конце концов почувствовал себя достаточно свободно, чтобы открыть ему свое лицо и начать говорить с землянином как равный с равным.
«Для нас нет иного пути, — сказал ему Ньюн, отказываясь от предложенной помощи: тогда мри еще мог выбирать. — Мы снова возродимся, как и прежде, или падем. Мы — мри; и это гораздо большее, чем название расы, Дункан. Это древний, древний путь. Это наш путь. И мы не изменимся."
Теперь они уже почти не выбирали.
Дункан с горечью подумал, что лишь тот, кому они верили, мог предать их с такой тщательностью. Теперь он уже не сомневался, что они выживут — и за их свободу снова придется платить. И он — еще одно предательство — был готов выложить и то, что мри считали святынями. Так он покупал благосклонность подобных Боаз и Луису, все время мучаясь вопросом: во имя чего он все это делает? Мог ли Ньюн хотя бы попытаться понять его, или Дунканом двигал исключительно эгоизм?
— Ньюн, — нетерпеливо позвал он мри, страстно желая хотя бы ничтожного проблеска мысли в золотистых глазах, какого-то ободрения своим поступкам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
Дункан, веривший в абсолютную справедливость, не мог согласиться с этим; но истина заключалась в том, что род Аланей и его правитель, Хулаг, были с любой точки зрения полезны для Кесрит, главным образом из-за своей зависимости от землян и жгучей ненависти к роду Хольнов, который поставил их в такое незавидное положение. Для Дункана, как и для мри, существовало лишь черное и белое, справедливость и несправедливость. Объяснить Дункану, что род Аланей необходимо поддерживать, усиливать и натравлять на Хольнов, было невозможно: слишком долгий процесс и слишком нереальный для ПлаРа.
Кроме того, это Хольны наняли мри, и Хольны всегда правили ими — и теперь необходимо было завершить начатое Хулагом на Кесрит: всех оставшихся мри следовало уничтожить, проследив, чтобы Хольны не сохранили где-нибудь уцелевшие остатки этих безжалостных и искусных убийц, к которым Дункан так хорошо относился. Регулы без мри ни физически, ни органически воевать не могли. С мри регулы были способны на все. Если кто-нибудь из мри выжил, они наверняка не питают особой любви к роду Аланей — за то, что Хулаг сделал с их расой. И если мри сами начнут воевать… Что ж, призрак этой войны уже навис и над родом Аланей, и над человечеством.
Суп скис во рту Ставроса, пока старик соображал, какие меры в конце концов придется принять в отношении двоих уцелевших мри, мри Дункана. Дункан был человеком твердых убеждений, прямым и бесхитростным. И Ставрос не хотел разрушать в ПлаРе то, что делало юношу одновременно ценным советником и надежным агентом.
Он любил Дункана как сына.
Поступи Ставрос так с одним из своих сыновей, он чувствовал бы куда меньшие угрызения совести.
2
Приказ вышел вечером. Ужиная в одиночестве в своей комнате в Номе, за столом, заваленным всевозможными бумагами по его работе и кропотливо собираемыми материалами, Дункан читал и перечитывал фотокопию.
«Связной по особым поручениям» — таково было название его должности, которое Ставрос выбрал, чтобы облегчить его вхождение в сплоченную команду «Флауэра». Приказ, по существу, причислял Дункана к гражданскому персоналу губернатора, а не к военным, о которых постоянно напоминали сеансы связи со станцией, и Дункан оценил это разграничение: теперь ученые «Флауэра» не будут стараться избегать его. На время проведения исследований Дункан получал некоторые полномочия, но не мог распоряжаться артефактами, информацией или людьми: он лишь самостоятельно выбирал направление исследований. Здесь вступала в действие часть приказа, где говорилось: «оказать полнейшее сотрудничество в продолжении его исследований…» Дункан в который раз читал этот заключительный параграф, не находя в нем никаких оговорок, и изумлялся, что все это написал Ставрос.
Он начал искать причину и не нашел ее.
В течение часа прибыл пакет документов — не кассета с пленкой, которую можно было получить в Номе — и это мог сделать любой регул. Эти материалы земляне передавали только друг другу. Отметив это про себя, Дункан устроился поудобнее, примостив на коленях несколько папок, битком набитых информацией. Похоже, здесь собрали все, что было известно о пленных-мри. Дункан читал и перечитывал, впитывая все, в чем мог хотя бы чуть-чуть разобраться.
Немного погодя начали приходить поздравления от разных служб «Флауэра» — от охраны, от биологов; от доктора Луиса, седовласого главного хирурга, который заботился о Дункане, пока тот находился в лазарете на борту разведывательного корабля. Луис очень хорошо относился к Дункану. Именно с его молчаливого согласия Стэн каждый день бывал на «Флауэре», несмотря на то, что мог бы проходить все эти процедуры в Номе, подальше от мри. Именно Луис сдерживал не в меру рьяных исследователей; не позволил мри умереть, когда остальные врачи опустили руки, считая это невозможным. Этому человеку Дункан доверял. Остальные приветствия были более официальными, и среди подчеркнуто вежливых слов сквозила холодность.
Всемогущий ставленник губернатора — таким он внезапно предстал перед учеными, вторгся в то, что было дорого их сердцам — чужак, ничего не смыслящий в исследованиях и работах, ради которых эти штатские забрались в такую даль, к пограничным мирам. Дункана не удивило их негодование. Им хотелось, чтобы его власть распространялась лишь на изменение условий жизни мри, а вот угрожать другим проектам он не мог. Первого он сам искренне желал; во втором сомневался, потому что это было излишне и неблагоразумно. Ставроса же нельзя было назвать человеком слишком щедрым — губернатор, скорее, ничего не делал просто так.
Дункана нацеливали на кого-то или на что-то; Стэн начал опасаться, что так оно и есть. Он снова понадобился старику и чувствовал себя послушным орудием в новой тайной войне против кого-то из врагов Ставроса — был ли то регул, какое-то состязание между штатскими и службой губернатора, или еще нечто более запутанное, включающее все вместе.
Сейчас, вырвавшись из-под опеки Ставроса, Дункан вновь обрел способность думать. Доверительный тон старика, который подхватывал человека, целиком отдавая его в руки Ставроса, больше не мешал ему, и все же Дункан чувствовал неодолимое желание отбросить свои подозрения и схватить приманку — ведь старик предлагал ему все, чего Стэн хотел, все, что для него имело значение.
Наваждение: Ставрос позвал его.
Дункан отозвался и пошел.
Утром на столе у дежурного по «Флауэру» Дункана поджидало множество сообщений от начальников подразделений, которые хотели бы встретиться с ним. Дункан почувствовал беспокойство. Он отложил бумажные дела и перво-наперво спустился в медицинскую секцию, думая о мри, чтобы, как всегда, удостовериться, что с ними все хорошо и им настолько спокойно, насколько это вообще возможно в подобных условиях — ну и, главным образом, что ни один не в меру рьяный исследователь не решил напоследок поработать с ними, прежде чем на любые эксперименты будет наложен запрет.
Но вот из своей секции Дункана окликнул доктор Луис; и через некоторое время Стэн с удивлением обнаружил, что он, забыв о мри, спешит на конференцию, на которую собираются представители от различных отделов «Флауэра».
Дункан рассердился: он ненавидел подобные процедуры. Его представили собравшимся — прежде его знали как подобного мри, — один из объектов, который они исследовали, накачивая его транквилизаторами, когда Дункан, едва живой вернулся из пустыни, где человек выжить не мог. Он заставил себя улыбнуться и ответить на приветствия, затем откинулся в кресле и приготовился поскучать, выслушивая бесконечные перечни данных и взаимные претензии по объектам и складам. Он считал, что его умышленно затащили сюда — такова была их мелкая месть Ставросу. Дункан почти ничего не понимал в этих разговорах, и, кроме того, ему было просто неинтересно. Он сидел, исподтишка изучая манеры и лица остальных участников, прислушиваясь к мелочным перебранкам и отмечая про себя врагов и друзей — все это могло в дальнейшем пригодиться.
Но, снова прислушавшись к разговорам, он неожиданно заинтересовался: все обсуждали новости от военных, прибывших на станцию. По мере того, как он слушал, эти сведения все более его тревожили. Разведывательный корабль «Фокс» вместе с крейсером «Ганнибал» и вспомогательным кораблем «Сантьяго» вернулись с Гэргайна, планеты звезды Литах, соседки Арайна; Гэргайн, с ее лишенными атмосферы лунами, была богата полезными ископаемыми и едва исследована регулами. Услышав новости, геологи навострили уши и загудели: часть специалистов «Флауэра» будет направлена на «Фокс». Ожидалось перераспределение экипажа в соответствии с новыми задачами; привлекались некоторые маститые ученые, занятые в проекте с мри. Дункан, поняв суть перестановок, встревожился: в его власти было повлиять на перемещения; наверное, ему следовало что-то сказать — по крайней мере, от него ждали каких-то возражений: ведь ставленник губернатора должен неплохо разбираться в кадровых вопросах. Но Дункан молчал.
Он сидел нахмурясь, пока нынешнее командование «Флауэра» преспокойно улаживало свои дела; ему было грустно, он чувствовал себя не на своем месте: по крайней мере, ему следовало набросать депешу Ставросу… а он не делал ничего, слишком поздно осознав, что на его глазах большинство отделов расформированы. Может быть, то была их своеобразная месть за вмешательство губернатора. Те, кто дорожил своей независимостью от Ставроса, выставили Дункана на посмешище, а остальные даже не поддержали его.
Он был чужим среди этих академиков и политиканов. Он понимал, каким предстает в их глазах — хаки среди голубого и белого, ненавистный и смешной солдафон с грубыми руками. Под его сердитое молчание они покончили со своими делами и объявили перерыв. Некоторые задерживались, чтобы как ни в чем не бывало перекинуться с ним парой слов; те же, кто отправлялся на «Фокс», демонстративно направлялись к выходу, не обращая на него внимания. Он был по-прежнему вежлив со всеми, с горечью сознавая, что все еще не знает, кто здесь друг, а кто враг. Дункан был сама обходительность — о, Ставрос научил его улыбаться, когда хотелось плакать!
Но уже собравшись уходить, он вдруг почувствовал, что Луис положил руку ему на плечо, а в обращенной к нему улыбке ксенолога Боаз есть нечто большее, чем случайный интерес. Боаз была полной женщиной; голову ее венчала корона из пепельно-серых кос, а в речи чувствовался акцент уроженки Хэйвена.
— Ставрос сказал, что вы упоминали гробницу мри, — заговорила Боаз.
Дункан взглянул на них. Глава медперсонала и небольшого роста полная женщина, отдел которой распоряжался всем имуществом мри — от этих двоих уже давно зависела жизнь Ньюна и Мелеин. Страсть ученого светилась в глазах Боаз. Ее маленький отдел, по существу, остался нетронутым и мог продолжать работу, а вот среди биомедиков Луиса перестановки повыбили немало признанных авторитетов: недовольные ученые мужи под предлогом разработки методик для будущих разведывательных полетов предпочли более комфортабельное существование на станции.
Оставшись на «Флауэре», Боаз и Луис оказались чуть ли не единственными старейшинами среди поредевшего экипажа разведывательного корабля.
И Луис был доволен выбором Боаз. Дункан внимательно посмотрел в лицо врача, снова перевел взгляд на женщину.
— Я действительно побывал там, — осторожно признал он. — Не знаю, правда, удастся ли отыскать его снова.
— Давайте поговорим в моем кабинете, — предложила Боаз.
— ПлаР Дункан, — снова послышался голос адъютанта. — Вас ожидают у шлюза.
Самолет ждал. Подождет. Дункан надавил клавишу на панели коммуникатора и наклонился к микрофону.
— Здесь Дункан. Сообщите им, что я подойду через несколько минут.
Теперь, когда Луис выдал ему официальное разрешение, он направился в охраняемую секцию лазарета. Ярко-красный значок позволял ему запросто посещать любые отсеки корабля, кроме оборудованных голосовыми замками. И теперь, когда перед ним мгновенно распахивались двери, он испытывал странное удовольствие от заискивающих взглядов охраны.
И когда он вошел в комнату Ньюна, охранник снаружи повернулся к нему спиной: не часто Дункан мог наслаждаться подобным уединением.
Он коснулся мри, наклонился и позвал его, все еще лелея надежду, что в самый последний момент у него будет возможность сделать иной выбор. Он снова получил довольно влиятельный пост; вернул столь необходимую благосклонность; избежал всех уготовленных ему хитрых ловушек; но когда он смотрел на худое, открытое лицо мри, никакого триумфа не ощущалось.
Как ему хотелось, чтобы Ньюну разрешили закрывать лицо; мри, скромные, гордые люди жили, скрываясь за вуалями. Проведя с Дунканом нескольких дней, Ньюн в конце концов почувствовал себя достаточно свободно, чтобы открыть ему свое лицо и начать говорить с землянином как равный с равным.
«Для нас нет иного пути, — сказал ему Ньюн, отказываясь от предложенной помощи: тогда мри еще мог выбирать. — Мы снова возродимся, как и прежде, или падем. Мы — мри; и это гораздо большее, чем название расы, Дункан. Это древний, древний путь. Это наш путь. И мы не изменимся."
Теперь они уже почти не выбирали.
Дункан с горечью подумал, что лишь тот, кому они верили, мог предать их с такой тщательностью. Теперь он уже не сомневался, что они выживут — и за их свободу снова придется платить. И он — еще одно предательство — был готов выложить и то, что мри считали святынями. Так он покупал благосклонность подобных Боаз и Луису, все время мучаясь вопросом: во имя чего он все это делает? Мог ли Ньюн хотя бы попытаться понять его, или Дунканом двигал исключительно эгоизм?
— Ньюн, — нетерпеливо позвал он мри, страстно желая хотя бы ничтожного проблеска мысли в золотистых глазах, какого-то ободрения своим поступкам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41