* * *
Миновал День Проса. Следующим утром, в День Фасоли, Дженнак отправился в лес, теснивший возделанную землю воинством бесчисленных стволов, облаченных в панцири из твердой коры и зеленые пушистые накидки. Время благоприятствовало для переговоров и заключения союзов, ибо в начале всякого месяца шли Мирные Дни – Маиса и Хлопка, Тростника и Проса, Фасоли и Земляного Плода; они сменялись Днями Деревьев, Пальмы, Дуба, Ореха, Ясеня и Сосны, которые располагали к мудрым неторопливым раздумьям и считались подходящими для закладки кораблей и новых поселений. Опасные дни наступали с двенадцатого, со Дня Ягуара; тут можно было следовать тропой сражений и битв, чтобы к двадцать первому дню – Дню Сокола-Чультуна – добиться победы, а затем, в Дни Попугая, Голубя и Керравао, собрать и разделить ее плоды. Конечно, символика эта была архаизмом, и Дженнаку, за тридцать лет странствий и войн в Срединных Землях и по другую сторону Бескрайних Вод, случалось обнажать меч в День Хлопка, штурмовать города в День Пчелы и заключать мир в День кровожадного Каймана – и был тот мир прочным, как доспех из черепашьего панциря. Но все-таки приятней заключать союзы в подходящее время, не пренебрегая обычаем предков – например, как сегодня, в День Фасоли.
Отряд из сорока пяти бойцов, считая с самим Дженнаком, его телохранителями и проводником Арзой, быстро миновал посадки какао и углубился в джунгли, как бы опустившись на морское дно; здесь царил такой же зеленоватый полумрак, бурые, серые и красноватые древесные стволы казались подводными скалами, а лианы, переплетавшие их, – непроходимой чащей водорослей. Но Тощий Арза – в самом деле тощий, словно койот в голодный месяц Бурь – уверенно разыскал тропу, прорубленную в густом подлеске, и вывел людей Дженнака к столетнему лесному великану, закованному в доспех из бугристой серой коры. Несокрушимый ствол железного дерева тянулся вверх на полсотни локтей и там выбрасывал мощные ветви, почти параллельные земле, усеянные большими темно-зелеными листьями; этот природный шатер был таким плотным, что свет не мог пробиться сквозь него, и под деревом выжил лишь белесый мягкий лишайник. Эта поросль казалась ковром, сотканным из мириадов грязных белых шерстинок, но тут и там ковер был разодран в клочья, и из-под него выпирали узловатые древесные корни, похожие на скрученных предсмертной конвульсией толстых гадюк. Арза остановился посреди этого застывшего змеиного гнезда, склонил голову к плечу и поднял дротик.
– Арахак видеть нас, – произнес он на кейтабе с ужасным акцентом. – Видеть, кричать. Вопить, как попугай с поджаренный задница!
Усмехнувшись, Дженнак прислушался; и верно, птичьи трели и щебет, жужжание невидимых насекомых и визг резвившихся над головой обезьян временами перекрывались странными звуками, подобными стонам сигнальной раковины. Из полумрака прямо на него вылетела бабочка с крыльями в две ладони, метнулась вверх, сверкнув синевато-стальным тельцем, и исчезла в густой зеленой кроне. Примельнула стайка длиннохвостых рыжеватых обезьянок, за ними серой тенью промчалась лесная кошка – словно клочок тумана, унесенного ветром. Незримый горн простонал вновь.
– Думаешь, дикари? – спросил Дженнак.
– Мой не думать, господин, мой знать! Они на деревьях. Сидеть там, стеречь нас.
– Стрелять?
– Может, стрелять, может, нет. Лесной дух ведать!
Щуплый гуар пожал плечами. Как и все воины, он был в накидке, свисавшей до земли, в глухом шлеме и прочных сапогах. Эти доспехи предохраняли и от ядовитых колючек, и от укусов змей, но Арза тонул в них, как россомаха, натянувшая медвежью шкуру. Плащом он разжился у Ирассы, шлемом и сапогами – у Хрирда, а те были выше проводника на целую голову и вдвое шире в груди. Но, несмотря на свое неуклюжее одеяние, двигался Арза с поразительной быстротой.
– Пожалуй, арахак не стрелять, – сказал он. – Нас много, и все воин – высокий, крепкий, в толстый шкура. Зачем стрелять? Лучше не спешить, ждать, когда все воин утонуть в болото.
– Чего пугаешь, крысиные ребра? – буркнул Ирасса из-за плеча Дженнака. – Не видел я, что ли болот в Бритайе? Видел, да не нашлось такого, в котором бы я потонул! Прежде сеннамова черепаха заберется на Священный Дуб и засвищет жаворонком!
Среди солдат послышались смешки. В эту экспедицию Дженнак отобрал людей молодых, легких на ногу, не полукровок-северян, а одиссарцев, прибывших в Бритайю два-три года назад и еще не успевших отвыкнуть от жаркого солнца и влажных теплых ветров Серанны. Здесь, на берегах Матери Вод, зной был куда мучительней, а душный воздух джунглей раскаленным клинком буравил глотку и терзал грудь жвалами огненных муравьев. Но воины терпели, обливаясь потом под кожаными шлемами и накидками. Вдобавок каждый тащил изрядный груз – щит, меч, копье либо самострел с запасом железных шипов, а также тюки с дарами для арахака.
Проводник Арза упер палец в грудь Ирассы:
– Твой – длинный язык, да короткий ум! Твой не знать, что в болото поселиться дух Камлу, дух-ягуар, с такой пасть, что твой стать мокрый, как увидеть! Камлу делать «ам!», и твой не остаться ни ребер, ни волосатый хвост на губе!
Ирасса с оскорбленным видом огладил свои усы и пробормотал:
– Сон пьяной свиньи твой Камлу! Нет никакого Камлу, есть великие боги Кино Раа и Куул, взрастивший Священный Дуб!
– Твой увидеть, – коротко ответствовал Арза и повернулся к Дженнаку: – Что велеть светлый господин? Поворачивать назад? Идти дальше?
– Дальше, – приказал Дженнак и, подозвав к себе таркола, командовавшего отрядом, распорядился вести людей Строем Змеи.
Они снова углубились в лес. Тропинка была неширокой, но воины шагали, как было велено, по двое в ряд, прикрываясь щитами с обеих сторон. Тот, кто нес шит на левой руке, изготовился стрелять, а державшие щит в правой могли биться копьем либо мечом; их строй, скользивший сейчас между деревьев гигантской анакондой, мог за время пяти вздохов свернуться кольцом, ощетиниться стальными остриями, ударить подобно брошенной в полет стреле. Дженнак, однако, надеялся, что кровавых стычек не будет – по крайней мере, до болота. Временами перед ним мгновенной вспышкой мелькали картины близкого будущего, но он не видел ни трупов, ни сошедшихся в схватке бойцов; только зыбкий лесной полумрак, широкие спины шагавших впереди Уртшиги и Хрирда, телохранитепей-сеннамитов, реющие над солдатскими шлемами перья да блеск копейных наконечников в редком солнечном луче.
Постепенно мысли его обратились к Бритайе и к людям, на коих оставил он свой Удел. То были опытные мужи и чиновники, хранители законов, вожди полутысяч и флотские тидамы, а самым лучшим из них являлся Аттаха, последний из сыновей старого Кайатты, сахема сесинаба Его Дженнак произвел в накомы, обязав держать совет с купцами и жрецами, дабы мудрость служителей кинара и трезвый разум людей торгового сословия умеряли воинственность полководца. В лондахском храме, еще не получившем названия, было всего трое ах-кинов из Принявших Обет и полтора десятка Странствующих – белая полоска на алом шилаке в сравнении с многотысячным воинством; но само это воинство уступало в двадцать или в тридцать раз земледельцам, ремесленникам и купцам, вывозившим в Серанну лошадей, коз и овец, шерстяные бритские ткани, дорогой металл и плоды, невиданные по другую сторону Бескрайних Вод. Все, к чему они прикасались, оборачивалось деньгами, превращалось в полновесные чейни Коатля и Одиссара и золотые арсоланские диски. На эти деньги поднимались города и крепости, строились корабли, снаряжались армии; брошенные в ниву предприимчивости, монеты всходили золотым маисом богатства.
Размышляя над этим, Дженнак все чаще вспоминал слова О'Каймора, пирата и морехода, разбойника и купца, имевшего смутное понятие о сетанне, но способного услыхать звон монет на расстоянии соколиного полета. Ты, милостивый господин, проживешь долгую жизнь, – говорил О'Каймор, – и ты увидишь, как серебро и золото завоюют весь мир. Деньги, светлый мой вождь, сильнее оружия и всех Святых Книг кинара, и придет день, когда ни один властитель в Эйпонне в том не усомнится. Ты доживешь, увидишь… Ибо ты – избранник богов!
Но если деньги столь могущественны, если могут они перевернуть весь мир, то надо было готовиться к новым потерям, к утратам, связанным не с близкими людьми, но с самой жизнью. До сих пор человек обретал власть по праву рождения и высокой своей сетанны, по своему достоинству и чести, по своей силе и своим талантам. Но если сила – это богатство, то к чему достоинство и честь, благородство крови и божественный дар мудрости? Тот, у кого больше золота, построит больше кораблей, отольет больше стволов для метания ядер, купит больше рабов-наемников в Земле Дракона или в иных землях, коим нет числа в Эйпонне и Риканне, купит все и всех, и победит! Одолеет даже избранника богов, ибо власть денег пересилит власть над временем… И если так случится, не станет ли светлая кровь товаром, который начнут продавать вместе с кувшинами вина и бочками пива? Не растворится ли божий дар среди земных сокровищ – тех, что не стоят ни вздоха, ни лишнего дня жизни?
Как сказал О'Каймор, доживешь, увидишь… Увидишь! Воистину, путь кинну – дорога утрат!
Стонущие крики, названные Арзой воплями попугая, продолжали преследовать отряд, пока воины пробирались в чаще, среди гигантских древесных стволов, оплетенных лианами. С ветвей, простиравшихся высоко над головой Дженнака, тоже свешивались бурые и зеленые канаты толщиной в руку; они висели неподвижно, но временами вверху проносилась стая крупных собакоголовых обезьян или неторопливо скользил питон в расписной чешуе, и тогда лианы начинали дергаться и колебаться, будто отплясывая медленный танец чиа-каш, какой исполняется в Дни Предзнаменований, в момент прощания с минувшим годом.
Дженнак, задирая голову, пытался разглядеть сквозь прорезь шлема источники протяжных воплей, однако видел лишь плотную листву, темно-изумрудную и глянцевитую у железных деревьев, светлую, с розовым отливом – у красных, и всех оттенков зелени – у остальных, напоминавших знакомые магнолию, орех или дуб, акацию или фейхоа, и в то же время в чем-то отличных от них. Воистину, джунгли являлись царством Тайонела, где собраны были такие чудеса, каких не видели в Верхней Эйпонне и даже по ту сторону Бескрайних Вод! Правда, кейтабцы из Лизира утверждали, что в Жаркой Риканне, за степями и пустынями чернокожих, растет такой же непроходимый лес, где не видно солнца и в душном воздухе купаются деревья ста пород… И, по их словам, в тех краях тоже была река, мутная и огромная, струившая воды свои к океану…
Дженнак покосился на Ирассу, шагавшего рядом с копьем в левой руке и щитом, свисавшим с правого плеча. В серых глазах юноши сверкало любопытство, и Дженнаку невольно вспомнился Амад, столь же любопытный и жадный до чудесных зрелищ. Бихара просил взять его с собой, но в том ему было отказано, так как джунгли неподходящее место для человека пустынь; и вряд ли у местных дикарей-людоедов Амад сумел бы научиться новым песням или послушать занимательные сказания. Скорее всего, получил бы ядовитую колючку в лоб, завершив на том свои странствия! Такого исхода Дженнак допустить не мог – ведь спутник его пока что не видел истинных чудес Эйпонны, Храма Вещих Камней в Цолане, моста над проливом близ Лимучати и золотых шпилей над дворцами Инкалы!
Ирасса, не замедляя шагов, коснулся руки Дженнака:
– Скажи, мой лорд, как будешь ты толковать с дикарями? Тебе знакома их речь?
– Нет, парень. Но есть язык киншу, понятный всем. Слышал о таком?
Ирасса покивал головой в тяжелом шлеме:
– Конечно. Отец даже пытался меня научить и драл перевязью от меча, когда я садился в позу молитвы вместо позы внимания. И крепкая же у него была перевязь! Как вспомню, до сих пор задница свербит!
Невольно усмехнувшись, Дженнак сказал:
– Позы это начало языка; главное – жесты. Не все их знают, зато понятны они всем, даже человеку, который впервые встретился с мастером киншу.
– Не все знают, зато понятны всем… – повторил Ирасса. – Возможно ли такое, мой господин?
– Возможно, если жесты таковы, что исходят из потребностей и желаний человеческого разума и тела. Ты подносишь ко рту сложенные ковшом ладони – значит, хочешь пить; ты переставляешь пальцы вдоль бедра, медленно или быстро – значит, хочешь уйти или убежать; ты махнул рукой перед носом и втянул воздух – это ощущение запаха; ты наступил ногой на оружие – значит, желаешь мира. А если лицо твое обращено вверх, а руки раскинуты, как крылья птицы и обнимают все сущее, то это значит…
– …что ты взываешь к богам, – закончил Ирасса.
– Значит, ты понял, в чем смысл киншу, – сказал Дженнак, коснувшись пальцами уголков губ и растягивая их в нарочитой улыбке – то был жест довольства.
– Но если ты сумеешь столковаться с этими арахака, то что ты скажешь им?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56