и никто не посягнет на Храм Вещих Камней, не будет ломать его стены и доискиваться пророчеств, которых, я думаю, не существует.
– А если они не согласятся?
– Уговори их, родич! Уговори, ибо выхода у нас нет. Угрожай и обещай; яви им на выбор меч и медовую лепешку, сосуд с ядом и чашу с вином… И помни: брат твой Джиллор и я говорим твоими устами! Если хочешь, я вручу тебе послание в знак нашего совета и союза.
Дженнак покачал головой:
– Не нужно. Стоит мне надеть убор из белых перьев и появиться в Лимучати, как про наш совет и союз узнают и Ах-Шират, и Одо'ата. Их лазутчики вьются у одиссарских кораблей, и кто бы ни высадился с них, тащатся следом. Говорил ли тебе о том Чааг Чу?
– Говорил. Пусть вьются… Ах-Шират не глуп и понимает: если подружились гриф и ворон, то соколу с кецалем тоже есть о чем потолковать… Ну, если ты согласен, сегодня пошлю я двух птиц, в тасситские степи и в Коатль; напишу, чтобы отправляли вождей на совет, и чтобы вожди те были из светлорожденных, равные тебе коль не умом, так кровью.
Место встречи обсуждать не приходилось; по давней традиции им являлся Цолан, и близость Храма Вещих Камней напоминала соперникам о богах и о божественных советах хранить мир и достигать согласия. К тому же всякий договор, заключенный на земле Юкаты, почитался священным, и текст его вырубали на гранитных колоннах дворца цоланского правителя. Гранит был тверд, а труд – нелегок, и потому священные договора отличались краткостью, считавшейся большим достоинством: меньше слов, яснее смысл, и нет поводов для уверток.
– Я смогу прибыть в Цолан ко Дню Ореха или Ясеня, – сказал Дженнак, прикидывая, сколько времени займет возвращение в Боро и плавание из Лимучати к кжатским берегам.
– Не торопись! Тасситы будут добираться вдвое дольше, если только их посланец не сидит сейчас в Коатле. Окажи мне честь, будь моим гостем несколько дней, поживи тут, – Чантар широким жестом обвел террасу, – познакомься с моими сыновьями… Мы можем встречаться с тобой каждый день, и я думаю, ты успеешь расспросить меня о многом.
– Но об одном – прежде всего. – Дженнак остановился у пруда и посмотрел вниз. В хрустальной глубине, лениво пошевеливая плавниками, скользили пестрые рыбки, а под камнем, у самого дна, сидел большой краб, будто воин в пунцовом доспехе, вытянувший перед собой двузубые копья клешней. Тень Дженнака упала на воду, и краб проворно юркнул в свое убежище. Он, видно, знал поговорку тайонельцев, лесных воинов: приглядывайся, прислушивайся, принюхивайся и не забудь, где торчат ближайшие кусты.
– О чем же ты желаешь спросить, родич? – Голос Чан-тара прервал затянувшееся молчание, заставив Дженнака поднять голову.
– Почему ты позвал меня, а не брата Джиллора? Ведь он правит в Уделе Одисса, и он из тех владык, коим не отказали боги ни в разуме, ни в силе. Ты мог бы встретиться с ним в Цолане или здесь, в Инкале… Но ты позвал меня, позвал из Бритайи, куда и сокол не долетит! Почему? Ты мудр, старший родич, да и я живу на свете не первый день и знаю атлийцев и тасситов – глядел на них поверх щита и под знаками мира. Однако можем ли мы говорить за всех и решать за всех? За твоих сыновей и наследника Цита-Ка, за Джиллора и Даркаду, за Сеннам и Тайонел, за кейтабцев и Ренигу? Что дает нам такое право?
Лицо арсоланского владыки вдруг изменилось, будто мелькнула на нем тень былого – такая же, какую подмечал Дженнак в глазах старого Унгир-Брена. Теперь они были похожи: странники, одолевшие долгий путь, где гладкие дороги радостей сменялись кривыми тропами неудач, разочарований и потерь. И от этого странное чувство охватило Дженнака; казалось, явился перед ним мудрый аххаль, и скажет он сейчас нечто важное, нечто такое, что объяснит ему, Дженнаку, все тайны, все скрытые цели, все повеленья судьбы и смысл надвигающихся перемен.
Губы Че Чантара дрогнули.
– Право? Ты говоришь о праве, родич? Не право, долг! Долг повелевает нам говорить за всех, и решать за всех, и заботиться о грядущем. Таков долг кинну; а их в мире всего двое – ты и я!
Интерлюдия пятая
ВЛАСТЬ
Был мир, были боги, и были люди, – и боги, в благости своей, даровали людям многие уменья, из коих первым являлось искусство управлять и властвовать. Ибо владыки – как светочи во тьме; ведут они за собой племена и народы и заботятся о том, чтоб путь был ровен и проходил в местах благодатных, где каждый подданный может сыскать пропитание, и тростник для стен хижины, и полотняную ткань для шилака, и горсть перьев для украшения одежд. Но пути, ведущие к тем благодатным местам, временами пересекаются, и тогда владыка решает, отступить ли ему, совершить ли обход или сбросить загородившего дорогу с крутой насыпи. Жизнь и смерть человеческая в руках владык, и тень их длинна, как след анаконды в стоячих водах.
Власть же их должна быть крепкой, защищенной от посягательств изнутри, от удара в спину, от неповиновения и предательства. А такой властью наделяют лишь боги; и лучше, чтобы подданные не сомневались в ее божественном происхождении и видели доказательства того в неких чудесах – в долгой ли жизни правителя, в особых ли его талантах, в целительном прикосновении или в том, что он сын божий, призванный решать, карать и награждать. Так что Кино Раа явили предусмотрительность и мудрость, решив, что владыки должны вести род свой от самих богов и отличаться долголетием, быстрым разумом и не подверженной старению плотью.
Однако во времена Пришествия в Эйпонне не было многочисленных народов, а лишь племена и кланы, по большей части кочевые, имевшие своих старейшин и вождей, накомов и шаманов, предводительствующих в мирное и военное время и общавшихся с духами. Власть их тоже была крепка; могли они не подчиниться сразу верховному вождю и лишь с течением веков привыкли бы к мысли, что есть среди них первейший и наиболее могущественный. Понимая это, Кино Раа позаботились о двух источниках правления, сделав так, что один из них с годами мелел и иссякал, а другой прибывал и разливался широким озером. Над Кланами в каждом из Великих Очагов властвовали вожди-сахемы, и первые из них сделались советниками сагамора; совет же их назывался в разных странах по-разному: в Одиссаре – Кругом Власти, в Тайонеле – Тропой Мудрейших, в Коатле – Нефритовым Столом и другими пышными именами. В державе Одисса входили в совет знатных вожди сесинаба, ротодайна, кентиога и шилукчу, а сагамор, происходивший из Клана хашинда, считался его сахемом и верховным правителем всех Пяти Племен.
Таков был первый источник власти, объединявший людей по их принадлежности к Кланам, и люди те были в основном охотниками, рыбаками и собирателями плодов и жили в селениях или кочевали в лесу и на морском побережье. Но всякий желавший того мог покинуть своих соплеменников и присоединиться к Очагу – не к Великому, обозначавшему державу, а к Малому, к союзу или братству, где род и Клан значения не имели, а важнейшим считалось занятие человека. Малые Очаги во всем подчинялись сагамору, и ставил он во главе их сыновей и родичей, также входивших в совет, и то был второй источник власти – тот, что с годами прибывал, а не мелел. И так случалось повсюду, ибо вчерашний охотник сегодня делался гончаром или воином, строителем дорог или гребцом, а иногда жрецом или чиновником сагамора. И совершалось это с той же неизбежностью, с какой Глаз Арсолана всходил над Бескрайними Водами и опускался за пиками Западных Гор.
В Одиссаре насчитывалось двенадцать Очагов, четыре высших и восемь низших, созданных в разное время, в дни Пришествия Оримби Мооль или позже, во времена легендарных сагаморов древности. Высшими были Священный Очаг, Очаг Гнева, Очаг Барабанщиков и Очаг Торговцев; низшими – братства Ремесленников, Строителей, Земледельцев и Скотоводов, Рыбаков, Служителей, Погонщиков, Гребцов и Охотников. Священный Очаг объединял не только жрецов; принадлежали к нему и писцы, и лекари, и знатоки народов и земель, и те, кто учил в храмовых школах. Очаг Гнева являлся братством избранных воинов, носивших доспехи, сражавшихся мечом и копьем, испытанных в сотнях боев и схваток; многие из них были тарколами и санратами в одиссарском войске, которое ни к племенам, ни к Очагам не относилось, а служило лишь сагамору и всей державе. И потому каждый солдат в нем был одиссарцем, а если звали его по роду и племени, то лишь для того, чтобы обругать и наказать.
Очаг Барабанщиков, получивший имя свое от большого сигнального барабана, включал многих людей: глашатаев, объявлявших владычную волю, и чиновников, что наблюдали за порядком и соблюдением законов, взимали подати, били палками провинившихся или бросали их в пруд с кайманами; еще в этом братстве имелись посланники, ездившие в чужие земли, гонцы, лазутчики, осведомители и сигнальщики, передававшие сообщения барабанным кодом или пронзительными звуками раковин. Что же до Очага Торговцев, то в нем объединялись все странствующие и торгующие, купцы, караванщики и мореходы, умевшие прокладывать путь по звездам, ветрам и течениям.
Так было в Одиссаре, и так было в других цивилизованных державах; всюду со своими особенностями и традициями, не менявшими, впрочем, сущность правления. В Арсолане людей не делили по Очагам, а все жившие в городах и приморских селениях были как бы одним большим Очагом, подданными сагамора, а прежние вожди являлись его советниками и помощниками, накомами и флотоводцами. Однако в горных племенах сохранились свои сахемы, и арсоланский владыка к ним прислушивался и созывал на совет, ибо горные Кланы давали ему лучших воинов. В Тайонеле главнейшим из племен почитались Дети Волка, столь многочисленные, что остальных можно было не принимать в расчет; и тайонельскии сагамор правил этим племенем и всеми Очагами – или Кострами, как называли их северяне. В Тайонеле севший у Костров Знания, Торговли либо иных обретал не только статус жреца или купца, но считался усыновленным племенем Волков; снимал он прежний свой убор, сжигал родовые знаки и прикреплял к одежде волчий хвост. И потому Тропа Мудрейших при сагаморе Хараде все суживалась и суживалась, а вожди Кланов Медведя, Рыси, Барсука, Ежа, Бобра и Соболя ходили по ней с оглядкой – и глядели они в рот Хараду.
Что до Мейтассы, степной страны, то там у всякого Клана имелся свой вождь, и правил он в мирные времена по собственному разумению, но когда получал топор войны от верховного владыки, то подчинялся его воле. В дни битв все тасситы считались воинами и делились на четыре Очага: тех, кто сражался, тех, кто оборонял лагерь, тех, кто заботился о стадах, и тех, кто готовил оружие. А поскольку мирных времен в Мейтассе не видели годами, то власть сагамора была крепка, и каждого, кто противился ей, накалывали ягодицами на бычьи рога, привязывали к бычьей спине и выпускали в степь, дабы излечить от своеволия.
В Коатле еще отец нынешнего Ах-Ширата, Ах-Шират Второй, издал указ, что все племена должны принять отряды его воинов, и кормить их, и строить для них дома, и давать женщин; когда же поднялся ропот среди вождей, владыка бросил на Нефритовый Стол секиру и сказал: пренебрегающий речами старшего до срока отправится в Чак Мооль. И были его слова вескими, а вид – грозным, и никто не осмелился спросить, помянул ли он о старшем брате, или об отце, или о повелителе, который не так милостив, как отцы и братья. С тех пор за Нефритовым Столом воцарилось редкое единодушие: сагамор говорил, писцы записывали, а вожди кивали и складывали руки жестом почтения. В грядущие годы число атлийских братств было увеличено, и все ропщущие были приписаны к сословиям земледельцев, погонщиков и рыбаков, все молчаливые – к строителям и ремесленникам, а те, кто кивал усердней прочих, – к торговцам, воинам и чиновникам.
Если же вспомнить о Сеннаме, Окраине Мира, то население в нем было немногочисленным и однородным, и делилось не на отдельные племена, а на роды, владевшие Большими Башнями, пастбищами, особыми клеймами для скота и бычьими стадами. Главы родов слушали сагамора, а сагамор слушал их и совещался с богами, а уж богам никто не смог бы возразить. Советы их по самым важным вопросам поступали только к Мкаду-ап-Сенне; он излагал их людям знатным, а те – простым пастухам и воинам. Городов в Окраине Мира не было, не было чиновников, торговцев и земледельцев, однако Очаги – или Малые Башни – имелись. Всего пять: Башня Жрецов, Башня Оружия, Башня Мнущих Кожи, Башня Камня, объединявшая строителей, и Башня Чужаков. К последней принадлежали искусные мастера, переселившиеся из Арсоланы и умевшие делать все, что требовалось сеннамитам, от украшений и одежд до просяного пива и вина.
Помимо Кланов и Очагов, все люди еще делились на три сословия, и каждому был дарован свой закон, основанный на Книгах Чилам Баль. В Одиссаре такими законами были Три Кодекса – Кодекс Долга, Кодекс Ритуалов и Кодекс Чести; но чиновники следили лишь за первым из них, определявшим долг народа перед державой и долг державы перед народом, а также подати и наказания за всяческие вины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
– А если они не согласятся?
– Уговори их, родич! Уговори, ибо выхода у нас нет. Угрожай и обещай; яви им на выбор меч и медовую лепешку, сосуд с ядом и чашу с вином… И помни: брат твой Джиллор и я говорим твоими устами! Если хочешь, я вручу тебе послание в знак нашего совета и союза.
Дженнак покачал головой:
– Не нужно. Стоит мне надеть убор из белых перьев и появиться в Лимучати, как про наш совет и союз узнают и Ах-Шират, и Одо'ата. Их лазутчики вьются у одиссарских кораблей, и кто бы ни высадился с них, тащатся следом. Говорил ли тебе о том Чааг Чу?
– Говорил. Пусть вьются… Ах-Шират не глуп и понимает: если подружились гриф и ворон, то соколу с кецалем тоже есть о чем потолковать… Ну, если ты согласен, сегодня пошлю я двух птиц, в тасситские степи и в Коатль; напишу, чтобы отправляли вождей на совет, и чтобы вожди те были из светлорожденных, равные тебе коль не умом, так кровью.
Место встречи обсуждать не приходилось; по давней традиции им являлся Цолан, и близость Храма Вещих Камней напоминала соперникам о богах и о божественных советах хранить мир и достигать согласия. К тому же всякий договор, заключенный на земле Юкаты, почитался священным, и текст его вырубали на гранитных колоннах дворца цоланского правителя. Гранит был тверд, а труд – нелегок, и потому священные договора отличались краткостью, считавшейся большим достоинством: меньше слов, яснее смысл, и нет поводов для уверток.
– Я смогу прибыть в Цолан ко Дню Ореха или Ясеня, – сказал Дженнак, прикидывая, сколько времени займет возвращение в Боро и плавание из Лимучати к кжатским берегам.
– Не торопись! Тасситы будут добираться вдвое дольше, если только их посланец не сидит сейчас в Коатле. Окажи мне честь, будь моим гостем несколько дней, поживи тут, – Чантар широким жестом обвел террасу, – познакомься с моими сыновьями… Мы можем встречаться с тобой каждый день, и я думаю, ты успеешь расспросить меня о многом.
– Но об одном – прежде всего. – Дженнак остановился у пруда и посмотрел вниз. В хрустальной глубине, лениво пошевеливая плавниками, скользили пестрые рыбки, а под камнем, у самого дна, сидел большой краб, будто воин в пунцовом доспехе, вытянувший перед собой двузубые копья клешней. Тень Дженнака упала на воду, и краб проворно юркнул в свое убежище. Он, видно, знал поговорку тайонельцев, лесных воинов: приглядывайся, прислушивайся, принюхивайся и не забудь, где торчат ближайшие кусты.
– О чем же ты желаешь спросить, родич? – Голос Чан-тара прервал затянувшееся молчание, заставив Дженнака поднять голову.
– Почему ты позвал меня, а не брата Джиллора? Ведь он правит в Уделе Одисса, и он из тех владык, коим не отказали боги ни в разуме, ни в силе. Ты мог бы встретиться с ним в Цолане или здесь, в Инкале… Но ты позвал меня, позвал из Бритайи, куда и сокол не долетит! Почему? Ты мудр, старший родич, да и я живу на свете не первый день и знаю атлийцев и тасситов – глядел на них поверх щита и под знаками мира. Однако можем ли мы говорить за всех и решать за всех? За твоих сыновей и наследника Цита-Ка, за Джиллора и Даркаду, за Сеннам и Тайонел, за кейтабцев и Ренигу? Что дает нам такое право?
Лицо арсоланского владыки вдруг изменилось, будто мелькнула на нем тень былого – такая же, какую подмечал Дженнак в глазах старого Унгир-Брена. Теперь они были похожи: странники, одолевшие долгий путь, где гладкие дороги радостей сменялись кривыми тропами неудач, разочарований и потерь. И от этого странное чувство охватило Дженнака; казалось, явился перед ним мудрый аххаль, и скажет он сейчас нечто важное, нечто такое, что объяснит ему, Дженнаку, все тайны, все скрытые цели, все повеленья судьбы и смысл надвигающихся перемен.
Губы Че Чантара дрогнули.
– Право? Ты говоришь о праве, родич? Не право, долг! Долг повелевает нам говорить за всех, и решать за всех, и заботиться о грядущем. Таков долг кинну; а их в мире всего двое – ты и я!
Интерлюдия пятая
ВЛАСТЬ
Был мир, были боги, и были люди, – и боги, в благости своей, даровали людям многие уменья, из коих первым являлось искусство управлять и властвовать. Ибо владыки – как светочи во тьме; ведут они за собой племена и народы и заботятся о том, чтоб путь был ровен и проходил в местах благодатных, где каждый подданный может сыскать пропитание, и тростник для стен хижины, и полотняную ткань для шилака, и горсть перьев для украшения одежд. Но пути, ведущие к тем благодатным местам, временами пересекаются, и тогда владыка решает, отступить ли ему, совершить ли обход или сбросить загородившего дорогу с крутой насыпи. Жизнь и смерть человеческая в руках владык, и тень их длинна, как след анаконды в стоячих водах.
Власть же их должна быть крепкой, защищенной от посягательств изнутри, от удара в спину, от неповиновения и предательства. А такой властью наделяют лишь боги; и лучше, чтобы подданные не сомневались в ее божественном происхождении и видели доказательства того в неких чудесах – в долгой ли жизни правителя, в особых ли его талантах, в целительном прикосновении или в том, что он сын божий, призванный решать, карать и награждать. Так что Кино Раа явили предусмотрительность и мудрость, решив, что владыки должны вести род свой от самих богов и отличаться долголетием, быстрым разумом и не подверженной старению плотью.
Однако во времена Пришествия в Эйпонне не было многочисленных народов, а лишь племена и кланы, по большей части кочевые, имевшие своих старейшин и вождей, накомов и шаманов, предводительствующих в мирное и военное время и общавшихся с духами. Власть их тоже была крепка; могли они не подчиниться сразу верховному вождю и лишь с течением веков привыкли бы к мысли, что есть среди них первейший и наиболее могущественный. Понимая это, Кино Раа позаботились о двух источниках правления, сделав так, что один из них с годами мелел и иссякал, а другой прибывал и разливался широким озером. Над Кланами в каждом из Великих Очагов властвовали вожди-сахемы, и первые из них сделались советниками сагамора; совет же их назывался в разных странах по-разному: в Одиссаре – Кругом Власти, в Тайонеле – Тропой Мудрейших, в Коатле – Нефритовым Столом и другими пышными именами. В державе Одисса входили в совет знатных вожди сесинаба, ротодайна, кентиога и шилукчу, а сагамор, происходивший из Клана хашинда, считался его сахемом и верховным правителем всех Пяти Племен.
Таков был первый источник власти, объединявший людей по их принадлежности к Кланам, и люди те были в основном охотниками, рыбаками и собирателями плодов и жили в селениях или кочевали в лесу и на морском побережье. Но всякий желавший того мог покинуть своих соплеменников и присоединиться к Очагу – не к Великому, обозначавшему державу, а к Малому, к союзу или братству, где род и Клан значения не имели, а важнейшим считалось занятие человека. Малые Очаги во всем подчинялись сагамору, и ставил он во главе их сыновей и родичей, также входивших в совет, и то был второй источник власти – тот, что с годами прибывал, а не мелел. И так случалось повсюду, ибо вчерашний охотник сегодня делался гончаром или воином, строителем дорог или гребцом, а иногда жрецом или чиновником сагамора. И совершалось это с той же неизбежностью, с какой Глаз Арсолана всходил над Бескрайними Водами и опускался за пиками Западных Гор.
В Одиссаре насчитывалось двенадцать Очагов, четыре высших и восемь низших, созданных в разное время, в дни Пришествия Оримби Мооль или позже, во времена легендарных сагаморов древности. Высшими были Священный Очаг, Очаг Гнева, Очаг Барабанщиков и Очаг Торговцев; низшими – братства Ремесленников, Строителей, Земледельцев и Скотоводов, Рыбаков, Служителей, Погонщиков, Гребцов и Охотников. Священный Очаг объединял не только жрецов; принадлежали к нему и писцы, и лекари, и знатоки народов и земель, и те, кто учил в храмовых школах. Очаг Гнева являлся братством избранных воинов, носивших доспехи, сражавшихся мечом и копьем, испытанных в сотнях боев и схваток; многие из них были тарколами и санратами в одиссарском войске, которое ни к племенам, ни к Очагам не относилось, а служило лишь сагамору и всей державе. И потому каждый солдат в нем был одиссарцем, а если звали его по роду и племени, то лишь для того, чтобы обругать и наказать.
Очаг Барабанщиков, получивший имя свое от большого сигнального барабана, включал многих людей: глашатаев, объявлявших владычную волю, и чиновников, что наблюдали за порядком и соблюдением законов, взимали подати, били палками провинившихся или бросали их в пруд с кайманами; еще в этом братстве имелись посланники, ездившие в чужие земли, гонцы, лазутчики, осведомители и сигнальщики, передававшие сообщения барабанным кодом или пронзительными звуками раковин. Что же до Очага Торговцев, то в нем объединялись все странствующие и торгующие, купцы, караванщики и мореходы, умевшие прокладывать путь по звездам, ветрам и течениям.
Так было в Одиссаре, и так было в других цивилизованных державах; всюду со своими особенностями и традициями, не менявшими, впрочем, сущность правления. В Арсолане людей не делили по Очагам, а все жившие в городах и приморских селениях были как бы одним большим Очагом, подданными сагамора, а прежние вожди являлись его советниками и помощниками, накомами и флотоводцами. Однако в горных племенах сохранились свои сахемы, и арсоланский владыка к ним прислушивался и созывал на совет, ибо горные Кланы давали ему лучших воинов. В Тайонеле главнейшим из племен почитались Дети Волка, столь многочисленные, что остальных можно было не принимать в расчет; и тайонельскии сагамор правил этим племенем и всеми Очагами – или Кострами, как называли их северяне. В Тайонеле севший у Костров Знания, Торговли либо иных обретал не только статус жреца или купца, но считался усыновленным племенем Волков; снимал он прежний свой убор, сжигал родовые знаки и прикреплял к одежде волчий хвост. И потому Тропа Мудрейших при сагаморе Хараде все суживалась и суживалась, а вожди Кланов Медведя, Рыси, Барсука, Ежа, Бобра и Соболя ходили по ней с оглядкой – и глядели они в рот Хараду.
Что до Мейтассы, степной страны, то там у всякого Клана имелся свой вождь, и правил он в мирные времена по собственному разумению, но когда получал топор войны от верховного владыки, то подчинялся его воле. В дни битв все тасситы считались воинами и делились на четыре Очага: тех, кто сражался, тех, кто оборонял лагерь, тех, кто заботился о стадах, и тех, кто готовил оружие. А поскольку мирных времен в Мейтассе не видели годами, то власть сагамора была крепка, и каждого, кто противился ей, накалывали ягодицами на бычьи рога, привязывали к бычьей спине и выпускали в степь, дабы излечить от своеволия.
В Коатле еще отец нынешнего Ах-Ширата, Ах-Шират Второй, издал указ, что все племена должны принять отряды его воинов, и кормить их, и строить для них дома, и давать женщин; когда же поднялся ропот среди вождей, владыка бросил на Нефритовый Стол секиру и сказал: пренебрегающий речами старшего до срока отправится в Чак Мооль. И были его слова вескими, а вид – грозным, и никто не осмелился спросить, помянул ли он о старшем брате, или об отце, или о повелителе, который не так милостив, как отцы и братья. С тех пор за Нефритовым Столом воцарилось редкое единодушие: сагамор говорил, писцы записывали, а вожди кивали и складывали руки жестом почтения. В грядущие годы число атлийских братств было увеличено, и все ропщущие были приписаны к сословиям земледельцев, погонщиков и рыбаков, все молчаливые – к строителям и ремесленникам, а те, кто кивал усердней прочих, – к торговцам, воинам и чиновникам.
Если же вспомнить о Сеннаме, Окраине Мира, то население в нем было немногочисленным и однородным, и делилось не на отдельные племена, а на роды, владевшие Большими Башнями, пастбищами, особыми клеймами для скота и бычьими стадами. Главы родов слушали сагамора, а сагамор слушал их и совещался с богами, а уж богам никто не смог бы возразить. Советы их по самым важным вопросам поступали только к Мкаду-ап-Сенне; он излагал их людям знатным, а те – простым пастухам и воинам. Городов в Окраине Мира не было, не было чиновников, торговцев и земледельцев, однако Очаги – или Малые Башни – имелись. Всего пять: Башня Жрецов, Башня Оружия, Башня Мнущих Кожи, Башня Камня, объединявшая строителей, и Башня Чужаков. К последней принадлежали искусные мастера, переселившиеся из Арсоланы и умевшие делать все, что требовалось сеннамитам, от украшений и одежд до просяного пива и вина.
Помимо Кланов и Очагов, все люди еще делились на три сословия, и каждому был дарован свой закон, основанный на Книгах Чилам Баль. В Одиссаре такими законами были Три Кодекса – Кодекс Долга, Кодекс Ритуалов и Кодекс Чести; но чиновники следили лишь за первым из них, определявшим долг народа перед державой и долг державы перед народом, а также подати и наказания за всяческие вины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56