толковали, что посреди храма, пред ликами Шестерых, пылает негасимый огонь под сферой из черного, как ночь, стекла, и огонь тот есть символ солнца, а сфера – образ Великой Пустоты, соединенной с пламенным светилом в нерасторжимом единстве Мироздания. А еще шептались, что золотая статуя Арсолана в этом храме вдвое выше серебряных статуй прочих богов, что арсоланцы возвеличивают своего покровителя и говорят с ним не со всякого места, как положено истинным кинара. а из особых святых молелен. Это, разумеется, являлось ересью и отступничеством, но, по мнению Дженнака, было как раз той самой идеей, из-за которой спорят лишь глупцы. Каждый волен славить богов так, как пожелает!
И, безусловно, облик прекрасной Инкалы искупал грех отступничества. Многие города довелось повидать Дженнаку, и земные, и зримые им лишь в пророческих снах, громады из камня, стекла и металла, озаренные вечным светом, но даже то, что являлось ему за пологом Чак Мооль, не могло сравниться с этой цветущей землей, лежавшей между синим океаном и льдистыми пиками, что подпирали небеса, и с этим городом, яшмовой каплей, застывшей у ног гранитных исполинов.
Пожалуй, не каплей, а яшмовой крышкой ларца с тайнами, подумалось ему; и, вспомнив о яшме и тайнах, он огладил ладонью свой пояс, где висела сумка с багряным сфероидом. Он уже собирался достать его и сравнить с Инкалой, подумать, поразмышлять над тем, где спрятано больше секретов, но тут за спиной раздался голос, спокойный, негромкий, властный и уверенный. Голос человека, чью речь не пропустишь мимо ушей.
– Любуешься моим городом, родич?
Дженнак резко обернулся.
Мнилось ему, что он подготовлен к этой встрече – ведь Унгир-Брен, его наставник, прожил немногим меньше Че Чантара и был столь же древен, столь же опытен и мудр и, как все светлорожденные на исходе дней своих, нес на челе незримую печать былого. С Унгир-Бреном Дженнак был близок; соединяли их и кровное родство, и взаимная приязнь, какая случается нередко меж старым учителем и юным учеником. И если в те дни Дженнак не сумел бы еще разделить печалей и радостей, мыслей и чувств прожившего два столетия, то он хотя бы запомнил его слова, его улыбку, движения губ и рук, взгляд нефритовых зрачков; и сейчас он помнил его лицо с большей отчетливостью, чем облик отца Джеданны или матери своей Дираллы.
Но арсоланский владыка не был похож на старого аххаля Дома Одисса, и в первый миг это ударило Дженнака, точно камень, выпущенный из пращи.
Разумеется, энергия и силы не покидали Унгир-Брена, как и всех светлорожденных, и он, пожелав того, мог бы выглядеть молодым; он даже странствовал вместе с Дженнаком, укрывшись под обличьем Сидри, слуги и своего потомка, коему в ту пору не исполнилось и трех десятков лет. Да, Унгир-Брен сохранил подвижность и гладкую кожу, и крепость мышц, и яркость губ; он мог бы выглядеть тридцатилетним мужем, но не казался им – отблеск прожитых столетий, не испятнавших щек морщинами, мерцал в его глазах.
Но к Че Чантару это как бы не относилось: он был, и выглядел, и казался молодым, ровесником Дженнака, если не младше! В первый момент это воспринималось словно кощунство или какой-то обман; во второй – наводило на размышления.
Красивый мужчина, подумал Дженнак, разглядывая арсоланского сагамора; широкоплечий, с благородной внешностью, довольно высокий и гибкий, со светлой, почти как у бритов, кожей. Зрачки у него были зеленовато-серыми, линия губ – решительной и твердой, а подбородок раздваивала глубокая вертикальная складка, совсем нехарактерная для внешности светлорожденных. Лицо Чантара казалось исполненным спокойствия, но в глазах тлели насмешливые искорки – и чудилось Дженнаку, что зрит он пламя в кузнечном горне, бушующее за каменной печной стеной и скрытое от людского взгляда. Этот человек, несомненно, был тайной, такой же тайной, как его многоцветный город и как яшмовая сфера из дебрей Р'Рарды…
– Красивый вид? – С легкой улыбкой Че Чантар вытянул руку, словно желая погладить пестрое покрывало Инкалы.
– Красивый, – согласился Дженнак. – Но было бы приятней любоваться им без этих деревьев, застилающих картину. Зачем они, старший родич?
Че Чантар, по-прежнему улыбаясь, глядел на него.
– Лет пятьдесят назад их не было, но затем на островах кейтабцев изобрели трубу, что делает далекое близким, и всякий человек получил возможность поглядеть, чем занят сагамор в покоях Утренней Свежести, каких гостей принимает там и с кем прогуливается по террасе… Хай! Узнав об этой трубе – кажется, кейтабцы называют ее Оком Паннар-Са?.. – я тут же велел вырубить желоб у самой пропасти, наполнить его землей и посадить кипарисы. Ибо кто больше властителей нуждается в уединении? Жизнь наша принадлежит людям, и это правильно; но временами они бывают так назойливы!
Губы Дженнака невольно изогнулись в усмешке; кажется, этот властитель, ценивший уединение, был ему по сердцу. Чантар держался с ним как равный с равным, ничем не подчеркивая разницы в летах; а еще он не поминал всуе богов, не делал излюбленных арсоланцами торжественных жестов, носил простое одеяние из светло-коричневого полотна и говорил о чем хотел. Например, о зрительных трубах, кипарисах и неистребимой человеческой назойливости…
– Пройдемся, – сильные пальцы сжали плечо Дженнака. – Пройдемся, родич, и поговорим о твоих странствиях и о делах, что привели сюда. Я рад видеть тебя в Инкале… и рад, что ты принял мое приглашение. Его принес сокол Чоллы?
– Да. Но я встречался с твоей дочерью. Отплыл из Лондаха в Сериди, а уж потом пустился странствовать по Бескрайним Водам.
По лицу Че Чантара проскользнула тень – едва заметная, словно малый обломок разбитого бурей корабля на спокойной и ясной поверхности моря.
– Чолла… – задумчиво протянул он. – Дочь моя всегда хотела больше, чем я мог ей дать. Ну, теперь она взяла все, что пожелалось… Но счастлива ли? И хороша ли по-прежнему?
– Хороша, – признался Дженнак, опустив вопрос о счастье. – Временами я сожалею, что не стал твоим близким родичем.
– Но не слишком, а? – Глаза Чантара уже смеялись. – Что же до родства, то кровь Шестерых и так делает нас близкими родичами. Жаль, что не все об этом помнят… – Он смолк, потом бросил на Дженнака лукавый взгляд. – Значит, ты видел Чоллу, дочь мою, и она все так же красива… Теперь я понимаю, отчего ты задержался!
– Не только поэтому, клянусь тридцатью тремя позами любви! Корабль мой отогнало штормом к устью Матери Вод, и там, пока чинили судно, я померился силой с демоном…
Глаза Чантара насмешливо блеснули.
– Вот как? С таким же демоном, как Паннар-Са? Я слышал песню о твоих подвигах, сложенную одним кейтабским тидамом…
– Да простит его Арсолан, владыка истины! – со смехом подхватил Дженнак. – Но на сей раз демон был настоящим… какая-то древняя тварь, обитавшая в болотах, рядом с угодьями туземцев-арахака… Мы бились с ней, и один мой воин умер, а сам я на время сделался сухим листом, парящим в Великой Пустоте. Но арахака исцелили меня и одарили – правда, дар пришел ко мне не совсем из их рук… Взгляни!
Он остановился рядом с низким столиком, сунул руку в сумку и выложил на полированную гладкую поверхность шарик из яшмы. Вид этой драгоценности вмиг разрушил ироничное спокойствие Чантара; он вздрогнул и посмотрел на нее с таким выражением, будто очутилась перед ним бочка с громовым порошком, и на донце ее уже тлел фитиль. Он даже забыл осведомиться о здоровье гостя и о ранах, нанесенных болотной тварью, и пожелать погибшему воину легкой дороги в Чак Мооль… Владыка Арсоланы был потрясен, и лишь это извиняло подобную неучтивость.
– Мне говорили, – произнес Дженнак, стараясь не глядеть на изумленное лицо Чантара, – что такие шары делают в далеких горах, за которыми прячется солнце, а потом они странствуют по всем притокам Матери Вод и всюду почитаются могущественными талисманами. Возможно… – Тут он смолк, припоминая сказанное старым арахака. Тот утверждал, что магические шары не меняют и не отнимают, а дарят, желая изведать искренность и мудрость того, кому преподнесен дар. Ведь человек, говорил Старец, существо скрытное; слова его могут быть легки, как перья, мысли тяжелы, как камни, а намерения ядовиты, словно колючка для чен-чи-чечи. Но суть заключается не в намерениях и словах, а в делах, не в скрытом, а в явном; и колдовской талисман, поднесенный в нужное время, подталкивает к свершениям, а свершенное позволяет узнать человека.
Не подарить ли его Че Чантару? – мелькнуло у Дженнака в голове, и в следующий миг мысль эта стала действием.
– Я не подумал о приличиях, приехав без подарков, – вымолвил он, касаясь пальцем багрово-алой сферы. – Может быть, это…
– Нет! – Чантар будто бы очнулся. – Нет, родич! Дар, посланный богами, не отдают, и с ним не расстаются; он твой и только твой!
Лицо его было теперь серьезным и сосредоточенным, а в глазах не замечалось и тени иронии.
– Посланный богами? – протянул Дженнак. – Но мне казалось,'Что горы, за которыми прячется солнце, – это Чанко… Чанко, страна, что лежит у границ твоей державы.
– Возможно. – Плечи Чантара приподнялись и опустились. – Но разве боги не могли заглянуть и туда? И научить тому, чему не научили нас?
Дженнак был поражен не меньше, чем повелитель Арсоланы, узревший яшмовый шар. Если один из богов побывал в Чанко, то почему не сказано об этом в Книге Минувшего? Сама мысль о подобном умолчании показалась ему кощунственной – ведь боги не обманывают людей!
– Чанко не приняла Кино Раа, – наконец выдавил он.
– Откуда мы знаем об этом? – сагамор потер свой раздвоенный подбородок. – Из легенд, из историй, дошедших от предков, но не из Чилам Баль. В Чилам Баль об этом не говорится. Там вообще нет ни слова о Чанко!
– Боги не обманывают людей. – Дженнак сказал вслух то, что думал.
– Да, не обманывают, но разве умолчание – обман? Быть может, Чанко – ларец с сокровищами, о коих знать нам еще не дано? Быть может, эти богатства должны приходить к нам с неторопливостью, с течением веков, минуя руки тех, кто считает их магическими талисманами? Что мы ведаем о Чанко! Ничего! На этом ларце прочная крышка, родич. Я посылал туда жрецов и солдат, и караваны с товарами, и горцев, что лазают по скалам лучше коз, – никто не вернулся! Осталось лишь сходить самому…
Дженнак молчал, размышляя над неожиданным поворотом беседы. Конечно, он был приглашен в Инкалу не за тем, чтобы толковать о секретах Чанко, сколь ни были бы они занимательны. Чанко – дело прошлого или, быть может, будущего, а сейчас пора бы поговорить об ином, о Коатле и Мейтассе… И об атлийских шпионах, затаившихся в Лимучати и поджидающих, кто из Дома Одисса приедет в Арсолану, чтобы заключить союз…
Но темы для бесед выбирал хозяин, а он не мог отвести взгляда от яшмовой сферы. Наконец Че Чантар вновь коснулся ложбинки на подбородке и произнес:
– Ты что-нибудь делал с ним? С шаром, я имею в виду?
– Он похож на майясские гадательные сферы, а их, как я слышал, вращают… Я попытался его покрутить, но… – Дженнак пожал плечами.
– Покрутить! Клянусь светлым оком Арсолана! – Че Чантар воздел руки вверх, но не торжественно, как полагалось в позе благодарения, а естественным человеческим жестом. – Покрутить! – снова повторил он. – Разумеется, надо покрутить, только не пальцами. Идем!
Двигался он со стремительностью юноши, еще не поднявшего меч в поединке совершеннолетия. Дженнак, правда, был выше Чантара на полголовы, имел длинные ноги и потому поспевал за хозяином без особых хлопот. Они возвратились ко входу в зал с тремя стенами, где свечи были сейчас потушены – кроме одной, измерявшей время; там повернули к арке, занавешенной трубочками из цветного стекла на серебряных нитях – они тонко зазвенели за спиной Дженнака; прошли по коридору, устланному белым ковром с алыми квадратами – цвета Мейтассы и Одисса, машинально отметил Дженнак; нырнули под другую арку с прочной дверью, которую Чантар открыл поворотом незаметного рычага; перешагнули высокий порог и очутились в уютном хогане с большим окном, пробитым прямо в скале. Тут находился низкий широкий стол с парой сидений, ковры и циновки на полу, а вдоль стен – ларцы и сундуки, вероятно с книгами, решил Дженнак. Между сундуками зиял проем, ведущий в соседнее помещение, опочивальню с ложем, жаровней и массивными подсвечниками в форме разинувших пасти кайманов.
– Садись! – Чантар бережно прикоснулся к одному из ларцов, серебряному, в каких хранили обычно дорогие копии Чилам Баль, и перенес его на стол. – Садись, родич! Прогулка у нас не задалась; так выпьем хотя бы горячего.
Опустившись, по одиссарскому обычаю, на пятки, Дженнак глядел, как хозяин направляется к стене, вдоль которой спускалось и исчезало где-то под коврами чешуйчатое бронзовое тело морского змея; в его глазах сияли крупные изумруды, гребень был встопорщен, рот – раскрыт, и торчала в нем затычка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
И, безусловно, облик прекрасной Инкалы искупал грех отступничества. Многие города довелось повидать Дженнаку, и земные, и зримые им лишь в пророческих снах, громады из камня, стекла и металла, озаренные вечным светом, но даже то, что являлось ему за пологом Чак Мооль, не могло сравниться с этой цветущей землей, лежавшей между синим океаном и льдистыми пиками, что подпирали небеса, и с этим городом, яшмовой каплей, застывшей у ног гранитных исполинов.
Пожалуй, не каплей, а яшмовой крышкой ларца с тайнами, подумалось ему; и, вспомнив о яшме и тайнах, он огладил ладонью свой пояс, где висела сумка с багряным сфероидом. Он уже собирался достать его и сравнить с Инкалой, подумать, поразмышлять над тем, где спрятано больше секретов, но тут за спиной раздался голос, спокойный, негромкий, властный и уверенный. Голос человека, чью речь не пропустишь мимо ушей.
– Любуешься моим городом, родич?
Дженнак резко обернулся.
Мнилось ему, что он подготовлен к этой встрече – ведь Унгир-Брен, его наставник, прожил немногим меньше Че Чантара и был столь же древен, столь же опытен и мудр и, как все светлорожденные на исходе дней своих, нес на челе незримую печать былого. С Унгир-Бреном Дженнак был близок; соединяли их и кровное родство, и взаимная приязнь, какая случается нередко меж старым учителем и юным учеником. И если в те дни Дженнак не сумел бы еще разделить печалей и радостей, мыслей и чувств прожившего два столетия, то он хотя бы запомнил его слова, его улыбку, движения губ и рук, взгляд нефритовых зрачков; и сейчас он помнил его лицо с большей отчетливостью, чем облик отца Джеданны или матери своей Дираллы.
Но арсоланский владыка не был похож на старого аххаля Дома Одисса, и в первый миг это ударило Дженнака, точно камень, выпущенный из пращи.
Разумеется, энергия и силы не покидали Унгир-Брена, как и всех светлорожденных, и он, пожелав того, мог бы выглядеть молодым; он даже странствовал вместе с Дженнаком, укрывшись под обличьем Сидри, слуги и своего потомка, коему в ту пору не исполнилось и трех десятков лет. Да, Унгир-Брен сохранил подвижность и гладкую кожу, и крепость мышц, и яркость губ; он мог бы выглядеть тридцатилетним мужем, но не казался им – отблеск прожитых столетий, не испятнавших щек морщинами, мерцал в его глазах.
Но к Че Чантару это как бы не относилось: он был, и выглядел, и казался молодым, ровесником Дженнака, если не младше! В первый момент это воспринималось словно кощунство или какой-то обман; во второй – наводило на размышления.
Красивый мужчина, подумал Дженнак, разглядывая арсоланского сагамора; широкоплечий, с благородной внешностью, довольно высокий и гибкий, со светлой, почти как у бритов, кожей. Зрачки у него были зеленовато-серыми, линия губ – решительной и твердой, а подбородок раздваивала глубокая вертикальная складка, совсем нехарактерная для внешности светлорожденных. Лицо Чантара казалось исполненным спокойствия, но в глазах тлели насмешливые искорки – и чудилось Дженнаку, что зрит он пламя в кузнечном горне, бушующее за каменной печной стеной и скрытое от людского взгляда. Этот человек, несомненно, был тайной, такой же тайной, как его многоцветный город и как яшмовая сфера из дебрей Р'Рарды…
– Красивый вид? – С легкой улыбкой Че Чантар вытянул руку, словно желая погладить пестрое покрывало Инкалы.
– Красивый, – согласился Дженнак. – Но было бы приятней любоваться им без этих деревьев, застилающих картину. Зачем они, старший родич?
Че Чантар, по-прежнему улыбаясь, глядел на него.
– Лет пятьдесят назад их не было, но затем на островах кейтабцев изобрели трубу, что делает далекое близким, и всякий человек получил возможность поглядеть, чем занят сагамор в покоях Утренней Свежести, каких гостей принимает там и с кем прогуливается по террасе… Хай! Узнав об этой трубе – кажется, кейтабцы называют ее Оком Паннар-Са?.. – я тут же велел вырубить желоб у самой пропасти, наполнить его землей и посадить кипарисы. Ибо кто больше властителей нуждается в уединении? Жизнь наша принадлежит людям, и это правильно; но временами они бывают так назойливы!
Губы Дженнака невольно изогнулись в усмешке; кажется, этот властитель, ценивший уединение, был ему по сердцу. Чантар держался с ним как равный с равным, ничем не подчеркивая разницы в летах; а еще он не поминал всуе богов, не делал излюбленных арсоланцами торжественных жестов, носил простое одеяние из светло-коричневого полотна и говорил о чем хотел. Например, о зрительных трубах, кипарисах и неистребимой человеческой назойливости…
– Пройдемся, – сильные пальцы сжали плечо Дженнака. – Пройдемся, родич, и поговорим о твоих странствиях и о делах, что привели сюда. Я рад видеть тебя в Инкале… и рад, что ты принял мое приглашение. Его принес сокол Чоллы?
– Да. Но я встречался с твоей дочерью. Отплыл из Лондаха в Сериди, а уж потом пустился странствовать по Бескрайним Водам.
По лицу Че Чантара проскользнула тень – едва заметная, словно малый обломок разбитого бурей корабля на спокойной и ясной поверхности моря.
– Чолла… – задумчиво протянул он. – Дочь моя всегда хотела больше, чем я мог ей дать. Ну, теперь она взяла все, что пожелалось… Но счастлива ли? И хороша ли по-прежнему?
– Хороша, – признался Дженнак, опустив вопрос о счастье. – Временами я сожалею, что не стал твоим близким родичем.
– Но не слишком, а? – Глаза Чантара уже смеялись. – Что же до родства, то кровь Шестерых и так делает нас близкими родичами. Жаль, что не все об этом помнят… – Он смолк, потом бросил на Дженнака лукавый взгляд. – Значит, ты видел Чоллу, дочь мою, и она все так же красива… Теперь я понимаю, отчего ты задержался!
– Не только поэтому, клянусь тридцатью тремя позами любви! Корабль мой отогнало штормом к устью Матери Вод, и там, пока чинили судно, я померился силой с демоном…
Глаза Чантара насмешливо блеснули.
– Вот как? С таким же демоном, как Паннар-Са? Я слышал песню о твоих подвигах, сложенную одним кейтабским тидамом…
– Да простит его Арсолан, владыка истины! – со смехом подхватил Дженнак. – Но на сей раз демон был настоящим… какая-то древняя тварь, обитавшая в болотах, рядом с угодьями туземцев-арахака… Мы бились с ней, и один мой воин умер, а сам я на время сделался сухим листом, парящим в Великой Пустоте. Но арахака исцелили меня и одарили – правда, дар пришел ко мне не совсем из их рук… Взгляни!
Он остановился рядом с низким столиком, сунул руку в сумку и выложил на полированную гладкую поверхность шарик из яшмы. Вид этой драгоценности вмиг разрушил ироничное спокойствие Чантара; он вздрогнул и посмотрел на нее с таким выражением, будто очутилась перед ним бочка с громовым порошком, и на донце ее уже тлел фитиль. Он даже забыл осведомиться о здоровье гостя и о ранах, нанесенных болотной тварью, и пожелать погибшему воину легкой дороги в Чак Мооль… Владыка Арсоланы был потрясен, и лишь это извиняло подобную неучтивость.
– Мне говорили, – произнес Дженнак, стараясь не глядеть на изумленное лицо Чантара, – что такие шары делают в далеких горах, за которыми прячется солнце, а потом они странствуют по всем притокам Матери Вод и всюду почитаются могущественными талисманами. Возможно… – Тут он смолк, припоминая сказанное старым арахака. Тот утверждал, что магические шары не меняют и не отнимают, а дарят, желая изведать искренность и мудрость того, кому преподнесен дар. Ведь человек, говорил Старец, существо скрытное; слова его могут быть легки, как перья, мысли тяжелы, как камни, а намерения ядовиты, словно колючка для чен-чи-чечи. Но суть заключается не в намерениях и словах, а в делах, не в скрытом, а в явном; и колдовской талисман, поднесенный в нужное время, подталкивает к свершениям, а свершенное позволяет узнать человека.
Не подарить ли его Че Чантару? – мелькнуло у Дженнака в голове, и в следующий миг мысль эта стала действием.
– Я не подумал о приличиях, приехав без подарков, – вымолвил он, касаясь пальцем багрово-алой сферы. – Может быть, это…
– Нет! – Чантар будто бы очнулся. – Нет, родич! Дар, посланный богами, не отдают, и с ним не расстаются; он твой и только твой!
Лицо его было теперь серьезным и сосредоточенным, а в глазах не замечалось и тени иронии.
– Посланный богами? – протянул Дженнак. – Но мне казалось,'Что горы, за которыми прячется солнце, – это Чанко… Чанко, страна, что лежит у границ твоей державы.
– Возможно. – Плечи Чантара приподнялись и опустились. – Но разве боги не могли заглянуть и туда? И научить тому, чему не научили нас?
Дженнак был поражен не меньше, чем повелитель Арсоланы, узревший яшмовый шар. Если один из богов побывал в Чанко, то почему не сказано об этом в Книге Минувшего? Сама мысль о подобном умолчании показалась ему кощунственной – ведь боги не обманывают людей!
– Чанко не приняла Кино Раа, – наконец выдавил он.
– Откуда мы знаем об этом? – сагамор потер свой раздвоенный подбородок. – Из легенд, из историй, дошедших от предков, но не из Чилам Баль. В Чилам Баль об этом не говорится. Там вообще нет ни слова о Чанко!
– Боги не обманывают людей. – Дженнак сказал вслух то, что думал.
– Да, не обманывают, но разве умолчание – обман? Быть может, Чанко – ларец с сокровищами, о коих знать нам еще не дано? Быть может, эти богатства должны приходить к нам с неторопливостью, с течением веков, минуя руки тех, кто считает их магическими талисманами? Что мы ведаем о Чанко! Ничего! На этом ларце прочная крышка, родич. Я посылал туда жрецов и солдат, и караваны с товарами, и горцев, что лазают по скалам лучше коз, – никто не вернулся! Осталось лишь сходить самому…
Дженнак молчал, размышляя над неожиданным поворотом беседы. Конечно, он был приглашен в Инкалу не за тем, чтобы толковать о секретах Чанко, сколь ни были бы они занимательны. Чанко – дело прошлого или, быть может, будущего, а сейчас пора бы поговорить об ином, о Коатле и Мейтассе… И об атлийских шпионах, затаившихся в Лимучати и поджидающих, кто из Дома Одисса приедет в Арсолану, чтобы заключить союз…
Но темы для бесед выбирал хозяин, а он не мог отвести взгляда от яшмовой сферы. Наконец Че Чантар вновь коснулся ложбинки на подбородке и произнес:
– Ты что-нибудь делал с ним? С шаром, я имею в виду?
– Он похож на майясские гадательные сферы, а их, как я слышал, вращают… Я попытался его покрутить, но… – Дженнак пожал плечами.
– Покрутить! Клянусь светлым оком Арсолана! – Че Чантар воздел руки вверх, но не торжественно, как полагалось в позе благодарения, а естественным человеческим жестом. – Покрутить! – снова повторил он. – Разумеется, надо покрутить, только не пальцами. Идем!
Двигался он со стремительностью юноши, еще не поднявшего меч в поединке совершеннолетия. Дженнак, правда, был выше Чантара на полголовы, имел длинные ноги и потому поспевал за хозяином без особых хлопот. Они возвратились ко входу в зал с тремя стенами, где свечи были сейчас потушены – кроме одной, измерявшей время; там повернули к арке, занавешенной трубочками из цветного стекла на серебряных нитях – они тонко зазвенели за спиной Дженнака; прошли по коридору, устланному белым ковром с алыми квадратами – цвета Мейтассы и Одисса, машинально отметил Дженнак; нырнули под другую арку с прочной дверью, которую Чантар открыл поворотом незаметного рычага; перешагнули высокий порог и очутились в уютном хогане с большим окном, пробитым прямо в скале. Тут находился низкий широкий стол с парой сидений, ковры и циновки на полу, а вдоль стен – ларцы и сундуки, вероятно с книгами, решил Дженнак. Между сундуками зиял проем, ведущий в соседнее помещение, опочивальню с ложем, жаровней и массивными подсвечниками в форме разинувших пасти кайманов.
– Садись! – Чантар бережно прикоснулся к одному из ларцов, серебряному, в каких хранили обычно дорогие копии Чилам Баль, и перенес его на стол. – Садись, родич! Прогулка у нас не задалась; так выпьем хотя бы горячего.
Опустившись, по одиссарскому обычаю, на пятки, Дженнак глядел, как хозяин направляется к стене, вдоль которой спускалось и исчезало где-то под коврами чешуйчатое бронзовое тело морского змея; в его глазах сияли крупные изумруды, гребень был встопорщен, рот – раскрыт, и торчала в нем затычка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56