Здесь нам встретятся только доверенные люди, да и те не поднимут глаз, если я не прикажу. А ты приказывай мне.
– Что мне приказывать? Я гость и повинуюсь желаниям хозяина.
– Тут нет другого хозяина, кроме тебя, – с поклоном ответил Шаче Ция.
Церемонии вежливости были соблюдены, и Дженнак, прикрыв лицо ладонями, сосредоточился, возвращаясь к своему природному обличью. Людей чувствительных эта процедура могла напугать, да и ближним своим он не стремился демонстрировать сей колдовской талант; а так, за плотным частоколом пальцев, казалось, что он всего лишь сдирает маску со лба и щек.
Через мгновение руки его опустились, и Хрирд, покойный сеннамитский воин, исчез, будто растворившись в Великой Пустоте. Лицо Дженнака вновь сделалось его лицом: изогнутые темные брови над ярким изумрудом глаз, высокий лоб с чуть впалыми висками, гладкие скулы, прямой, изящной формы нос, твердая линия рта, широковатый подбородок… Обличье светлорожденного владыки, известное и чтимое повсюду!
Повсюду ли? – мелькнула мысль, а вместе с ней – клинок, нацеленный рукою Ах-Кутума, атлийского вождя. Он мчался к Дженнаку предвестником грядущих катастроф, распада связей между шестью родами, знаком тех времен, когда побеги божественного древа назовут себя не светлорожденными, но всего лишь одиссарцами, тасситами, атлийцами… Времена менялись уже сейчас, ибо светлая кровь теряла ореол божественности, не могла служить защитой и не вызывала былого почтения.
Но только не в Арсолане!
Узрев лицо Дженнака, Шаче Ция вновь распростерся перед ним, испрашивая повелений.
– Встань и веди, – раздалось в ответ.
Они двинулись по широкому тоннелю, что тянулся от круглого светлого хогана будто бы в бесконечность; он был ровным, прямым и вырубленным в цельной скале, с полукруглыми сводами и полом, который заметно повышался – на десять-двенадцать локтей через каждую сотню шагов. Стены его неярко мерцали, переливаясь розовым, желтым и голубым, – вероятно, то была светящаяся краска, точно такая же, как на прибрежной дороге, ведущей из Лимучати в Боро. Воздух в тоннеле был прохладен и свеж, а Шаче Ция, несмотря на возраст, шагал с завидной резвостью; чувствовалось, что дорога ему знакома, и ходил он по ней не один раз, и вел в горный дворец многих тайных гостей, прибывших морем. Когда истекло некое время, примерно половина кольца, он обратился взглядом к потолку и сказал:
– Над нами, светлый господин, прибрежная равнина. Очень узкая, но плодородная: тут посадки хлопка, проса и овощей, а также растут новые злаки, привезенные из Иберы, и фруктовые деревья – те, что плодоносят сочными золотистыми плодами. Через пять тысяч шагов мы будем в предгорьях; там растет кока и иные травы, полезные здоровым и целительные для больных. А дальше лежат луга, где пасутся стада лам. Особая порода, милостивый тар; их разводят не для переноски тяжестей и не ради мяса, а чтобы состригать тонкую шерсть для одежд и ковров.
– Хотел бы я это увидеть своими глазами, – произнес Дженнак.
– Увидишь, мой повелитель, увидишь! – Басовитый голос Шаче Ция гулко раскатился по тоннелю. – Ты поглядишь на эти земли сверху, будто орел, парящий под облаками!
Вскоре коридор сменился бесконечной лестницей с пологими ступенями и площадками, от которых влево и вправо тянулись новые сводчатые тоннели, помеченные световыми знаками, обычным письмом Юкаты, но в непонятных для Дженнака сочетаниях. Видимо, это был какой-то шифр, так как Шаче Ция, поглядывая на них, уверенно пояснял, что тот коридор простирается до первого яруса Инкалы, этот– до второго, а сей тоннель, увенчанный золотым солнечным символом, ведет прямиком к храму Арсолана и во дворец премудрого владыки. Но Глаз Сагамора туда не свернул, а продолжал неутомимо карабкаться вверх; подвески в его ушах подрагивали в такт шагам и скользили над плечами, будто выплясывая медленный танец чиа-каш.
Постепенно Дженнак начал понимать, что очутился в некоем гигантском лабиринте, среди переходов, лестниц и тайных покоев, которые он мог прощупать своим внутренним зрением, но неотчетливо, так как подземелье это напоминало паутину, сплетенную сотней трудолюбивых пауков. Вероятно, оно превосходило размерами весь город Инкалу, расположенный на поверхности, и оставалось лишь поражаться, сколь искусны и трудолюбивы арсоланские мастера, продолбившие в твердом граните все эти тоннели и чертоги. Правда, у них имелось снадобье, размягчавшее камень и металл, но даже с ним труд их казался титаническим и наверняка занявшим не одно столетие.
Лестница кончилась, и Шаче Ция, отворив обитую бронзой дверь, пропустил Дженнака вместе со спутниками в большой квадратный хоган с очагами в каждом углу и множеством зажженных свечей, озарявших эти покои ровным и ярким сиянием. В трех стенах хогана темнели стрельчатые арки, под которыми открывались проходы в иные помещения, а четвертой стены не было вовсе – за ней лежали широкий каменный карниз и беспредельность ночного неба, усыпанного блистающими звездами. При виде этого зрелища Амад восхищенно вздохнул, Ирасса выругался, и даже Уртшига пробормотал нечто одобрительное, стукнув браслетом о нагрудный панцирь.
Шаче Ция склонился перед гостями:
– Да благословит вас Арсолан, да пошлет вам удачу Одисс! Добро пожаловать в горный дворец Утренней Свежести, где ждут вас покой и отдых, и радость ароматного напитка, и мягкие ложа, и нежные девичьи руки, и крепкий сон. Мой повелитель будет здесь завтра.
* * *
От радостей мягкого ложа и крепкого сна Дженнак не отказался, а вот миловидным девушкам, что прислуживали в его опочивальне, велел удалиться, так как не был расположен к любовным утехам. Пробудившись на рассвете Дня Воды, он совершил омовение в бассейне с теплой водой, съел пару лепешек с медом и, при содействии Ирассы, облачился в алый шилак со значком сокола, вышитым у сердца золотыми нитями. Вместо высоких походных сапог он обулся в легкие сандалии, опоясался поясом из кожи Тилани-Шаа и подвесил к нему сумку и одиссарский кинжал длиною в три ладони. Свой убор из белых перьев хасса он надевать не стал, а перетянул волосы пунцовой наголовной повязкой, украшенной ренигскими рубинами. Итак, красные оттенки напоминали о его происхождении и Доме, а черный пояс – о грозном Коатле, покровителе воинов; а сочетание этих цветов значило следующее: Одиссар здесь и готов сражаться.
Затем Дженнак вышел на балкон.
Это была широкая и длинная терраса, куда можно было попасть лишь минуя тот зал, куда Шаче Ция привел их прошлой ночью. Под ней располагался еще один такой же выступ, торчавший серповидным ребром на отвесном горном склоне, и там суетились служители, что-то прибирая и перетаскивая, но на верхнем карнизе, где стоял Дженнак, царили полное безлюдье и тишина. Вероятно, место это предназначалось для размышлений или тайных встреч, и его убранство располагало и к тому, и к другому.
Стены, тянувшиеся на полторы сотни шагов от прохода во внутренний зал, были изукрашены картинами, выложенными из цветного стекла и камней; изображались же на них Пришествие и странствия богов. Были тут светлый Арсолан, увенчанный солнечным диском, Тайонел в зеленом облачении, простерший вверх могучие руки, в коих сверкали пучки молний, Одисс, прижимавший к груди свиток с письменами, Сеннам в накидке цвета морских вод, восседающий на огромной черепахе, Мейтасса, Прорицатель Грядущего – с закрытыми глазами и улыбкой, застывшей на губах. Последней высилась мощная фигура Коатля в темном доспехе, с секирой на плече, похожей на палицу, ибо имелись у нее четыре лезвия, направленные к четырем сторонам света.
Поглядев на это оружие, до сих пор принятое в атлийских войсках, Дженнак иронически хмыкнул. То, что подходит богу, человеку не по руке! Эта секира даже на вид казалась слишком тяжелой и неуклюжей, и в бою одиссарские мечи и серповидные топоры были куда эффективней.
Над красочной мозаикой тянулся вверх бурый склон горы, постепенно заострявшийся и где-то там, на рубеже земли и неба, сиявший панцирем льда и голубоватых снегов. Другую сторону карниза, которая выходила к пропасти, огораживали невысокие деревья с плотными кронами, начинавшимися едва ли не от корней. Они напомнили Дженнаку карликовые кипарисы, каких было много в Серанне, и где они тоже использовались для живых изгородей. Понизу эту зеленую стену украшали посадки орхидей, называемых Зевом Ягуара: на плотных мясистых стеблях располагалось до тридцати цветков изысканной формы, с пятью плоскими розовыми лепестками и шестым, напоминавшим в сочетании с тычинкой полураскрытую пасть хищного зверя. Еще на террасе имелись несколько крохотных прудов с разноцветными рыбками, тщательно ухоженные кусты роз и миниатюрные деревья, в коих Дженнак с изумлением признал дуб, железное дерево, кедр и кокосовую пальму; были здесь также белые шерстяные ковры, расстеленные поверх циновок, и низкие столики с письменными принадлежностями, похожие на тот, который он видел у Чоллы.
Рассмотрев все это убранство, Дженнак направился к кипарисовой изгороди, раздвинул плотные упругие ветви и бросил взгляд вниз.
Прямо под ним на расстоянии восьмидесяти локтей выступала вторая дворцовая терраса, потом склон резко обрывался – на полтора или два полета стрелы – и за этой пропастью лежал город. Инкала! Прекрасная Инкала, так не похожая на Хайан с его полутысячей насыпей, на шумные пестрые кейтабские порты, на прибрежные города ренигов, ни на тайонельские поселения, выстроенные из дуба, ясеня и сосны. Столицу Арсоланы воздвигли из прочных камней, глиняных отожженных блоков невероятной твердости, покрытых цветной глазурью, из позолоченной бронзы и черепицы, цветного стекла и древесины благородных пород. Сияющая всеми божественными цветами, она спускалась к равнине и морю десятками ярусов гигантской лестницы, то ли природной, то ли высеченной в подошве Лунных Гор; и каждый ярус ее был своеобразен и отличен от другого, будто перышко в радужном ковре, затейливо сплетенном искусным мастером. Вдоль нижних лестничных ступеней шли массивные здания, продолговатые, с наклонными стенами, – такие же, какие привиделись вчера Дженнаку в приморской крепости; к ним от берега тянулись белые, желтые и синие серпантины дорог, по которым неторопливо и чинно шествовали навьюченные тюками ламы и ехали маленькие, будто игрушечные повозки, запряженные быками либо неуклюжими серокожими тапирами. Выше ровной тетивой лука выстроились дома – разноцветные кубики, утопавшие в зелени садов, с ярко-алыми и серыми черепичными крышами; на каждом ярусе они стояли в пять или шесть рядов, оконтуривая не привычные Дженнаку площади, а длинные проезды, пересеченные лестницами и спусками. Каждый проезд был украшен особо: аллеей пальм или акаций, каналом с горбатыми мостиками, подвесным переходом, навесами из пестрой ткани, какими-то фигурами и мозаиками, которые за дальностью расстояния не удавалось разглядеть.
Еще выше, на самых верхних ярусах, которых насчитывалось более десятка, тянулся к небу лес золоченых шпилей, увенчанных солнечными дисками, звездами и полумесяцами, изображениями кецалей и орлов и знаками, с которых начинались имена божеств. Строения там были огромными, кубической, пирамидальной и куполообразной форм, – молельни и хоганы знатных, школы, где обучали счету и письму, дома Законов и Наказаний, дворцы светлорожденных и жреческие обители. На отдельном ярусе размещались воинские казармы – там, как разглядел Дженнак, сверкало оружие и маршировали на аренах солдаты; еще два яруса, самых просторных, были отведены для торговых дел и застроены крытыми колоннадами – там толпился народ, а с закраин кровель и с высоких шестов свешивались полотнища цветов Сеннама со знаком странников – распустившим паруса кораблем.
И, наконец, над всей этой титанической лестницей, над городским многоцветьем и зеленью прибрежной равнины, над гаванями, крепостями и синим океанским шелком, вздымались дворец и храм, обитель сагамора и величественное святилище солнечного божества. По сути, они являлись единым гигантским зданием, занимавшим целый ярус; средняя его часть была выстроена в виде серпа, обращенного выпуклостью к морю, а по краям возносились две ступенчатые пирамиды, точные копии Храма Вещих Камней, воздвигнутого в Юкате еще во времена Пришествия. На шпилях северной громады висели полотнища из перьев кецаля, перевитых золотой нитью, – и там, несомненно, жил сага-мор; над южной искрились в солнечных лучах большие диски – и значит, служила она обителью богов. Святым местом, как считали арсоланцы!
Рассказывали, что в этом храме есть зал, убранный шелками шести божественных цветов и тридцати их переливов – всех, какие использовались для раскрашивания Чилам Баль; говорили, что под каждой шелковой полосой тянется в полу дорожка тех же оттенков, выложенная нефритом и зеленым камнем с берегов Матери Вод, белым, серым, алым, желтым и багровым мрамором, синей и голубой бирюзой, серебристым перламутром, черным обсидианом, розовым гранитом и пластинами золота;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
– Что мне приказывать? Я гость и повинуюсь желаниям хозяина.
– Тут нет другого хозяина, кроме тебя, – с поклоном ответил Шаче Ция.
Церемонии вежливости были соблюдены, и Дженнак, прикрыв лицо ладонями, сосредоточился, возвращаясь к своему природному обличью. Людей чувствительных эта процедура могла напугать, да и ближним своим он не стремился демонстрировать сей колдовской талант; а так, за плотным частоколом пальцев, казалось, что он всего лишь сдирает маску со лба и щек.
Через мгновение руки его опустились, и Хрирд, покойный сеннамитский воин, исчез, будто растворившись в Великой Пустоте. Лицо Дженнака вновь сделалось его лицом: изогнутые темные брови над ярким изумрудом глаз, высокий лоб с чуть впалыми висками, гладкие скулы, прямой, изящной формы нос, твердая линия рта, широковатый подбородок… Обличье светлорожденного владыки, известное и чтимое повсюду!
Повсюду ли? – мелькнула мысль, а вместе с ней – клинок, нацеленный рукою Ах-Кутума, атлийского вождя. Он мчался к Дженнаку предвестником грядущих катастроф, распада связей между шестью родами, знаком тех времен, когда побеги божественного древа назовут себя не светлорожденными, но всего лишь одиссарцами, тасситами, атлийцами… Времена менялись уже сейчас, ибо светлая кровь теряла ореол божественности, не могла служить защитой и не вызывала былого почтения.
Но только не в Арсолане!
Узрев лицо Дженнака, Шаче Ция вновь распростерся перед ним, испрашивая повелений.
– Встань и веди, – раздалось в ответ.
Они двинулись по широкому тоннелю, что тянулся от круглого светлого хогана будто бы в бесконечность; он был ровным, прямым и вырубленным в цельной скале, с полукруглыми сводами и полом, который заметно повышался – на десять-двенадцать локтей через каждую сотню шагов. Стены его неярко мерцали, переливаясь розовым, желтым и голубым, – вероятно, то была светящаяся краска, точно такая же, как на прибрежной дороге, ведущей из Лимучати в Боро. Воздух в тоннеле был прохладен и свеж, а Шаче Ция, несмотря на возраст, шагал с завидной резвостью; чувствовалось, что дорога ему знакома, и ходил он по ней не один раз, и вел в горный дворец многих тайных гостей, прибывших морем. Когда истекло некое время, примерно половина кольца, он обратился взглядом к потолку и сказал:
– Над нами, светлый господин, прибрежная равнина. Очень узкая, но плодородная: тут посадки хлопка, проса и овощей, а также растут новые злаки, привезенные из Иберы, и фруктовые деревья – те, что плодоносят сочными золотистыми плодами. Через пять тысяч шагов мы будем в предгорьях; там растет кока и иные травы, полезные здоровым и целительные для больных. А дальше лежат луга, где пасутся стада лам. Особая порода, милостивый тар; их разводят не для переноски тяжестей и не ради мяса, а чтобы состригать тонкую шерсть для одежд и ковров.
– Хотел бы я это увидеть своими глазами, – произнес Дженнак.
– Увидишь, мой повелитель, увидишь! – Басовитый голос Шаче Ция гулко раскатился по тоннелю. – Ты поглядишь на эти земли сверху, будто орел, парящий под облаками!
Вскоре коридор сменился бесконечной лестницей с пологими ступенями и площадками, от которых влево и вправо тянулись новые сводчатые тоннели, помеченные световыми знаками, обычным письмом Юкаты, но в непонятных для Дженнака сочетаниях. Видимо, это был какой-то шифр, так как Шаче Ция, поглядывая на них, уверенно пояснял, что тот коридор простирается до первого яруса Инкалы, этот– до второго, а сей тоннель, увенчанный золотым солнечным символом, ведет прямиком к храму Арсолана и во дворец премудрого владыки. Но Глаз Сагамора туда не свернул, а продолжал неутомимо карабкаться вверх; подвески в его ушах подрагивали в такт шагам и скользили над плечами, будто выплясывая медленный танец чиа-каш.
Постепенно Дженнак начал понимать, что очутился в некоем гигантском лабиринте, среди переходов, лестниц и тайных покоев, которые он мог прощупать своим внутренним зрением, но неотчетливо, так как подземелье это напоминало паутину, сплетенную сотней трудолюбивых пауков. Вероятно, оно превосходило размерами весь город Инкалу, расположенный на поверхности, и оставалось лишь поражаться, сколь искусны и трудолюбивы арсоланские мастера, продолбившие в твердом граните все эти тоннели и чертоги. Правда, у них имелось снадобье, размягчавшее камень и металл, но даже с ним труд их казался титаническим и наверняка занявшим не одно столетие.
Лестница кончилась, и Шаче Ция, отворив обитую бронзой дверь, пропустил Дженнака вместе со спутниками в большой квадратный хоган с очагами в каждом углу и множеством зажженных свечей, озарявших эти покои ровным и ярким сиянием. В трех стенах хогана темнели стрельчатые арки, под которыми открывались проходы в иные помещения, а четвертой стены не было вовсе – за ней лежали широкий каменный карниз и беспредельность ночного неба, усыпанного блистающими звездами. При виде этого зрелища Амад восхищенно вздохнул, Ирасса выругался, и даже Уртшига пробормотал нечто одобрительное, стукнув браслетом о нагрудный панцирь.
Шаче Ция склонился перед гостями:
– Да благословит вас Арсолан, да пошлет вам удачу Одисс! Добро пожаловать в горный дворец Утренней Свежести, где ждут вас покой и отдых, и радость ароматного напитка, и мягкие ложа, и нежные девичьи руки, и крепкий сон. Мой повелитель будет здесь завтра.
* * *
От радостей мягкого ложа и крепкого сна Дженнак не отказался, а вот миловидным девушкам, что прислуживали в его опочивальне, велел удалиться, так как не был расположен к любовным утехам. Пробудившись на рассвете Дня Воды, он совершил омовение в бассейне с теплой водой, съел пару лепешек с медом и, при содействии Ирассы, облачился в алый шилак со значком сокола, вышитым у сердца золотыми нитями. Вместо высоких походных сапог он обулся в легкие сандалии, опоясался поясом из кожи Тилани-Шаа и подвесил к нему сумку и одиссарский кинжал длиною в три ладони. Свой убор из белых перьев хасса он надевать не стал, а перетянул волосы пунцовой наголовной повязкой, украшенной ренигскими рубинами. Итак, красные оттенки напоминали о его происхождении и Доме, а черный пояс – о грозном Коатле, покровителе воинов; а сочетание этих цветов значило следующее: Одиссар здесь и готов сражаться.
Затем Дженнак вышел на балкон.
Это была широкая и длинная терраса, куда можно было попасть лишь минуя тот зал, куда Шаче Ция привел их прошлой ночью. Под ней располагался еще один такой же выступ, торчавший серповидным ребром на отвесном горном склоне, и там суетились служители, что-то прибирая и перетаскивая, но на верхнем карнизе, где стоял Дженнак, царили полное безлюдье и тишина. Вероятно, место это предназначалось для размышлений или тайных встреч, и его убранство располагало и к тому, и к другому.
Стены, тянувшиеся на полторы сотни шагов от прохода во внутренний зал, были изукрашены картинами, выложенными из цветного стекла и камней; изображались же на них Пришествие и странствия богов. Были тут светлый Арсолан, увенчанный солнечным диском, Тайонел в зеленом облачении, простерший вверх могучие руки, в коих сверкали пучки молний, Одисс, прижимавший к груди свиток с письменами, Сеннам в накидке цвета морских вод, восседающий на огромной черепахе, Мейтасса, Прорицатель Грядущего – с закрытыми глазами и улыбкой, застывшей на губах. Последней высилась мощная фигура Коатля в темном доспехе, с секирой на плече, похожей на палицу, ибо имелись у нее четыре лезвия, направленные к четырем сторонам света.
Поглядев на это оружие, до сих пор принятое в атлийских войсках, Дженнак иронически хмыкнул. То, что подходит богу, человеку не по руке! Эта секира даже на вид казалась слишком тяжелой и неуклюжей, и в бою одиссарские мечи и серповидные топоры были куда эффективней.
Над красочной мозаикой тянулся вверх бурый склон горы, постепенно заострявшийся и где-то там, на рубеже земли и неба, сиявший панцирем льда и голубоватых снегов. Другую сторону карниза, которая выходила к пропасти, огораживали невысокие деревья с плотными кронами, начинавшимися едва ли не от корней. Они напомнили Дженнаку карликовые кипарисы, каких было много в Серанне, и где они тоже использовались для живых изгородей. Понизу эту зеленую стену украшали посадки орхидей, называемых Зевом Ягуара: на плотных мясистых стеблях располагалось до тридцати цветков изысканной формы, с пятью плоскими розовыми лепестками и шестым, напоминавшим в сочетании с тычинкой полураскрытую пасть хищного зверя. Еще на террасе имелись несколько крохотных прудов с разноцветными рыбками, тщательно ухоженные кусты роз и миниатюрные деревья, в коих Дженнак с изумлением признал дуб, железное дерево, кедр и кокосовую пальму; были здесь также белые шерстяные ковры, расстеленные поверх циновок, и низкие столики с письменными принадлежностями, похожие на тот, который он видел у Чоллы.
Рассмотрев все это убранство, Дженнак направился к кипарисовой изгороди, раздвинул плотные упругие ветви и бросил взгляд вниз.
Прямо под ним на расстоянии восьмидесяти локтей выступала вторая дворцовая терраса, потом склон резко обрывался – на полтора или два полета стрелы – и за этой пропастью лежал город. Инкала! Прекрасная Инкала, так не похожая на Хайан с его полутысячей насыпей, на шумные пестрые кейтабские порты, на прибрежные города ренигов, ни на тайонельские поселения, выстроенные из дуба, ясеня и сосны. Столицу Арсоланы воздвигли из прочных камней, глиняных отожженных блоков невероятной твердости, покрытых цветной глазурью, из позолоченной бронзы и черепицы, цветного стекла и древесины благородных пород. Сияющая всеми божественными цветами, она спускалась к равнине и морю десятками ярусов гигантской лестницы, то ли природной, то ли высеченной в подошве Лунных Гор; и каждый ярус ее был своеобразен и отличен от другого, будто перышко в радужном ковре, затейливо сплетенном искусным мастером. Вдоль нижних лестничных ступеней шли массивные здания, продолговатые, с наклонными стенами, – такие же, какие привиделись вчера Дженнаку в приморской крепости; к ним от берега тянулись белые, желтые и синие серпантины дорог, по которым неторопливо и чинно шествовали навьюченные тюками ламы и ехали маленькие, будто игрушечные повозки, запряженные быками либо неуклюжими серокожими тапирами. Выше ровной тетивой лука выстроились дома – разноцветные кубики, утопавшие в зелени садов, с ярко-алыми и серыми черепичными крышами; на каждом ярусе они стояли в пять или шесть рядов, оконтуривая не привычные Дженнаку площади, а длинные проезды, пересеченные лестницами и спусками. Каждый проезд был украшен особо: аллеей пальм или акаций, каналом с горбатыми мостиками, подвесным переходом, навесами из пестрой ткани, какими-то фигурами и мозаиками, которые за дальностью расстояния не удавалось разглядеть.
Еще выше, на самых верхних ярусах, которых насчитывалось более десятка, тянулся к небу лес золоченых шпилей, увенчанных солнечными дисками, звездами и полумесяцами, изображениями кецалей и орлов и знаками, с которых начинались имена божеств. Строения там были огромными, кубической, пирамидальной и куполообразной форм, – молельни и хоганы знатных, школы, где обучали счету и письму, дома Законов и Наказаний, дворцы светлорожденных и жреческие обители. На отдельном ярусе размещались воинские казармы – там, как разглядел Дженнак, сверкало оружие и маршировали на аренах солдаты; еще два яруса, самых просторных, были отведены для торговых дел и застроены крытыми колоннадами – там толпился народ, а с закраин кровель и с высоких шестов свешивались полотнища цветов Сеннама со знаком странников – распустившим паруса кораблем.
И, наконец, над всей этой титанической лестницей, над городским многоцветьем и зеленью прибрежной равнины, над гаванями, крепостями и синим океанским шелком, вздымались дворец и храм, обитель сагамора и величественное святилище солнечного божества. По сути, они являлись единым гигантским зданием, занимавшим целый ярус; средняя его часть была выстроена в виде серпа, обращенного выпуклостью к морю, а по краям возносились две ступенчатые пирамиды, точные копии Храма Вещих Камней, воздвигнутого в Юкате еще во времена Пришествия. На шпилях северной громады висели полотнища из перьев кецаля, перевитых золотой нитью, – и там, несомненно, жил сага-мор; над южной искрились в солнечных лучах большие диски – и значит, служила она обителью богов. Святым местом, как считали арсоланцы!
Рассказывали, что в этом храме есть зал, убранный шелками шести божественных цветов и тридцати их переливов – всех, какие использовались для раскрашивания Чилам Баль; говорили, что под каждой шелковой полосой тянется в полу дорожка тех же оттенков, выложенная нефритом и зеленым камнем с берегов Матери Вод, белым, серым, алым, желтым и багровым мрамором, синей и голубой бирюзой, серебристым перламутром, черным обсидианом, розовым гранитом и пластинами золота;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56