Сознавая свою бесполезность, я смертельно скучал в компании кутил, прохвостов, развратников и распутных женщин. Я не хочу знакомить вас с моментами разгульной жизни, даже самыми невинными. Достаточно признаться, что я не раз хладнокровно обдумывал, как покончить с собой, развязаться с жизнью, от которой тупеет ум, опустошается душа, сердце умирает и человеческое достоинство гибнет. А мне ведь нет и двадцати четырех лет!
– Покончить с собой… когда ваша жизнь так легка… когда вы можете любоваться, пользоваться всем, что несет в себе добро, красоту, массу удовольствий! Когда не угнетает, как нас, бедняков, нужда… – прервала Жермена.
– Позднее вы поймете, когда узнаете меня лучше. Но послушайте: моя жизнь перевернулась, когда я вас увидел. Этот момент определил мое будущее, пробудил душу, заставил биться мое сердце… Я увидел вас, и я вас полюбил! Может быть, трагические обстоятельства нашей встречи стали причиной мгновенного возникновения страстного чувства, что завладело мной навсегда.
– И вы их упорно от меня скрывали… Я вам обязана не только тем, что вы с такой заботой, вниманием и преданностью выходили меня, избавили от ужасной болезни, но ведь до этого вы спасли меня от чудовищных собак, чуть не растерзавших меня… я это точно знаю… вырвали из лап неминуемой смерти в реке, куда я бросилась…
– Мой друг, который стал мне особенно дорог с того дня, помогал мне выручить вас, – скромно заметил князь, – и он скоро расскажет вам историю во всех подробностях.
– Все равно большую часть дела и самую опасную совершили вы! Это мне хорошо известно… Так будьте добры ко мне и дальше – не говорите мне о любви… Согласны вы на это? Если бы вы только знали, как я страдаю! Как болит у меня душа! Я, кажется, никогда не смогу перестать оплакивать маму! Мне представляется, что сердце мое умерло и пережитое оскорбление убило во мне способность любить… Простите, что я говорю вам это… Вам, кто был моим единственным другом в мои горькие дни… но я должна сказать всю правду… я не могу… не имею права подавать вам надежду.
– Скажите мне, по крайней мере, что вы никого другого не любите и у меня есть надежда разбудить, вернуть к жизни ваше сердце.
– О! В этом я могу вам поклясться! Я не люблю и никогда никого не любила! Я стану любить вас как сестра… и это чувство я отдаю вам безусловно так же, как и мою безграничную преданность вам. Знаете, в моем сердце не могут жить одновременно ненависть и любовь. Позднее… когда я отомщу… когда заживет рана, нанесенная обидой… когда я забуду… Тогда я, может быть, смогу любить.
– Пусть свершится все по вашей воле, Жермена.
– Вы будете для меня как брат?
Князь тяжело вздохнул и сказал:
– Я сделаюсь вашим братом и стану ждать. Моя любовь возникла, увы! между двух могил, и она останется единственной в моей жизни. Она никогда не угаснет.
– Благодарю!.. О, благодарю вас! – воскликнула девушка, взяв обе руки князя в свои и горячо их сжимая.
Молодой человек долго смотрел на нее с обожанием, и, может быть, никогда еще подобное чувство не обращалось на столь достойный предмет. Охваченная сильным душевным порывом, Жермена была в этот момент воистину прекрасна.
Глаза ее, большие, бархатистые, темно-синие, бездонные, смотрели с необычайной добротой и ласковостью, а порой в них мерцал огонь, и тогда приветливость и нежность уступали место выражению неукротимой энергии, почти жестокости.
Волосы, тонкие как шелк, слегка вьющиеся и густые, иссиня-черные, доходили почти до колен. Они прекрасно оттеняли лилейную белизну нежной и чистой кожи. Рот с молочно-белыми зубами красиво сочетался с прямым и тонким носом и округлым волевым подбородком, украшенным очаровательной ямочкой.
Красоту ее нельзя было назвать классической. Она не была ни греческой, ни римской, ни андалузской. Это была красота парижанки. Такое определение как будто бы ни о чем не говорит, но в действительности оно означает многое. Парижанка никогда не бывает похожа на тех величавых, торжественных, безупречно-правильно сложенных кукол, кого американцы и англичане называют «записными красавицами».
Жермена, парижанка до кончиков ее розовых ногтей, обладала качеством, какого совершенно лишены эти богини, чья жизнь проходит в нудном соблюдении установленных правил.
Девушка обладала очарованием, чудным даром, что нельзя приобрести ни за какие сокровища, а парижанка обладает им от природы в высшей степени. Она очаровательно смеется, плачет, танцует, поет, ходит, оживляется или грустит; очаровательно одевается как в хлопчатые ткани, так и в дорогие шелка, равно очаровательна, когда ее украшает скромный букетик фиалок и когда на ней бриллиантовое ожерелье; всегда остается женщиной, по преимуществу единственной, настоящей! Простая работница и светская дама равно наделены этой национальной чертой, ее безуспешно пытаются приобрести иностранки.
Жермена не только являла это очарование, у нее было еще и большое природное изящество – в поведении, в манерах, в беседе, в линиях фигуры… И вполне понятно, почему она с первого взгляда произвела на князя Березова ошеломляющее впечатление.
После решительного разговора они оба долго молчали. Жермена заговорила первая.
– Месье… мой друг, – начала она, не зная, как обратиться к русскому.
– Я вас зову Жермена. Называйте меня Мишелем. Хотите?
– Мишель… Хорошее имя… Я попробую.
– Ведь я – ваш брат.
– Так вот, Мишель, не считаете ли вы, что надо что-то предпринять, чтобы найти моих сестер?
– Да, разумеется. И я жду возвращения Бобино, чтобы начать действовать.
– А где он, этот добрый друг?
– Он отправился покупать у лучшего фабриканта велосипед.
– Он с ума сошел! Он думает ехать сейчас на велосипеде?
– Не смейтесь. Мы с ним поговорили о том, где могут находиться ваши сестры, после того, как их увез священник… несомненно ложный священник.
– И вы считаете, что это место…
– То, где были заперты вы сами, – тихо сказал князь.
Жермена проговорила:
– Вы правы, это возможно. Но этот… этот человек мог найти для них и другое укрытие.
– Это и надо узнать. Во-первых, граф думает, что Бобино мертв. Во-вторых, считает, что вы не знаете, в каком месте находится его дом.
– И я действительно понятия не имею, но вам и вашему другу художнику, конечно, это известно.
– Разумеется, но Мондье вряд ли придет в голову, что мы будем искать именно там. Наконец, если граф надеется меня уничтожить, хотя я думаю лишить его такого удовольствия, он может воображать, будто я не предприму никаких шагов.
– А Бобино?
– Как раз к этому мы сейчас подходим. Он силен, ловок, хитер и, к тому же, несомненно храбр. Он поедет по дороге, ему уже известной по столь горестной причине. И устроится жить у рыбака Могена.
– Но почему на велосипеде?
– В экипаже у него оказался бы нескромный свидетель – кучер, а идти пешком слишком долго и он может не успеть.
– Это правда.
– Вот почему я предложил ему купить велосипед и дал взаймы; наш друг очень горд и просто взять деньги не соглашался. Он поехал покупать…
Раздался звонок у входной двери.
– Вот, наверное, и он… Я ведь для всех закрыл свои двери, кроме как для ваших врачей, Мориса Вандоля и Бобино.
Князь приоткрыл окно, чтобы посмотреть во двор, действительно ли приехал друг на стальном коне.
Как раз в этот момент из окна нижнего этажа дома напротив, находившегося метрах в ста от жилища князя раздался выстрел, и князь Мишель, глухо вскрикнув, отпрянул и упал около постели смертельно испуганной Жермены.
ГЛАВА 17
Убедившись, что смерть миновала князя и поразила монахиню, Бамбош выбежал из дома минутой позже Владислава.
Но, вместо того чтобы мчаться за врачом, как Владислав, он бросился в лавочку, где Брадесанду, попивая винцо, раскладывал бесконечные пасьянсы.
– Плати быстро, и бежим! – без предисловий выпалил Бамбош.
– Что случилось?
– Вместо того, кого надо было убрать, убрал другого.
– Промахнулся, что ли?
– И хозяин мой лопнет от злости. Ну, пошли… быстро!..
Брадесанду расплатился.
– Я готов, – сказал он. – Но ты без шапки. Схватишь насморк, и, что хуже, будут обращать внимание прохожие. Необходим какой-нибудь колпак…
– Одолжу у кого-нибудь из посетителей, на вешалке полно шляп, а ты давай свой плащ, а то я в ливрее, меня сразу засекут.
– Плащ мне самому нужен, вечером иду в гости.
– Куда это?
– На улицу Элер. Там справляет новоселье Регина Фейдартишо, и я приглашен.
– Ты хорошо одеваешься, и у тебя хорошие знакомства.
– Регина дружит с Андреа, и Андреа меня ей представила… Там будут крупно играть, а я никогда не проигрываю, ты ведь знаешь.
– Значит, у тебя все по-прежнему с Андреа… с прекрасной дочкой мамаши Башю…
– Ее барон де Мальтаверн совершенно на мели и не стесняется водить дружбу со мной. Кроме того, ведь я букмекер, бываю всюду, и господа из большого света мною не брезгуют.
– Хватит болтать, быстрее давай накидку, и уж раз ты ею дорожишь, то проводи меня до патрона, там что-нибудь найдется из верхней одежды.
Оба проходимца переоделись тут же, в питейном зале. Бамбош облачился в плащ дружка, схватил с вешалки чью-то фетровую шляпу, и они отправились на площадь Карусель.
У потайного входа в дом графа Бамбош вернул дружку одежду, они распрощались, и верный слуга предстал перед хозяином, человеком темным, хотя и всем известным в кругу бездельников, называемом «большим светом».
Граф де Мондье и в сорок пять лет еще оставался весьма привлекательным мужчиной. Он выглядел скорее усталым, чем постаревшим. Глаза не утратили блеска, волосы не поредели, и зубы хорошо сохранились. Благодаря постоянным физическим упражнениям у него не было брюшка, щеки не обвисли и под подбородком не образовалось складок. Он еще сохранил и спортивную форму, мог хорошо ездить верхом, фехтовать, быстро ходить, во всем этом не уступая многим, тем, кто был на десять лет моложе.
Он был непременным участником великосветских праздников, увеселительных прогулок и даже оргий; когда требовалось, мог кутить до утра. Он изрядно пил и переходил от одного любовного свидания к другому, не вредя своему здоровью и с полным успехом.
Соучастники всех забав говорили про него:
«Этот Мондье поразителен! Мы все более или менее сдали, а ему хоть бы что!.. Свеж и силен, как тридцатилетний».
Наследник знатной фамилии и большого состояния, Мондье не отказывал себе в любых прихотях и пользовался уважением у людей своего сословия.
Ему ничего не стоило истратить на пустяки или проиграть пятьдесят луидоров, и он никогда не требовал возвратить долг, хотя сам щепетильно возвращал в срок куда как меньшие суммы. Он интересовался красивыми безделушками и лошадьми, понимая в них толк, и охотно выступал свидетелем или судьею в спорах чести.
Граф Мондье – вдовец, но так давно, что никто не помнил графиню, как говорили, умершую родами за границей через десять месяцев после свадьбы, шестнадцать или семнадцать лет назад.
Было также известно, что у него прелестная дочь, мадемуазель Сюзанна, которую граф боготворил. В скором времени девице предстояло выйти в свет, а пока она жила очень уединенно, под присмотром дальней родственницы, во флигеле возле отцовского дома, и ее время от времени видели на прогулке с графом Мондье, но он никогда никого ей не представлял.
Зато сам граф уходил из дому и возвращался когда ему вздумается, иногда вдруг надолго исчезал. В подобных случаях дом его запирали, а мадемуазель с родственницей отправлялись погостить в монастырь Визитации, где девица воспитывалась до пятнадцати лет.
В такие дни графу не доставляли почту. Письма, книги, газеты, журналы скапливались у привратницы, которая на все вопросы неизменно отвечала: «Граф путешествует».
Вернувшись из отлучки, что обычно продолжалась не менее шести недель, но редко больше трех месяцев, Мондье неожиданно появлялся в чьем-нибудь салоне слегка загоревший, слегка изголодавшийся по наслаждениям и счастливый, как человек, радующийся возвращению в привычную жизнь большого света, от которой был на время оторван.
Мадемуазель Сюзанна и ее воспитательница и родственница мадам Шарме возвращались из монастыря; жизнь дома входила в обычную колею, столь разную для каждого из его обитателей.
Граф с нетерпением ждал Бамбоша.
По выражению лица он сразу понял, что произошла неудача.
– Ты промахнулся.
– Увы! Да, хозяин. Правда, напиток был высшего качества, доказательство тому – смерть монахини, которая его выпила.
Граф в бешенстве выругался и закричал:
– Бесполезный труп!.. Полиция поднята на ноги… Князь предупрежден об опасности… И Жермена все ему скажет!..
– Уж в этом можете быть уверены. Потому я и прибежал сразу после катастрофы…
– Правильно сделал. Через каких-нибудь четверть часа проклятый Березов может свалиться мне на голову… Надо торопиться. Подожди меня пять минут.
Князь подошел к флигелю, откуда неслись звуки прекрасно исполняемой музыки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61
– Покончить с собой… когда ваша жизнь так легка… когда вы можете любоваться, пользоваться всем, что несет в себе добро, красоту, массу удовольствий! Когда не угнетает, как нас, бедняков, нужда… – прервала Жермена.
– Позднее вы поймете, когда узнаете меня лучше. Но послушайте: моя жизнь перевернулась, когда я вас увидел. Этот момент определил мое будущее, пробудил душу, заставил биться мое сердце… Я увидел вас, и я вас полюбил! Может быть, трагические обстоятельства нашей встречи стали причиной мгновенного возникновения страстного чувства, что завладело мной навсегда.
– И вы их упорно от меня скрывали… Я вам обязана не только тем, что вы с такой заботой, вниманием и преданностью выходили меня, избавили от ужасной болезни, но ведь до этого вы спасли меня от чудовищных собак, чуть не растерзавших меня… я это точно знаю… вырвали из лап неминуемой смерти в реке, куда я бросилась…
– Мой друг, который стал мне особенно дорог с того дня, помогал мне выручить вас, – скромно заметил князь, – и он скоро расскажет вам историю во всех подробностях.
– Все равно большую часть дела и самую опасную совершили вы! Это мне хорошо известно… Так будьте добры ко мне и дальше – не говорите мне о любви… Согласны вы на это? Если бы вы только знали, как я страдаю! Как болит у меня душа! Я, кажется, никогда не смогу перестать оплакивать маму! Мне представляется, что сердце мое умерло и пережитое оскорбление убило во мне способность любить… Простите, что я говорю вам это… Вам, кто был моим единственным другом в мои горькие дни… но я должна сказать всю правду… я не могу… не имею права подавать вам надежду.
– Скажите мне, по крайней мере, что вы никого другого не любите и у меня есть надежда разбудить, вернуть к жизни ваше сердце.
– О! В этом я могу вам поклясться! Я не люблю и никогда никого не любила! Я стану любить вас как сестра… и это чувство я отдаю вам безусловно так же, как и мою безграничную преданность вам. Знаете, в моем сердце не могут жить одновременно ненависть и любовь. Позднее… когда я отомщу… когда заживет рана, нанесенная обидой… когда я забуду… Тогда я, может быть, смогу любить.
– Пусть свершится все по вашей воле, Жермена.
– Вы будете для меня как брат?
Князь тяжело вздохнул и сказал:
– Я сделаюсь вашим братом и стану ждать. Моя любовь возникла, увы! между двух могил, и она останется единственной в моей жизни. Она никогда не угаснет.
– Благодарю!.. О, благодарю вас! – воскликнула девушка, взяв обе руки князя в свои и горячо их сжимая.
Молодой человек долго смотрел на нее с обожанием, и, может быть, никогда еще подобное чувство не обращалось на столь достойный предмет. Охваченная сильным душевным порывом, Жермена была в этот момент воистину прекрасна.
Глаза ее, большие, бархатистые, темно-синие, бездонные, смотрели с необычайной добротой и ласковостью, а порой в них мерцал огонь, и тогда приветливость и нежность уступали место выражению неукротимой энергии, почти жестокости.
Волосы, тонкие как шелк, слегка вьющиеся и густые, иссиня-черные, доходили почти до колен. Они прекрасно оттеняли лилейную белизну нежной и чистой кожи. Рот с молочно-белыми зубами красиво сочетался с прямым и тонким носом и округлым волевым подбородком, украшенным очаровательной ямочкой.
Красоту ее нельзя было назвать классической. Она не была ни греческой, ни римской, ни андалузской. Это была красота парижанки. Такое определение как будто бы ни о чем не говорит, но в действительности оно означает многое. Парижанка никогда не бывает похожа на тех величавых, торжественных, безупречно-правильно сложенных кукол, кого американцы и англичане называют «записными красавицами».
Жермена, парижанка до кончиков ее розовых ногтей, обладала качеством, какого совершенно лишены эти богини, чья жизнь проходит в нудном соблюдении установленных правил.
Девушка обладала очарованием, чудным даром, что нельзя приобрести ни за какие сокровища, а парижанка обладает им от природы в высшей степени. Она очаровательно смеется, плачет, танцует, поет, ходит, оживляется или грустит; очаровательно одевается как в хлопчатые ткани, так и в дорогие шелка, равно очаровательна, когда ее украшает скромный букетик фиалок и когда на ней бриллиантовое ожерелье; всегда остается женщиной, по преимуществу единственной, настоящей! Простая работница и светская дама равно наделены этой национальной чертой, ее безуспешно пытаются приобрести иностранки.
Жермена не только являла это очарование, у нее было еще и большое природное изящество – в поведении, в манерах, в беседе, в линиях фигуры… И вполне понятно, почему она с первого взгляда произвела на князя Березова ошеломляющее впечатление.
После решительного разговора они оба долго молчали. Жермена заговорила первая.
– Месье… мой друг, – начала она, не зная, как обратиться к русскому.
– Я вас зову Жермена. Называйте меня Мишелем. Хотите?
– Мишель… Хорошее имя… Я попробую.
– Ведь я – ваш брат.
– Так вот, Мишель, не считаете ли вы, что надо что-то предпринять, чтобы найти моих сестер?
– Да, разумеется. И я жду возвращения Бобино, чтобы начать действовать.
– А где он, этот добрый друг?
– Он отправился покупать у лучшего фабриканта велосипед.
– Он с ума сошел! Он думает ехать сейчас на велосипеде?
– Не смейтесь. Мы с ним поговорили о том, где могут находиться ваши сестры, после того, как их увез священник… несомненно ложный священник.
– И вы считаете, что это место…
– То, где были заперты вы сами, – тихо сказал князь.
Жермена проговорила:
– Вы правы, это возможно. Но этот… этот человек мог найти для них и другое укрытие.
– Это и надо узнать. Во-первых, граф думает, что Бобино мертв. Во-вторых, считает, что вы не знаете, в каком месте находится его дом.
– И я действительно понятия не имею, но вам и вашему другу художнику, конечно, это известно.
– Разумеется, но Мондье вряд ли придет в голову, что мы будем искать именно там. Наконец, если граф надеется меня уничтожить, хотя я думаю лишить его такого удовольствия, он может воображать, будто я не предприму никаких шагов.
– А Бобино?
– Как раз к этому мы сейчас подходим. Он силен, ловок, хитер и, к тому же, несомненно храбр. Он поедет по дороге, ему уже известной по столь горестной причине. И устроится жить у рыбака Могена.
– Но почему на велосипеде?
– В экипаже у него оказался бы нескромный свидетель – кучер, а идти пешком слишком долго и он может не успеть.
– Это правда.
– Вот почему я предложил ему купить велосипед и дал взаймы; наш друг очень горд и просто взять деньги не соглашался. Он поехал покупать…
Раздался звонок у входной двери.
– Вот, наверное, и он… Я ведь для всех закрыл свои двери, кроме как для ваших врачей, Мориса Вандоля и Бобино.
Князь приоткрыл окно, чтобы посмотреть во двор, действительно ли приехал друг на стальном коне.
Как раз в этот момент из окна нижнего этажа дома напротив, находившегося метрах в ста от жилища князя раздался выстрел, и князь Мишель, глухо вскрикнув, отпрянул и упал около постели смертельно испуганной Жермены.
ГЛАВА 17
Убедившись, что смерть миновала князя и поразила монахиню, Бамбош выбежал из дома минутой позже Владислава.
Но, вместо того чтобы мчаться за врачом, как Владислав, он бросился в лавочку, где Брадесанду, попивая винцо, раскладывал бесконечные пасьянсы.
– Плати быстро, и бежим! – без предисловий выпалил Бамбош.
– Что случилось?
– Вместо того, кого надо было убрать, убрал другого.
– Промахнулся, что ли?
– И хозяин мой лопнет от злости. Ну, пошли… быстро!..
Брадесанду расплатился.
– Я готов, – сказал он. – Но ты без шапки. Схватишь насморк, и, что хуже, будут обращать внимание прохожие. Необходим какой-нибудь колпак…
– Одолжу у кого-нибудь из посетителей, на вешалке полно шляп, а ты давай свой плащ, а то я в ливрее, меня сразу засекут.
– Плащ мне самому нужен, вечером иду в гости.
– Куда это?
– На улицу Элер. Там справляет новоселье Регина Фейдартишо, и я приглашен.
– Ты хорошо одеваешься, и у тебя хорошие знакомства.
– Регина дружит с Андреа, и Андреа меня ей представила… Там будут крупно играть, а я никогда не проигрываю, ты ведь знаешь.
– Значит, у тебя все по-прежнему с Андреа… с прекрасной дочкой мамаши Башю…
– Ее барон де Мальтаверн совершенно на мели и не стесняется водить дружбу со мной. Кроме того, ведь я букмекер, бываю всюду, и господа из большого света мною не брезгуют.
– Хватит болтать, быстрее давай накидку, и уж раз ты ею дорожишь, то проводи меня до патрона, там что-нибудь найдется из верхней одежды.
Оба проходимца переоделись тут же, в питейном зале. Бамбош облачился в плащ дружка, схватил с вешалки чью-то фетровую шляпу, и они отправились на площадь Карусель.
У потайного входа в дом графа Бамбош вернул дружку одежду, они распрощались, и верный слуга предстал перед хозяином, человеком темным, хотя и всем известным в кругу бездельников, называемом «большим светом».
Граф де Мондье и в сорок пять лет еще оставался весьма привлекательным мужчиной. Он выглядел скорее усталым, чем постаревшим. Глаза не утратили блеска, волосы не поредели, и зубы хорошо сохранились. Благодаря постоянным физическим упражнениям у него не было брюшка, щеки не обвисли и под подбородком не образовалось складок. Он еще сохранил и спортивную форму, мог хорошо ездить верхом, фехтовать, быстро ходить, во всем этом не уступая многим, тем, кто был на десять лет моложе.
Он был непременным участником великосветских праздников, увеселительных прогулок и даже оргий; когда требовалось, мог кутить до утра. Он изрядно пил и переходил от одного любовного свидания к другому, не вредя своему здоровью и с полным успехом.
Соучастники всех забав говорили про него:
«Этот Мондье поразителен! Мы все более или менее сдали, а ему хоть бы что!.. Свеж и силен, как тридцатилетний».
Наследник знатной фамилии и большого состояния, Мондье не отказывал себе в любых прихотях и пользовался уважением у людей своего сословия.
Ему ничего не стоило истратить на пустяки или проиграть пятьдесят луидоров, и он никогда не требовал возвратить долг, хотя сам щепетильно возвращал в срок куда как меньшие суммы. Он интересовался красивыми безделушками и лошадьми, понимая в них толк, и охотно выступал свидетелем или судьею в спорах чести.
Граф Мондье – вдовец, но так давно, что никто не помнил графиню, как говорили, умершую родами за границей через десять месяцев после свадьбы, шестнадцать или семнадцать лет назад.
Было также известно, что у него прелестная дочь, мадемуазель Сюзанна, которую граф боготворил. В скором времени девице предстояло выйти в свет, а пока она жила очень уединенно, под присмотром дальней родственницы, во флигеле возле отцовского дома, и ее время от времени видели на прогулке с графом Мондье, но он никогда никого ей не представлял.
Зато сам граф уходил из дому и возвращался когда ему вздумается, иногда вдруг надолго исчезал. В подобных случаях дом его запирали, а мадемуазель с родственницей отправлялись погостить в монастырь Визитации, где девица воспитывалась до пятнадцати лет.
В такие дни графу не доставляли почту. Письма, книги, газеты, журналы скапливались у привратницы, которая на все вопросы неизменно отвечала: «Граф путешествует».
Вернувшись из отлучки, что обычно продолжалась не менее шести недель, но редко больше трех месяцев, Мондье неожиданно появлялся в чьем-нибудь салоне слегка загоревший, слегка изголодавшийся по наслаждениям и счастливый, как человек, радующийся возвращению в привычную жизнь большого света, от которой был на время оторван.
Мадемуазель Сюзанна и ее воспитательница и родственница мадам Шарме возвращались из монастыря; жизнь дома входила в обычную колею, столь разную для каждого из его обитателей.
Граф с нетерпением ждал Бамбоша.
По выражению лица он сразу понял, что произошла неудача.
– Ты промахнулся.
– Увы! Да, хозяин. Правда, напиток был высшего качества, доказательство тому – смерть монахини, которая его выпила.
Граф в бешенстве выругался и закричал:
– Бесполезный труп!.. Полиция поднята на ноги… Князь предупрежден об опасности… И Жермена все ему скажет!..
– Уж в этом можете быть уверены. Потому я и прибежал сразу после катастрофы…
– Правильно сделал. Через каких-нибудь четверть часа проклятый Березов может свалиться мне на голову… Надо торопиться. Подожди меня пять минут.
Князь подошел к флигелю, откуда неслись звуки прекрасно исполняемой музыки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61