Торопясь, она рассказывала, как познакомилась с Морисом Вандолем, как его мать навещала ее в монастыре.
Граф же в это время думал только о Жермене. Речь Сюзанны он воспринимал как приятное щебетание птички, как милый лепет. Но одно слово вернуло его к реальности.
– Мы с Морисом любим друг друга…
– Что?.. Ты сказала, что молодой человек осмеливается любить тебя, и ты…
– И я его люблю, – твердо ответила дочь, подняв на отца прекрасные глаза, выражавшие мольбу.
– Ты его любишь, вот как!
– Да!
– Какого-то несчастного мазилу, стремящегося разбогатеть, скомпрометировав девушку из высшего общества!
Сюзанна сделала над собой огромное усилие и, стараясь говорить спокойно, продолжала:
– Отец, вы плохо знаете свою дочь, если думаете, что она способна броситься на шею первому встречному. Вы несправедливы к месье Вандолю, подозревая его в корыстных намерениях. Он честный человек и не способен ни на какой низкий поступок, даже самый пустячный. Он художник в лучшем смысле слова. Он честолюбив, да, очень честолюбив. Он жаждет славы и имеет все данные для ее завоевания – большой талант и сильную волю. Он такой нежный и простой!…Такой добрый! Так любит свою мать! Так предан своему искусству! И он уже известный художник… почти знаменитый!
– Как ты разгорелась, дочка моя.
По темным, личным причинам графу была очень нежелательна такая любовь, она нарушала его тайные планы.
– Отец! Как вы можете так говорить обо мне! – Сюзанна была оскорблена этим пошлым выражением, увидев в нем осквернение своей любви.
– Моя дорогая, следует называть вещи своими именами… Это вспышка соломы, ее надо потушить… Любовь пансионерки, что быстро проходит…
– Отец!.. Вы, всегда такой добрый ко мне… и вы не хотите, чтобы дочь стала женой того, кто ее любит и кого любит она!
– Нет, дочь моя! Моя Сюзанна, о чьем блестящем будущем я мечтал, желал видеть королевой большого света, не станет неприметной мадам Вандоль, женой заурядного живописца!.. Со временем ты выйдешь замуж за равного себе… человека из того общества, с каким еще незнакома. Я богат, и ты будешь жить в роскоши!
– О отец! Вы хотите моего несчастья!
– Пустые слова, дорогая!
– Отец! Дорогой отец! Позвольте мне жить по собственному желанию! По влечению моего сердца! Только в этом может состоять мое счастье!
– Нет, – отрезал граф жестким тоном, какого она никогда не слыхала. – Не умоляй и не пытайся разжалобить. Бесполезно! Я хочу тебе добра, не считаясь с твоим капризом. Позднее ты будешь мне за это благодарна. Думаю, ты больше не станешь встречаться с этим молодым человеком, не вынудишь меня запрещать свидания с ним. А я-то надеялся, что тетушка Шарме смотрит за тобой! Хорошенькое же наблюдение…
– Вы требуете, чтобы я не видалась с Морисом?.. Хорошо, будь по-вашему…
– Вот и прекрасно!
– Я повинуюсь… но…
– Но… что?
– Но раз вы не позволяете мне стать женой того, кого я буду любить всю жизнь, вы будете вынуждены согласиться, чтобы я ушла в монастырь.
– Нет!…Уж это нет!.. Ты сошла с ума!.. Но ты еще одумаешься.
– Я заранее приняла решение! И я не отступлюсь! – воскликнула девушка, и, задыхаясь от подступивших рыданий, не в силах больше вымолвить слова, убежала к себе.
Сюзанна долго плакала, думая о своем потерянном счастье, и размышляла, почему отец отказал исполнить ее желание, когда прежде делал все, о чем бы ни попросила, и она жила счастливо и беззаботно.
Так, совершенно подавленная горем, девушка провела несколько часов.
Наконец она сообразила, что должна написать Морису, известить о разговоре с отцом.
В глубоком отчаянии Сюзанна села за стол, дрожащей рукой взяла лист бумаги с запахом любимых духов. Первые строки походили на горькие всхлипывания, слезы капали на зеленовато-голубую бумагу. Постепенно перо побежало быстрее. Она писала:
«Морис, друг мой, я страдаю! Страдаю смертельно! Я теперь понимаю людей, кончающих жизнь самоубийством от безысходности!
Я не знала, что человек может переживать такие испытания. До сих пор я не испытала даже физических мучений и не представляла, какие ужасные удары может переносить душа.
Существо мое разбито, я плачу и готова кричать, мне кажется, что от этого стало бы легче. Отец вырвал мое сердце и бросил меня, мертвую, на землю. Я не ожидала такой жестокости.
Он запретил мне любить вас. Он не хочет, чтобы я стала вашей женой. Требует, чтобы я отказалась от вас, чтобы мы стали чужими друг другу! Но это невозможно! Ведь правда, мой друг?
Он всегда говорил, что любит меня, и до сих пор я этому верила, ведь он старался сделать меня во всем счастливой.
А теперь он отказал в моей просьбе, самой главной в жизни. Отказал твердо, сухо, хотя я умоляла принять тебя как сына, когда придешь просить моей руки.
Если он не дает согласия, он этим заставляет меня проклинать отцовскую нежность… убивает мою искреннюю привязанность к нему. Становится чужим, враждебным человеком, какого не трогают мои страдания.
О Морис!.. Морис!.. Как я несчастна!
Но в моей душе поднимается буря протеста. Что худого сделала я отцу! По какому праву он так поступает?..
Морис! Возлюбленный мой! Я уже сама не понимаю, что пишу! Я хочу быть возле вас, дать свободу своим слезам, говорить о любви и слышать ваши уверения в том, что вы любите меня, что вы всегда будете меня любить!
О! Мне надо каждую минуту знать это, иначе я умру!
Он заставил поклясться, что я не буду видеться с тобой. Я повиновалась и должна быть верна своему слову. Прощайте дорогие нам утренние встречи, наши разговоры, где мы открывали друг другу сердца, строили планы будущего, мечтая о том, как вечно будем жить вместе.
Он потребовал, и могла ли я ослушаться отца?
Но я люблю вас и буду любить вечно! Не в его власти помешать этому!
Он сломает мою жизнь, разобьет мне сердце, но не сможет убить мою любовь!
Морис! Я невеста ваша, вы останетесь единственной моей любовью на всю жизнь, ничто не заставит меня разлюбить вас!
Я не из тех, кто изменяет своему чувству. В каждом слове этого письма частица моего сердца.
Навеки ваша Сюзанна».
Ей не хватило мужества перечесть письмо. Она вложила его в конверт и позвала свою тетушку-приживалку.
Та уже получила строжайший выговор от графа и потому обо всем знала.
Мадам Шарме поспешила прийти к девушке, той, кого воспринимала как дочь, и, видя в каком она горе, старалась утешить.
Сюзанна, кажется выплакавшая все слезы, зарыдала снова и, передавая доброй женщине пакет, попросила:
– Отнесите ему и скажите, чтобы он ответил. Ступайте, ради Бога, моя милая тетушка.
ГЛАВА 21
Как видим, вся изобретательность Бобино не помогла избежать преследования врагов и надежно укрыть Жермену и князя. Случай, слепая судьба оказались сильнее всех его хитростей. Что поделать… В жизни многие события таинственно связаны между собой, в этом легко убедиться на примере героев нашего повествования; и пока что последним таким совпадением явилась встреча Жермены с дочерью своего злейшего врага.
На улице Мешен семья чуть не умирала с голоду, и, подавив гордость, чтобы спасти своих, Жермена шила туалет для этой девушки, думая о том, что ее отца готова была убить, если бы только могла это сделать.
Состояние Марии не ухудшалось, но и не становилось лучше; врач тем не менее надеялся на благополучный исход. Однако требовались дорогие лекарства и укрепляющие средства. Старшая сестра начинала жалеть, что отказалась от аванса, так любезно предложенного мадемуазель де Мондье.
Поэтому мастерица торопилась сдать заказ и при этом сотворить нечто совершенно великолепное, на что способны лишь немногие парижские модистки.
Теперь она думала о близящейся примерке, решив смирить гордость и попросить немного денег, так необходимых для больной Марии и Мишеля, да и Бобино, работавший как негр и притом постоянно голодный, заметно сдавал, несмотря на свое мужество и физическую стойкость. О себе Жермена не хотела беспокоиться, Берта тоже могла продержаться.
Опорой семьи оставался Бобино, всеми силами он пытался демонстрировать веселость и жизнерадостность. Без него они пропали бы, подавленные врагами, или умерли с голоду.
Сегодня Жермена ждала друга с особым нетерпением. Был день получки, была надежда, что после расплаты с долгами Бобино принесет хоть немного в дом, и тогда вместе с полученным за туалет для мадемуазель Мондье им хватит на то, чтобы продержаться еще какое-то время.
Жермена и Берта, почти ничего не евшие весь день, усталые, с глазами, покрасневшими от ночных бдений, сидели за шитьем при свете спиртовой лампы, мастерица делала основную часть работы, сестра помогала.
Обычно Бобино возвращался не позднее двух часов.
Монастырские часы пробили полночь. Берта машинально посмотрела на будильник, потом зевнула и потянулась.
– Ты устала, моя маленькая? – участливо спросила старшая. – Тебе пора отдохнуть.
– Нет, сестренка, я дождусь моего Жана, нашего Бобино.
– В этом ты права, он всегда так радуется, когда видит тебя, возвращаясь с работы.
– Пойду посмотрю, как там Мария, что-то ее не слышно, наверное, спит. Оторвусь минут на пять от дела и разомнусь.
Действительно, младшая из них забылась неспокойной дремой при свете ночника. Изредка она глухо покашливала, ворочалась, но все-таки спала, не лежала с полузакрытыми глазами, и это уже было хорошо. Берта возвратилась и рассказала старшей.
– Она будет жить, я это чувствую, – уверила Жермена, работая с аккуратной поспешностью, – и если бы можно, я отдала бы свою жизнь ради ее верного выздоровления.
– Что ты говоришь Жермена?! Тебе… умереть!..
– Да, случается, и часто, что жизнь вообще становится мне в тягость. Только подумай, дорогая, в каком ужасном положении я нахожусь. Вот, к примеру, ты можешь хотя бы надеяться на будущее. Ты любишь человека, достойного тебя, и это взаимное чувство.
Берта тихо улыбнулась.
– Мы с ним еще слишком молоды…
– Это не самая большая беда: скоро повзрослеете. И Бобино сделает тебя счастливой; не случайно наша мамочка смотрела на него как на сына… А для меня он любимый брат… Да… Да… Брат!
– Почему ты говоришь так, словно готова заплакать? – спросила Берта.
– Да ведь жизнь поступает с нами так жестоко, что я все время боюсь какого-нибудь нового несчастья. И я всегда думаю: что будет с вами со всеми, если меня не станет?
– Не говори так, ради Бога, Жермена! Ты надрываешь мне сердце.
– Да… Да… Но я обязана тебе об этом говорить, ведь я старшая… защитница… после смерти мамы. Плохая защитница… сказать по правде… Но если меня не будет… если вы лишитесь этой слабой поддержки… ты и Мария?..
– Замолчи, сестра!.. Замолчи!
– У тебя останется Бобино… Поэтому, думаю, вам надо как можно скорее пожениться.
– Мне только семнадцать, а ему двадцать лет.
– Какое это имеет значение, он будет твоей опорой и по закону, а не только по любви. И его постоянное присутствие здесь перестанет вызывать подозрения и злословия.
– Я не возражаю… Но ты, Жермена, почему сама не вышла замуж за Мишеля? Ведь он так тебя просил… до своей болезни.
Жермена ответила в растерянности:
– Нет… Это было невозможно… Если бы ты знала… Прошу! Не говори об этом никогда!.. Никогда!
И, совершенно расстроенная, девушка решительно принялась за работу.
– Я поступлю так, как ты захочешь, сестра, – сказала Берта и, увидев, что будильник показывал уже час пополуночи, добавила: – Как тянется время! Он принесет немного денег, хватит на несколько дней.
– У нас ни единой монетки, сегодня я еще смогла накормить Мишеля обедом.
– К счастью, он сейчас спит.
– Я дала ему лекарства Марии, чтобы он мог немного отдохнуть. А завтра для него нет хотя бы мало-мальски пристойной еды. Представь себе только! Он, проведя всю жизнь в роскоши, теперь сидит нередко на хлебе и воде!
– У Марии кончаются микстуры и пилюли! Какие мы несчастные!
– Да, очень. Не знаю, у кого могли бы мы попросить взаймы.
– Ведь завтра придет мадемуазель Мондье, – сказала Берта, – а потом, мне кажется, что хорошо бы отыскать Владислава. Он предан Мишелю, он бы, возможно, помог.
– Я боюсь сама же всех нас выдать.
– Владислав никому не сболтнет, это не такой человек…
– Ты, вероятно, права, завтра пошлю записку в дом князя, Владислав, скорее всего, живет там.
– Почему бы не поручить разговор Бобино? Мне кажется, это лучше, чем письмо.
– Верно. Я об этом как-то не подумала. Вообще совсем потеряла голову.
Сестры молча работали, время от времени слышался кашель Марии или вздох Мишеля, забывшегося тяжелым сном в комнате, где он помещался вместе с Бобино.
Пробило половину второго, потом – два.
Берта начала тревожиться, так и не услышав на улице знакомых шагов.
Четверть третьего. Уже полчаса прошло с того времени, когда Бобино должен быть дома.
Девушка не знала что подумать, Жермена тоже беспокоилась, хотя старалась не подавать виду. Трудно было понять, почему Бобино так задержался. Ведь он хорошо знал, в каком положении находятся его близкие, и несомненно должен был торопиться домой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61