Что могло его задержать?
Ничего, кроме несчастного случая!..
Часы отбили четыре. Берта рыдала, не слушая уже утешительных слов Жермены, та и сама находилась в смятении.
Берта собиралась было в типографию, но Жермена отговорила, сказав, что там никого не застанет и только напрасно, рискуя собой, побежит ночью по городу.
Наконец рассвело, и улица постепенно оживилась. Было слышно, как сначала шли рабочие на свои производства, потом загремели повозки, захлопали двери магазинов, зазвякали бидонами торговцы молоком, застучал топором мясник в лавке напротив.
Измученные бессонной ночью, голодом и, главное, страхом за дорогого человека, девушки сидели в полном изнеможении.
Проснулась Мария и стала жалобным голосом звать Бобино, он всегда приходил ее поцеловать, возвращаясь.
Мишель, услышав девочку, оделся и вошел в комнату, где она лежала. Князь был сверх обычного в нервном возбуждении. Жермена предчувствовала очередную сцену и готовилась к ней. Березов смотрел злыми глазами и ворчал. Он удивлялся, почему Марии ничего не дают поесть, и не понимал, что в доме вообще нет провизии.
Мишель напустился на Жермену:
– Вы просто бессердечная! Почему вы оставляете ребенка без всего, что ему нужно? Один я понимаю, в каком она положении… Один я ее люблю… Впрочем, меня не удивляет, что вы так поступаете… Она вам мешает… Хотите от нее избавиться, ведь так? Хотите, чтобы она умерла…
Нелепые, чудовищные упреки возмутили Жермену.
Она подошла к Мишелю вплотную и сказала повелительно:
– Довольно! Я не хочу вас слушать, идите в свою комнату!
Будто укрощенный взглядом девушки, князь сразу утих и покорно отправился к себе.
Девять часов… Берта рыдала, кусая платок, чтобы заглушить звуки и не разбудить Марию и Мишеля, – оба опять заснули.
Послышался стук быстро едущего экипажа, он остановился около их двери. Сестры бросились к окну и успели увидеть лишь край юбки женщины, быстро скрывшейся в подъезде.
Зазвонили в дверь.
Жермена открыла и увидала мадемуазель де Мондье. Она была так бледна, вид у нее был такой убитый, глаза такие заплаканные, что портниха почувствовала сострадание к дочери ненавистного ей человека.
Войдя, гостья не села, а прямо-таки упала на стул.
Вежливо поклонившись, Жермена не решалась ни о чем спросить, а Сюзанна молчала.
Наконец она спросила:
– Вы уже начали?
– Да, мадемуазель, все готово к примерке.
– Оставьте работу, мне не нужен этот туалет, я приехала, чтобы отказаться от заказа.
Жермена, поняв, что теряет последнюю надежду, и сейчас безразличная к чужому горю, не смогла удержаться и воскликнула:
– Какое несчастье!
Это можно было понять по-разному – и как сочувствие заказчице, – но Сюзанна поняла, о чем речь, и, не обидевшись, ответила:
– Но ведь вы трудились, я оплачу работу. – И, видя, что Жермена из гордости намерена отказаться, попросила: – Пожалуйста… Прошу вас… Я так хочу!
При взгляде на прелестный туалет, подготовленный к примерке, в ней пробудилась женщина, она воскликнула:
– Это изумительно красиво! Какой у вас талант! Я бы выглядела неотразимой в таком платье. Но я его не надену… Я не буду больше наряжаться… Никогда…
И Сюзанна горько заплакала.
Несмотря на ненависть к ее отцу, Жермена, тронутая горем девушки, сказала:
– Вы страдаете… скажите, мы не могли бы чем-нибудь вам помочь? Мы сами очень несчастны, но, может быть, все-таки сумели как-нибудь облегчить ваше горе.
Сюзанна совсем пала духом, но все-таки почувствовала искреннее участие этой женщины, участие бедняка, не имеющего ничего, кроме своего доброго сердца, способного сострадать даже богатому виновнику его невзгод.
Мадемуазель судорожно сжала руку Жермены и сказала прерывающимся голосом:
– Благодарю вас!.. Я страдаю… Это правда… Я гораздо… несчастнее вас!
Жермена спокойно спросила:
– Вы так думаете? Ну что ж. Я не скажу вам ничего о своей погибшей юности, о жизни, разбитой ужасным преступлением, какое может заставить возненавидеть все человечество… А сейчас… здесь мой жених, больной… разоренный… безумный; он тоже жертва преступления. В соседней комнате лежит умирающая младшая моя сестра. Берта, третья из нас, плачет о своем возлюбленном, неизвестно куда пропавшем сегодня ночью. И я одна, чтобы их поддерживать, ободрять, помогать им жить, бороться с нуждой, что преследует нас… с безработицей, которая нам угрожает. ? теперь скажите, мадемуазель де Мондье, кто из нас двоих несчастнее.
При этих жестоких словах, сказанных ровно и медленно, с чувством собственного достоинства, Сюзанна почувствовала стыд и одновременно глубокое сочувствие, она проговорила тихо:
– Извините меня. Я думала обо всем этом, однако не представляла себе, что можно терпеть и вынести такие страдания, какие достались вам. Я испытываю к вам большую, искреннюю симпатию и прошу принять от меня нечто гораздо меньшее той доброты, что вы мне дали с истинным великодушием. Я богата, так позвольте предложить… нет, нет, не как милостыню, вы же не примете ее, а одолжить сумму, достаточную, чтобы вы могли облегчить судьбу любимых вами… Это все, чем я могу отблагодарить вас за сострадание, и я навсегда останусь вашей должницей.
Жермена, уже смягчившаяся под влиянием невольной взаимной симпатии к Сюзанне, при этих словах вспыхнула, поднялась и почти жестоко сказала:
– От вас… Никогда!.. Лучше нищета… Лучше болезнь!.. Лучше смерть!..
– Вы меня ненавидите?
– Вас – нет. Но если бы вы знали… Нет… Я ничего больше не скажу, только помните, что от вас я никогда не приму того, что вы предлагаете, даже ради спасения моих любимых.
– Я не понимаю, и я хотела бы…
Берта сорвалась с места – открывать на звонок. И как тогда, когда на улице Пуше они ждали мадам Роллен, умиравшую в госпитале, вошел служащий «Общественной благотворительности».
При виде его Берте вспомнился весь ужас того утра, она заговорила словно в бреду:
– Жан. Мой Жан… в госпитале… ранен… умер, может быть… как мама. Скажите, месье, вы из-за него пришли?
Человек, привыкший встречаться с людским горем, спросил тоном вежливого участия:
– Здесь живет месье Жан Робер, по прозванию Бобино?
– Да, здесь, – ответила Жермена. И подумала: «Он сказал: живет, а не жил».
– О Господи!.. Что с ним случилось? – спросила Берта, помертвев.
Посланный ответил:
– Месье Робер этой ночью подвергся нападению бродяг и доставлен в госпиталь Милосердия.
– Раненый? Ради Бога! Что с ним?
– Я не могу знать, мне только поручено уведомить о случившемся и сказать, что вы можете к нему прийти. Когда я уходил, он был жив.
Сказав это, служащий поклонился и ушел.
Когда Берта узнала о своем несчастье, в ней проснулось мужество.
– Жермена! Сестра! Бежим скорее туда! Нельзя терять времени, ведь он сказал, что Жан еще жив!
Послышался страдальческий голос Марии, она звала старшую сестру.
И Жермена, разрываясь между больной и женихом, потерявшим рассудок, сказала Берте:
– Иди одна, ты видишь, я не могу. Кто тогда с ними останется?
– Я ухожу! Господи, помоги! Спаси его!
Сюзанна оглядела несчастных, на кого наваливался груз новых страданий.
– Это ваш жених, тот, о ком вы беспокоились?
– Да, – сказала Берта, идя к выходу.
– Мой экипаж у дверей, я велю кучеру, чтобы он отвез вас, и подожду здесь вашего возвращения, – сказала мадемуазель де Мондье. – Примите мое предложение, не откажите мне хоть в этом. Или лучше я поеду вместе с вами и привезу вас назад. Пожалуйста! Располагайте мной.
Жермена, побежденная и тронутая участием, проговорила тихо:
– Я принимаю… для моей сестры и для него… эту услугу. Благодарю, мадемуазель… Благодарю!
Девушки сошли вниз, сели в экипаж, и Сюзанна, вместо того чтобы назвать кучеру адрес госпиталя, сказала:
– Улица Данфер-Рошеро, двенадцать-бис, и как можно быстрее.
ГЛАВА 22
Когда ему нанесли удар в спину, Бобино не упал и не стал звать на помощь. Он не мог повернуться лицом к тому, кто его ударил, потому что увидел, как спереди, подняв нож, надвигается другой враг.
Легко было догадаться: это сообщники и, несмотря на то, что Бобино был один и, может быть, тяжело раненный, он твердо решил сопротивляться. Чувствуя, что наступающий спереди сейчас ударит его, Бобино стремительно нагнулся и так же мгновенно прижался всем телом к врагу, схватил его обеими руками за глотку и принялся душить.
Это произошло так быстро, что Бамбош не успел нанести второй удар. Брадесанду захрипел и выронил нож. Он пытался схватиться с Бобино, но не ожидал, что противник так силен. Брадесанду сам был не слаб, крепко сбит и отлично знал разные приемы борьбы, поэтому рассчитывал легко справиться с раненым противником. Он придавил плечи Бобино и, почувствовав под пальцами кровь, подумал: «Не уйдет!»
Бамбош, подняв нож для удара, мысленно ругался: «Идиот! Заслонил место, куда надо ударить. Никакой возможности садануть в спину!»
И заорал вслух:
– Убери руки, грязное животное, а то я тебе их оттяпаю!
Но у Брадесанду уже высунулся язык и выкатывались глаза от удушья, он не слышал и не мог ответить.
Бобино чувствовал, что силы сейчас его оставят, но юноша сознавал, что любимая ждет его, он представил себе милый образ Берты и подумал, что им, может быть, уже не придется увидеться. Его ограбят, убьют, отберут те франки, что он нес домой, все близкие останутся голодными, а больная Мария – без лекарства. Из последних сил сжимая глотку врага, он думал: «По крайней мере, тебя-то я уничтожу!»
Они катались по земле втроем, Бамбош никак не мог изловчиться и ударить Бобино, не задев своего сообщника.
Последнее усилие окончательно истощило силы наборщика, он лишился сознания, успев крикнуть:
– На помощь! Убивают!
Его услышал дежурный патруль, и двое полицейских побежали на зов.
Бамбош боялся быть задержанным даже в качестве свидетеля и дал деру. Метрах в ста он замедлил бег, пошел дальше спокойной походкой гуляющего, чтобы не вызывать подозрения у встречных.
Тем временем полицейские подошли к неподвижно лежащим Бобино и Брадесанду. Они попробовали посадить Бобино, прислонив к дереву, но он повалился, не издав ни стона, ни вздоха.
– Он, кажется, сильно пострадал, – сказал один из стражей порядка с грубоватым сочувствием, увидев, как по земле растекалась темная лужа крови. Бобино жалобно застонал и проговорил еле внятно:
– Берта… Моя бедная Берта… Они меня убили…
– Еще жив, хотя ему крепко досталось, – сказал второй патрульный. – Надо отправить их в госпиталь. Иди на пост, скажи, чтоб прислали носилки и людей.
Вскоре Бобино и Брадесанду доставили к врачам, дежурный, бегло осмотрев рану Бобино, тут же отправил его в операционное отделение. Повезло попасть к хорошему хирургу, что не был узким специалистом: ранение в спину под правую лопатку оказалось страшным. Из отверстия текла кровь, по краям пенилась сукровица. Легкое было основательно повреждено. Не исключались серьезные осложнения.
Хирург осторожно обмыл порез, наложил антисептический компресс и толстую повязку, после чего пошел осмотреть Брадесанду. Несмотря на усилия санитаров, делавших искусственное дыхание, тот не приходил в себя и уже начал окоченевать.
Санитар сказал:
– Доктор, у нас ничего не получается.
– Он умер. От задушения. Крепко сдавили!
Потом, взглянув на татуировку с непристойными изображениями, покрывавшую руки и грудь Брадесанду, обычное украшение бандитов, врач добавил:
– Наверное, какой-нибудь грабитель. Тот, другой, здорово с ним управился!
Бобино, как обычно бывает после тяжелой травмы, провел трудную ночь. Только в десять утра он еле слышным голосом сообщил необходимые сведения: имя и фамилию, адрес, обстоятельства нападения.
Его осмотрел главный хирург, одобрил действия дежурного и подтвердил предписания и заключения. Но ввиду тяжелого состояния пострадавшего дал распоряжение ассистенту поскорее вызвать в госпиталь ту особу, о ком больной все время спрашивал, – Берту Роллен, его невесту.
Служащий пришел на улицу Мешен как раз в тот момент, когда там находилась Сюзанна де Мондье.
Берта не слышала, какой адрес дала кучеру мадемуазель де Мондье, и как парижанка, хорошо знающая город, была удивлена, когда экипаж остановился около Обсерватории.
Девушка пребывала в страшном беспокойстве за Бобино, ей казалось, что лошади бегут недостаточно шибко, и очень удивилась, когда Сюзанна поспешно вышла из экипажа.
– Это не здесь! – воскликнула Берта, подумав: вдруг ее заманили в какую-то ловушку. – Мадемуазель, нам нельзя терять времени!
– Не волнуйтесь! Здесь живет друг, он по моей просьбе поможет вашим близким, может быть, спасет их. Ваша сестра не отвергнет его помощи. Этот человек предан мне всей душой, я верю ему больше, чем самой себе. Ничего не бойтесь, Берта, милая! Я вам хочу только добра, вам и всей семье.
Мадемуазель Мондье побежала к павильону, где жил Морис Вандоль с матерью.
Застигла она Мориса бледным и совершенно убитым горем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61
Ничего, кроме несчастного случая!..
Часы отбили четыре. Берта рыдала, не слушая уже утешительных слов Жермены, та и сама находилась в смятении.
Берта собиралась было в типографию, но Жермена отговорила, сказав, что там никого не застанет и только напрасно, рискуя собой, побежит ночью по городу.
Наконец рассвело, и улица постепенно оживилась. Было слышно, как сначала шли рабочие на свои производства, потом загремели повозки, захлопали двери магазинов, зазвякали бидонами торговцы молоком, застучал топором мясник в лавке напротив.
Измученные бессонной ночью, голодом и, главное, страхом за дорогого человека, девушки сидели в полном изнеможении.
Проснулась Мария и стала жалобным голосом звать Бобино, он всегда приходил ее поцеловать, возвращаясь.
Мишель, услышав девочку, оделся и вошел в комнату, где она лежала. Князь был сверх обычного в нервном возбуждении. Жермена предчувствовала очередную сцену и готовилась к ней. Березов смотрел злыми глазами и ворчал. Он удивлялся, почему Марии ничего не дают поесть, и не понимал, что в доме вообще нет провизии.
Мишель напустился на Жермену:
– Вы просто бессердечная! Почему вы оставляете ребенка без всего, что ему нужно? Один я понимаю, в каком она положении… Один я ее люблю… Впрочем, меня не удивляет, что вы так поступаете… Она вам мешает… Хотите от нее избавиться, ведь так? Хотите, чтобы она умерла…
Нелепые, чудовищные упреки возмутили Жермену.
Она подошла к Мишелю вплотную и сказала повелительно:
– Довольно! Я не хочу вас слушать, идите в свою комнату!
Будто укрощенный взглядом девушки, князь сразу утих и покорно отправился к себе.
Девять часов… Берта рыдала, кусая платок, чтобы заглушить звуки и не разбудить Марию и Мишеля, – оба опять заснули.
Послышался стук быстро едущего экипажа, он остановился около их двери. Сестры бросились к окну и успели увидеть лишь край юбки женщины, быстро скрывшейся в подъезде.
Зазвонили в дверь.
Жермена открыла и увидала мадемуазель де Мондье. Она была так бледна, вид у нее был такой убитый, глаза такие заплаканные, что портниха почувствовала сострадание к дочери ненавистного ей человека.
Войдя, гостья не села, а прямо-таки упала на стул.
Вежливо поклонившись, Жермена не решалась ни о чем спросить, а Сюзанна молчала.
Наконец она спросила:
– Вы уже начали?
– Да, мадемуазель, все готово к примерке.
– Оставьте работу, мне не нужен этот туалет, я приехала, чтобы отказаться от заказа.
Жермена, поняв, что теряет последнюю надежду, и сейчас безразличная к чужому горю, не смогла удержаться и воскликнула:
– Какое несчастье!
Это можно было понять по-разному – и как сочувствие заказчице, – но Сюзанна поняла, о чем речь, и, не обидевшись, ответила:
– Но ведь вы трудились, я оплачу работу. – И, видя, что Жермена из гордости намерена отказаться, попросила: – Пожалуйста… Прошу вас… Я так хочу!
При взгляде на прелестный туалет, подготовленный к примерке, в ней пробудилась женщина, она воскликнула:
– Это изумительно красиво! Какой у вас талант! Я бы выглядела неотразимой в таком платье. Но я его не надену… Я не буду больше наряжаться… Никогда…
И Сюзанна горько заплакала.
Несмотря на ненависть к ее отцу, Жермена, тронутая горем девушки, сказала:
– Вы страдаете… скажите, мы не могли бы чем-нибудь вам помочь? Мы сами очень несчастны, но, может быть, все-таки сумели как-нибудь облегчить ваше горе.
Сюзанна совсем пала духом, но все-таки почувствовала искреннее участие этой женщины, участие бедняка, не имеющего ничего, кроме своего доброго сердца, способного сострадать даже богатому виновнику его невзгод.
Мадемуазель судорожно сжала руку Жермены и сказала прерывающимся голосом:
– Благодарю вас!.. Я страдаю… Это правда… Я гораздо… несчастнее вас!
Жермена спокойно спросила:
– Вы так думаете? Ну что ж. Я не скажу вам ничего о своей погибшей юности, о жизни, разбитой ужасным преступлением, какое может заставить возненавидеть все человечество… А сейчас… здесь мой жених, больной… разоренный… безумный; он тоже жертва преступления. В соседней комнате лежит умирающая младшая моя сестра. Берта, третья из нас, плачет о своем возлюбленном, неизвестно куда пропавшем сегодня ночью. И я одна, чтобы их поддерживать, ободрять, помогать им жить, бороться с нуждой, что преследует нас… с безработицей, которая нам угрожает. ? теперь скажите, мадемуазель де Мондье, кто из нас двоих несчастнее.
При этих жестоких словах, сказанных ровно и медленно, с чувством собственного достоинства, Сюзанна почувствовала стыд и одновременно глубокое сочувствие, она проговорила тихо:
– Извините меня. Я думала обо всем этом, однако не представляла себе, что можно терпеть и вынести такие страдания, какие достались вам. Я испытываю к вам большую, искреннюю симпатию и прошу принять от меня нечто гораздо меньшее той доброты, что вы мне дали с истинным великодушием. Я богата, так позвольте предложить… нет, нет, не как милостыню, вы же не примете ее, а одолжить сумму, достаточную, чтобы вы могли облегчить судьбу любимых вами… Это все, чем я могу отблагодарить вас за сострадание, и я навсегда останусь вашей должницей.
Жермена, уже смягчившаяся под влиянием невольной взаимной симпатии к Сюзанне, при этих словах вспыхнула, поднялась и почти жестоко сказала:
– От вас… Никогда!.. Лучше нищета… Лучше болезнь!.. Лучше смерть!..
– Вы меня ненавидите?
– Вас – нет. Но если бы вы знали… Нет… Я ничего больше не скажу, только помните, что от вас я никогда не приму того, что вы предлагаете, даже ради спасения моих любимых.
– Я не понимаю, и я хотела бы…
Берта сорвалась с места – открывать на звонок. И как тогда, когда на улице Пуше они ждали мадам Роллен, умиравшую в госпитале, вошел служащий «Общественной благотворительности».
При виде его Берте вспомнился весь ужас того утра, она заговорила словно в бреду:
– Жан. Мой Жан… в госпитале… ранен… умер, может быть… как мама. Скажите, месье, вы из-за него пришли?
Человек, привыкший встречаться с людским горем, спросил тоном вежливого участия:
– Здесь живет месье Жан Робер, по прозванию Бобино?
– Да, здесь, – ответила Жермена. И подумала: «Он сказал: живет, а не жил».
– О Господи!.. Что с ним случилось? – спросила Берта, помертвев.
Посланный ответил:
– Месье Робер этой ночью подвергся нападению бродяг и доставлен в госпиталь Милосердия.
– Раненый? Ради Бога! Что с ним?
– Я не могу знать, мне только поручено уведомить о случившемся и сказать, что вы можете к нему прийти. Когда я уходил, он был жив.
Сказав это, служащий поклонился и ушел.
Когда Берта узнала о своем несчастье, в ней проснулось мужество.
– Жермена! Сестра! Бежим скорее туда! Нельзя терять времени, ведь он сказал, что Жан еще жив!
Послышался страдальческий голос Марии, она звала старшую сестру.
И Жермена, разрываясь между больной и женихом, потерявшим рассудок, сказала Берте:
– Иди одна, ты видишь, я не могу. Кто тогда с ними останется?
– Я ухожу! Господи, помоги! Спаси его!
Сюзанна оглядела несчастных, на кого наваливался груз новых страданий.
– Это ваш жених, тот, о ком вы беспокоились?
– Да, – сказала Берта, идя к выходу.
– Мой экипаж у дверей, я велю кучеру, чтобы он отвез вас, и подожду здесь вашего возвращения, – сказала мадемуазель де Мондье. – Примите мое предложение, не откажите мне хоть в этом. Или лучше я поеду вместе с вами и привезу вас назад. Пожалуйста! Располагайте мной.
Жермена, побежденная и тронутая участием, проговорила тихо:
– Я принимаю… для моей сестры и для него… эту услугу. Благодарю, мадемуазель… Благодарю!
Девушки сошли вниз, сели в экипаж, и Сюзанна, вместо того чтобы назвать кучеру адрес госпиталя, сказала:
– Улица Данфер-Рошеро, двенадцать-бис, и как можно быстрее.
ГЛАВА 22
Когда ему нанесли удар в спину, Бобино не упал и не стал звать на помощь. Он не мог повернуться лицом к тому, кто его ударил, потому что увидел, как спереди, подняв нож, надвигается другой враг.
Легко было догадаться: это сообщники и, несмотря на то, что Бобино был один и, может быть, тяжело раненный, он твердо решил сопротивляться. Чувствуя, что наступающий спереди сейчас ударит его, Бобино стремительно нагнулся и так же мгновенно прижался всем телом к врагу, схватил его обеими руками за глотку и принялся душить.
Это произошло так быстро, что Бамбош не успел нанести второй удар. Брадесанду захрипел и выронил нож. Он пытался схватиться с Бобино, но не ожидал, что противник так силен. Брадесанду сам был не слаб, крепко сбит и отлично знал разные приемы борьбы, поэтому рассчитывал легко справиться с раненым противником. Он придавил плечи Бобино и, почувствовав под пальцами кровь, подумал: «Не уйдет!»
Бамбош, подняв нож для удара, мысленно ругался: «Идиот! Заслонил место, куда надо ударить. Никакой возможности садануть в спину!»
И заорал вслух:
– Убери руки, грязное животное, а то я тебе их оттяпаю!
Но у Брадесанду уже высунулся язык и выкатывались глаза от удушья, он не слышал и не мог ответить.
Бобино чувствовал, что силы сейчас его оставят, но юноша сознавал, что любимая ждет его, он представил себе милый образ Берты и подумал, что им, может быть, уже не придется увидеться. Его ограбят, убьют, отберут те франки, что он нес домой, все близкие останутся голодными, а больная Мария – без лекарства. Из последних сил сжимая глотку врага, он думал: «По крайней мере, тебя-то я уничтожу!»
Они катались по земле втроем, Бамбош никак не мог изловчиться и ударить Бобино, не задев своего сообщника.
Последнее усилие окончательно истощило силы наборщика, он лишился сознания, успев крикнуть:
– На помощь! Убивают!
Его услышал дежурный патруль, и двое полицейских побежали на зов.
Бамбош боялся быть задержанным даже в качестве свидетеля и дал деру. Метрах в ста он замедлил бег, пошел дальше спокойной походкой гуляющего, чтобы не вызывать подозрения у встречных.
Тем временем полицейские подошли к неподвижно лежащим Бобино и Брадесанду. Они попробовали посадить Бобино, прислонив к дереву, но он повалился, не издав ни стона, ни вздоха.
– Он, кажется, сильно пострадал, – сказал один из стражей порядка с грубоватым сочувствием, увидев, как по земле растекалась темная лужа крови. Бобино жалобно застонал и проговорил еле внятно:
– Берта… Моя бедная Берта… Они меня убили…
– Еще жив, хотя ему крепко досталось, – сказал второй патрульный. – Надо отправить их в госпиталь. Иди на пост, скажи, чтоб прислали носилки и людей.
Вскоре Бобино и Брадесанду доставили к врачам, дежурный, бегло осмотрев рану Бобино, тут же отправил его в операционное отделение. Повезло попасть к хорошему хирургу, что не был узким специалистом: ранение в спину под правую лопатку оказалось страшным. Из отверстия текла кровь, по краям пенилась сукровица. Легкое было основательно повреждено. Не исключались серьезные осложнения.
Хирург осторожно обмыл порез, наложил антисептический компресс и толстую повязку, после чего пошел осмотреть Брадесанду. Несмотря на усилия санитаров, делавших искусственное дыхание, тот не приходил в себя и уже начал окоченевать.
Санитар сказал:
– Доктор, у нас ничего не получается.
– Он умер. От задушения. Крепко сдавили!
Потом, взглянув на татуировку с непристойными изображениями, покрывавшую руки и грудь Брадесанду, обычное украшение бандитов, врач добавил:
– Наверное, какой-нибудь грабитель. Тот, другой, здорово с ним управился!
Бобино, как обычно бывает после тяжелой травмы, провел трудную ночь. Только в десять утра он еле слышным голосом сообщил необходимые сведения: имя и фамилию, адрес, обстоятельства нападения.
Его осмотрел главный хирург, одобрил действия дежурного и подтвердил предписания и заключения. Но ввиду тяжелого состояния пострадавшего дал распоряжение ассистенту поскорее вызвать в госпиталь ту особу, о ком больной все время спрашивал, – Берту Роллен, его невесту.
Служащий пришел на улицу Мешен как раз в тот момент, когда там находилась Сюзанна де Мондье.
Берта не слышала, какой адрес дала кучеру мадемуазель де Мондье, и как парижанка, хорошо знающая город, была удивлена, когда экипаж остановился около Обсерватории.
Девушка пребывала в страшном беспокойстве за Бобино, ей казалось, что лошади бегут недостаточно шибко, и очень удивилась, когда Сюзанна поспешно вышла из экипажа.
– Это не здесь! – воскликнула Берта, подумав: вдруг ее заманили в какую-то ловушку. – Мадемуазель, нам нельзя терять времени!
– Не волнуйтесь! Здесь живет друг, он по моей просьбе поможет вашим близким, может быть, спасет их. Ваша сестра не отвергнет его помощи. Этот человек предан мне всей душой, я верю ему больше, чем самой себе. Ничего не бойтесь, Берта, милая! Я вам хочу только добра, вам и всей семье.
Мадемуазель Мондье побежала к павильону, где жил Морис Вандоль с матерью.
Застигла она Мориса бледным и совершенно убитым горем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61