— Отчасти.
— А ваша?
— Тоже отчасти. — Он переступил с ноги на ногу, пристраиваясь поудобнее. — А как вы воспринимаете Фэа?
— Как часть всего. Как воздух, которым дышим. Как мне выделить себя из общего мира, чтобы ответить надлежащим образом?
— Я хочу сказать, как вы воспринимаете Фэа в ее воздействии на человека?
Губы ракханки скривились в презрительной усмешке.
— Ваш мозг находится в хаотически неупорядоченном состоянии. Поэтому в хаотически неупорядоченное состояние приходит и Фэа, когда эта сила взаимодействует с вами. Верно?
— Чертовски близко к истине, — пробормотал он. — Но послушай! Представим себе, что какое-то племя ракхов живет в краю, где не хватает воды, где и самих ракхов, и их скакунов постоянно мучает жажда, где даже траве крайне необходим дождь, чтобы она не засохла… что происходит тогда?
Хессет пожала плечами:
— Понятно, идет дождь. Но почему происходит именно так? Потому что все живое испытывает некую потребность, и эта потребность воздействует на Фэа, а тогда Фэа изменяет теорию вероятности, и дождь, вопреки этой теории, начинает идти… Следишь за моей мыслью?
Она кивнула.
— Ну, а теперь подумай о том, как функционирует человеческий мозг. Три различных уровня, мириады клеток, каждая из которых на свой лад разумна, если в данном случае уместно вести речь о разуме, — причем в одних заключен интеллект, в других только чутье, а в третьих — способности столь абстрактного свойства, что у нас нет слов, чтобы описать эти свойства. И все это взаимосвязано таким образом, что одна-единственная мысль, одна-единственная потребность может иметь своим результатом, тысячи реакций. В краю наступила засуха? Одна часть томится от жажды. Другая желает, чтобы поскорей пошел дождь. Третья боится, что он никогда не пойдет. Четвертая полагает, что раз уж смерти от жажды все равно не избежать, то надо постараться извлечь из оставшихся часов и дней максимум удовольствия. Пятая злится на природу за засуху и переносит свою злобу на других. Шестая превращает испытываемый ею страх в насилие, надеясь на то, что, начав вызывать страх у других, она перестанет бояться сама. Седьмая ликует из-за того, что вместе с нею гибнут ее враги, восьмая полагает, будто смерть от обезвоживания является карой за некое прегрешение перед природой, подлинное или мнимое. И все это одновременно происходит в голове у одного-единственного человека. Ничего удивительного в том, что твои соплеменники воспринимают это как хаос. Есть лишь одно средство, способное вывести человека из этого хаоса и заставить его смириться с тем, кем и чем он на самом деле является. Это то самое понимание, которое тебе и твоим соплеменникам-ракхам даровано по праву рождения.
Таким образом Фэа воздействует не только на вас, но и на нас. Но оно не распознает соупорядоченность всех этих уровней, а всего лишь хватается за ближайший и реагирует на него соответствующим образом. По крайней мере, мы воспринимаем происходящее именно так. У некоторых людей или, вернее, применительно к некоторым людям — эта реакция приобретает предугадываемые очертания, и они всегда могут контролировать ее сами или, наоборот, никогда не могут контролировать ее сами; у одних людей Фэа реагирует лишь на страхи, у других — на надежды, у третьих — на проявления ненависти… но применительно к подавляющему большинству людей Фэа ведет себя совершенно непредсказуемо.
Нам известно, что большинство религиозных образов являются в той или иной мере фантазиями. Так из ста с лишним богов и пророков, явившихся людям в первые двадцать лет после Высадки, едва ли не все оказались всего лишь иллюзиями: им не хватало собственной вещественности и совершенно отсутствовала собственная мощь. Они были лишь отражением человеческой потребности в божественном покровительстве, и не более того. Но по мере того, как одно поколение за другим вкладывало в них свои надежды и страхи, религиозные образы сами по себе начали набирать силу. Силу — и власть. Они и впрямь начали принимать вид, поначалу всего лишь приписываемый им, они стали верить в собственное существование. Нам известно, что кое-кто из колонистов верует в богорожденного мессию, который сойдет на землю и спасет их. В результате появились около двадцати лжемессий — и каждый новый был куда убедительней своего непосредственного предшественника. И каждый из них — порождение Фэа, которое слепо осуществляло все, чего мы больше всего хотим, или все, чего мы сильнее всего боимся. И разумеется, все эти порождения Фэа питаются нами — тем или иным образом. Вот почему даже самые невинные из них несут столь чудовищную опасность.
Настало время, называемое Темными Веками, когда миром правили страх и насилие. К счастью, и тогда нашлись немногочисленные люди, мужчины и женщины, сохранившие достаточную ясность восприятия для того, чтобы осознать: что-то должно быть сделано… что-то, способное переплавить человеческое воображение таким образом, чтобы оно перестало быть злейшим врагом самого человека. Именно тогда и зародилось Возрождение, представляющее собой эксперимент по внедрению традиционных ценностей планеты Земля в жесткие социальные структуры нового здешнего общества. Этот эксперимент увенчался умеренным успехом. Была основана Святая Церковь. Оказавшаяся поначалу лишь малозаметным духовным движением, едва замечаемым окружающими. Святая Церковь учила, что Бог планеты Земля является единственным существом божественного порядка, достойным религиозного почитания. Ибо концепция Единого Бога настолько всеобъемлюща и всемогуща, что воспроизвести ее повторно не по силам и Фэа планеты Эрна.
И тогда, наряду с прочими, появился один весьма одаренный человек, заявивший: «А что, если мы возведем эту концепцию еще на одну ступень? Что, если мы переплавим и преобразим нашу веру так, чтобы она направила здешние силы творческим образом, чтобы вера сама — вместо нас — творила мир, в котором нам хотелось бы жить?..» Как ты понимаешь, никто до него просто не задумывался над этой проблемой в таких категориях и масштабах. Никто даже не задумывался над возможностью манипулировать Фэа — а он ведь предложил именно это, — манипулировать коллективным сознанием человечества так, чтобы Фэа оказалось вынуждено реагировать на это желанным для нас образом. То было блестящее открытие, не имеющее параллелей в истории человечества. И это же — краеугольный камень нашей веры.
— Ты говоришь о своем Пророке.
— Да, — шепотом ответил он.
— О Джеральде Тарранте.
Он отчаянно заморгал.
— В своей жизни — в своей естественной жизни — он был для нас именно Пророком. Он взял наши молитвы и принялся переписывать их до тех пор, пока каждое слово не начало соответствовать его замыслу. Каждое слово и каждая фраза. Он переиначил все ритуалы, он изменил всю символику — он даже предписал сравнительную скудость внешней символики, представляющую собой опознавательную черту нашей веры, — с тем чтобы каждая молитва, прочитанная вслух или про себя, каждый вдох и каждый выдох адептов Единого Бога работал на торжество его замысла. Если найдется достаточно верующих, учил он, и если их вера окажется достаточно сильна, сама природа мира изменится в соответствии с его изначальным замыслом.
— А в чем именно заключается этот замысел?
На мгновение священник взял в разговоре паузу, приводя в порядок свои мысли. Сколько времени прошло с тех пор, как он в последний раз пытался изложить свое кредо в столь бесхитростных терминах? И все же, раз уж ракханке суждено совершить это путешествие в человеческой компании, она должна заручиться и этими знаниями. Манера, с которой держался с нею Тошида, делала это особенно важным.
— Цель была троякой, — в конце концов продолжил рассказ он. — Во-первых, унифицировать человеческую религию, чтобы миллионы душ воздействовали на Фэа одними и теми же образами. Во-вторых, изменить присущее людям восприятие самой Фэа — дистанцироваться от нее, ослабив связующую нить, позволяющую этой энергии реагировать на все с такой непосредственностью. Это означает создать Бога, который не является по первому твоему требованию или без каких бы то ни было затруднений творит чудеса. Это означает испытания и вместе с тем означает жертвенность. Но Пророк верил, что в конце концов это спасет нас и позволит воспользоваться доставшимся нам от предков технологическим наследием. И в-третьих, обезопасить всем этим дух человека, чтобы, когда мы наконец покинем прибежище, даруемое этой планетой, и воссоединимся с нашими братьями с далеких звезд, нам не пришлось бы столкнуться с тем, что за долгие годы разлуки мы перестали быть людьми. Чтобы мы не стали чем-то меньшим, чем то, чем нам хотелось стать. — Он вновь ненадолго задумался. — Мне представляется, что во многих отношениях именно эта третья задача и является самой трудной. И наряду с этим самой главной.
— Ну и что же произошло?
— Человечество усвоило этот урок даже чересчур хорошо. Потому что если человек способен создать истинного Бога по своему образу и подобию, то почему бы ему, приложив к тому еще меньше усилий, не создать и какого-нибудь отвратительного божка? «То, чему ты поклоняешься, непременно осуществится, — писал Пророк. — Сила твоей веры придаст вещественность твоим мечтам». И так оно и оказалось. Тысячи самонадеянных людей придумали каждый по молитве, вызвав тем самым к жизни тысячи мелких божков, каждый из которых обладает своею — пусть и крошечной — властью и каждый из которых питается душой человека, одновременно осуществляя его земные желания. И хотя Святая Церковь постепенно набирала силу, весь этот разброд не прекратился, — и вот возникла сотня крошечных государств со своими религиями и своими божками и с собственной претензией на земную власть. Так что нам пришлось начать воевать: война — это последний довод человеческой дипломатии. И это, конечно, привело к катастрофе. Черт, будь война чистым и достославным конфликтом, наполненным образами веры и увенчанным безоговорочной победой, это могло бы преобразить людей и побудить их взять с нас пример. Но этого не произошло. Началась чудовищная резня, растянувшаяся на три столетия, и закончилась она, лишь когда мы отхватили кусок больше, чем были в состоянии прожевать, и вознамерились вступить в бой с самой Фэа, а точнее, со Злом, которое принялось распространять Фэа. И после того, как источник нашей мощи оказался разрушен, наш неземной образ померк и так далее — нам пришлось вернуться в монастыри и начать в вынужденном уединении зализывать раны.
— А что сейчас?
Он закрыл глаза.
— Мы, Хессет, делаем то, что в наших силах. По-прежнему стремимся к осуществлению все той же мечты, но поражение научило нас быть терпеливыми. Последовательный и поэтапный путь к полному претворению мечты Пророка больше не является для нас задачей, решаемой в течение одной человеческой жизни, а лишь неким идеальным образом, осуществление которого может быть отложено еще на долгие века. На целые тысячелетия. У нас, но не здесь… — Вновь перейдя на шепот, Дэмьен посмотрел туда, где шел по курсу флагман Тошиды. — Изолированные, объединенные, набожные… Они, возможно, добились того, в чем потерпел такую страшную неудачу Запад. Создав государство, свободное от языческих влияний, воспитывая детей в неколебимой вере… Какая же у них мощь, Хессет! Такая мощь может изменить весь мир. И как знать, не началось ли это уже?
— А что Таррант?
Услышав это имя, священник чуть ли не вздрогнул.
— Раздавлен своим собственным творением, — резко ответил он. — Святая Церковь знала, что ей никогда не удастся добиться желательной реакции от Фэа, если она не покончит с такими вещами, как колдовство… А он не захотел от этого отказаться. Не захотел даже во имя того, чтобы спасти собственную душу! — Дэмьен глубоко вдохнул холодный ночной воздух, затем медленно выдохнул. — Он, знаешь ли, решил договориться с Адом. Избавиться от философского багажа, так он это сформулировал. Ад не имел никакого значения в том, что им было задумано. Он вычеркнул любые упоминания об Аде из всех текстов, исключил из литургии. Но люди не дали ему добиться своего. Они вернули все упоминания на положенные места. Земные образы и представления слишком глубоко запечатлелись в их мозгах, а образ Страшного Суда оказался слишком притягательным для праведных. В конце концов он проиграл эту битву.
«И не только ее», — мысленно добавил Дэмьен.
— А он по-прежнему верует в вашего Бога?
— Он утверждает, что, как и встарь, служит Святой Церкви. Правда, я не понимаю, как такое может быть. Мне кажется, он всего-навсего не хочет окончательно отказаться от собственного творения, равно как и признать, что оно одержало над ним победу. Он тщеславен, Хессет, весьма тщеславен, а Святая Церковь стала его шедевром. И самолюбие не позволяет ему отказаться от Церкви, даже если она проклинает его всею своей мощью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65