Что же касается демонов, которые начнут путаться у нас под ногами, хотя бы те же Йезу… но порождения Фэа созданы затем, чтобы служить человеку, а не затем, чтобы он служил им. Слуг можно и поменять. И твоих, и моих. — Он презрительно усмехнулся. — Думаю, ты понимаешь меня. Так что подумай об этом, Владетель. Подумай хорошенько. Я жду твоего ответа.
Закончив послание, фигура медленно растворилась во мраке. Последним растаял блеск золотой короны.
Таррант раскрыл руку. На ладони ничего не было.
Ночь стояла тихая.
— Ответишь? — спросил Кэррил.
— Да. — Таррант заговорил врастяжку, тщательно выбирая слова. Чувствовалось, что он и впрямь погрузился в размышления. — Я ему отвечу.
Глаза его смотрели в пустоту. Перед его взором проплывали пейзажи и открывались возможности, воспринимаемые только воображением. Осы желаний начали виться вокруг Охотника — только затем, чтобы исчезнуть в темных глубинах его души.
— Когда приму решение, — добавил он после некоторой паузы.
28
Йенсени проснулась в странном месте.
Какое-то время она пролежала во тьме, свернувшись в клубок и будучи не в силах вспомнить, где находится. Затем, постепенно, она вспомнила все. Девочка испытывала ощущение какой-то диковинной немоты, словно все ее существо жило до сих пор под бременем невыносимого страха — и вот это бремя исчезло, но не потому, что она перестала бояться, а потому, что сил бояться у нее не осталось. Или, может быть, она наконец почувствовала себя в безопасности. Может быть, именно такова и есть безопасность во внешнем мире.
Медленно — так, словно только что обретенное чувство собственной безопасности можно было спугнуть одним неосторожным движением, — она приподнялась на локте и огляделась по сторонам. Она лежала в норе неправильной формы, стены которой ограждали кое-как сшитые шерстяные одеяла, — это явно была самодельная примитивная палатка. Имелось здесь и несколько отверстий, через которые пробивался солнечный свет, а одно из них — треугольное и подпертое палкой — явно служило дверью. В дальнем углу палатки были сложены какие-то припасы, но там было слишком темно, чтобы ей удалось рассмотреть поподробнее. Напротив от Йенсени на точно таком же ложе из нескольких пледов мирным сном спала ракханка.
Молча, с осторожностью встревоженного зверька, Йенсени выбралась из постели. Присутствие ракханки, пусть она и спала, подействовало на девочку успокоительно, она жалела только о том, что та не проснулась, — тогда можно было бы подлечь и прижаться к ней. Недавний страх перед ракханкой уже успел позабыться, он казался ей теперь чем-то нереальным, чем-то из другой жизни. Потому что тот момент, когда Хессет притянула ее к себе, спасая от колдуна в белых перьях, этот порыв оказался настолько искренним, настолько по-матерински трепетным, что Йенсени сразу же разучилась думать о ней как о соплеменнице тех ракхов, с которыми ей довелось столкнуться здесь, на юге. Хессет стала чем-то другим, каким-то совершенно особым существом, настолько проникнутым теплом и опекой, что девочке не терпелось вновь припасть к ней и окунуться в это тепло. В руках у ракханки она чувствовала себя в полной безопасности, она могла зарыться в теплую щетину и начисто позабыть о существовании внешнего мира, потому что обо всем позаботится и со всем разберется Хессет. А с чем и как — это уж ее дело.
Затихнув и замерев, Йенсени смогла расслышать голоса, доносившиеся из золотистой щетины, песни жизни, проведенной вдали от покрытых туманом джунглей и человеческого колдовства. Иногда, если она особенно замирала, а Сияние становилось особенно ярким, ей удавалось увидеть лагерь, полный ракхене, похожих на Хессет, лагерь с расписными шатрами и певучими орнаментами, лагерь, полный мохнатых детенышей, перебегающих от шатра к шатру, играющих и возящихся и резвящихся, как могли бы резвиться котята. И эти детеныши ракхов очень нравились ей. И ей становилось жаль, когда Сияние пропадало и вместе с ним исчезала и чудесная картинка. И становилось вдвойне жаль, потому что в такие минуты она чувствовала себя особенно одинокой. Ее отец хорошо относился к ней, как и те немногие слуги, с которыми ей доводилось иметь дело, были неизменно ласковы и добры, но как ей хотелось оказаться в компании сверстников и сверстниц! И на что это оказалось бы похоже — смеяться и кричать с ними, не заботясь о том, что кто-нибудь может тебя услышать, не боясь этого, зная, что ты находишься в этом мире по праву, и никто не явится за тобой, никто не заберет тебя только потому, что он тебя увидел или услышал… Ей было больно следить за играми этих детенышей. Было больно хотеть оказаться среди них, оказаться одной из них, — и знать, что этого никогда не случится.
Но по меньшей мере она избавилась от Терата. И с нею была теперь ракханка. И этот странный священник. Она еще не поняла, следует ли его бояться или нет. Ее отец внушил ей, что все священники являются ее врагами и что, если кому-нибудь из служителей Единого Бога станет известно о ее существовании, они заберут ее и убьют, а возможно, убьют и его самого за то, что он ее прятал. Но этот священник не таков, разве не правда? Когда он сказал ей, что люди его склада скорее умрут, чем обидят ребенка, ей показалось, что он сам верит в собственные слова, и — хотя Сияние было в тот миг особенно сильным — она не услышала в его голосе ни одной фальшивой ноты, которая подсказала бы, что священник кривит душой. Но это же просто невероятно! Служитель самого злобного из богов планеты Эрна оказался таким благородным. Может быть, он все-таки поклоняется какому-то другому богу? Может быть, их народ дал своему богу то же самое имя, а бог-то у них совершенно другой! Да. Наверное, именно так и обстоит дело.
Йенсени медленно подошла к выходу из палатки, где один из пледов был откинут и закреплен с помощью палки. Настороженно выглянула наружу. Туман был редок, и лучи солнца падали наземь, но звучали они сейчас как-то невнятно. Она оглянулась в поисках опасности, но ничего не заметила. Примерно в десяти футах от палатки горел небольшой костер, со всех сторон обложенный плоскими камнями. На треноге над огнем висел котелок, из которого доносился весьма аппетитный запах. Внезапно она почувствовала острый голод и подумала о том, имеет ли она право взять что-нибудь из съестного. Наверняка никто на нее не обидится. Не для того же священник и ракханка спасали ее, чтобы морить голодом, верно? А она была по-настоящему голодна.
Но только-только она двинулась к котелку — осторожно, как хорек, выскочивший на открытое место, — как за спиной у нее послышались шаги, заставившие ее сердце отчаянно забиться, да так, что перехватило дыхание. Подпрыгнув на месте, она собралась было пуститься наутек, когда ласковый голос произнес:
— Полегче, малышка! Лагерь надежно защищен, и Таррант говорит, что на несколько миль вокруг никакой опасности.
Она развернулась и увидела перед собой священника. Он был раздет до пояса и весь в воде, а в одной руке у него был целый ворох простиранной одежды.
— Дай похлебке немного остынуть, а то обожжешься. Гляди-ка. — Он подошел к костру, снял с огня подвешенный на крючке котелок и поставил его в сторонку, на камни. Девочка держалась на безопасном расстоянии от него. — Здесь рядом река, так что можешь, если тебе хочется, помыться. — Он кивнул в ту сторону, откуда только что пришел. Затем принялся развешивать выстиранную одежду по ветвям деревьев, выбирая такие, чтобы дующий в эту сторону ветер поскорее просушил его вещи. Она увидела рубашку, нижнюю сорочку, куртку, подштанники… и обнаружила, что он выстирал всю одежду, кроме шерстяных брюк, которые были сейчас на нем.
«А их он не снял из-за меня, — подумала она. — Чтобы я не застеснялась». Эта мысль немного успокоила ее, недавняя тревога схлынула.
Священник, должно быть, заметил это, потому что весело ухмыльнулся.
— Ну как, стало получше? — Он присел рядом с котелком и достал из сумки маленькую чашку. Тут же невесть откуда взялась деревянная ложка, и он принялся помешивать ею похлебку. — Я подумал, что тебе не помешает как следует выспаться. На, попробуй.
И священник подал ей чашку. Первым побуждением девочки было желание избежать прямого контакта с ним, но затем, закусив губу, она протянула руку за чашкой и постаралась ни о чем не думать. В миг передачи чашки их руки соприкоснулись… и не произошло ничего страшного. На ощупь он оказался таким же добрым, как и его повадка. Йенсени еще больше расслабилась и, дуя на горячую похлебку, внимательно посмотрела на него.
Он был очень крупным мужчиной. Не просто высоким, подобно ее отцу, но широкоплечим и вообще могучим. Лицо и руки у него были буро-коричневыми, но там, где тело в обычных условиях скрывалось под одеждой, кожа была светлей — почти такой же светлой, как у нее самой. Мокрые курчавые волосы топорщились на груди и на руках — но недостаточно густо, чтобы скрыть полдюжины страшных шрамов, которыми был испещрен могучий торс, и множества мелких, ставших со временем не более чем едва заметными алыми ниточками. Особенно страшный шрам был на левой руке — багровая вздувшаяся полоса от локтя до запястья. Увидев, что она смотрит на этот шрам, он улыбнулся:
— Это из последней экспедиции. Кожа, знаешь ли, заживает долго.
А по его груди проходило несколько параллельных шрамов — возможно, следы когтей, — происхождения же огромного шрама на спине она определить не смогла. Йенсени чуть ли не радовалась тому, что Сияние было сейчас недостаточно сильным, потому что иначе она разглядела бы куда большее, а ей в данный момент с лихвой хватило и уже увиденного. Лучше привыкать ко всему этому постепенно, решила она.
Священник передал ей деревянную ложку, и она зачерпнула самую малость уже немного остывшей похлебки. Аромат вареных овощей и какого-то особо вкусного мяса…
— Хессет ходила на охоту, — объяснил он.
Это оказалось горячо. Очень горячо. Но вкусно, ужасно вкусно… Горячая и вкусная еда буквально вернула ее к жизни, никогда еще она не чувствовала себя так хорошо с тех пор, как убежала из дому.
Дэмьен, усевшись напротив нее, мрачно потер щеку.
— Наверное, они отдали мою бритву Калесте. Остается надеяться, что этот ублюдок перережет ей себе горло.
Девочка вздрогнула при упоминании имени демона. А он как раз наливал похлебку себе и ухитрился ничего не заметить. Или, по крайней мере, она так решила.
— С тобой все в порядке? — спросил он.
Йенсени, с полным ртом, кивнула.
— А ты у них долго пробыла? Я хочу сказать, у Терата?
Его голос звучал так мягко. Мягко, как прикосновение ракханки. Сильный и строгий и вместе с тем бесконечно нежный.
— Три дня. Так мне кажется. Хотя я не уверена.
И вновь, стоило нахлынуть этим воспоминаниям, она задрожала. Она шла с ними по лесу. Она попыталась убежать, поняв, кто они такие. Ее погнали силком, подталкивая в спину острием копья…
— Не волнуйся, — пробормотал он. — Все это, Йенсени, теперь позади. Тебе никогда не придется туда возвращаться.
— Мне было так страшно, — прошептала она.
— Конечно. Честно говоря, нам тоже. — Он зачерпнул похлебки, попробовал ее на вкус. — Даже Тарранту, так мне показалось. Хотя он и провернул все то представление.
Таррант. Речь шла о третьем участнике группы, о бледнокожем колдуне. И он ей очень не нравился. Глаза у него были как лед, а когда он глядел на нее, она чувствовала, как кровь застывает у нее в жилах. Но он и притягивал к себе ее внимание; такими бывают мертвецы — они и ужасны и в то же самое время притягивают к себе внимание. Йенсени вспомнила животное, которое нашла в лесу на первый день после бегства из отцовского дворца. Это был маленький зверек, золотистый и пушистый, и, должно быть, он погиб в схватке за раздел территории, потому что шею ему свернули, а тушку не съели. Бросили, можно сказать, напоказ. Когда она набрела на зверька, маленькое тельце было еще теплым, а налившиеся кровью глаза были полуприкрыты, как во сне. Она вспомнила, как, испытывая одновременно ужас и жгучее любопытство, положила на него руку и почувствовала под ней тепло как бы живого существа. Так она и просидела над ним какое-то время, ожидая неизвестно чего. Может быть, того, что у зверька возобновит биться сердце. Или он вдруг задышит. Чего-нибудь в этом роде. Казалось просто невероятным, что существо, в такой мере кажущееся живым, является на самом деле мертвым. Мертвым и неподвижным.
Вот и Таррант вроде этого зверька, подумала она.
Священник налил себе порцию похлебки — его оловянная чашка была мятой и щербатой, она наверняка видывала лучшие дни, — и принялся молча есть. Время от времени он поглядывал в сторону девочки, но ни разу не задержал на ней взгляд настолько, чтобы она почувствовала себя неуютно. Она обнаружила, что может теперь немного расслабиться, — впервые за все время, прошедшее после побега из дому. Этот человек не собирался ее обижать, а ракханка — тем более.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
Закончив послание, фигура медленно растворилась во мраке. Последним растаял блеск золотой короны.
Таррант раскрыл руку. На ладони ничего не было.
Ночь стояла тихая.
— Ответишь? — спросил Кэррил.
— Да. — Таррант заговорил врастяжку, тщательно выбирая слова. Чувствовалось, что он и впрямь погрузился в размышления. — Я ему отвечу.
Глаза его смотрели в пустоту. Перед его взором проплывали пейзажи и открывались возможности, воспринимаемые только воображением. Осы желаний начали виться вокруг Охотника — только затем, чтобы исчезнуть в темных глубинах его души.
— Когда приму решение, — добавил он после некоторой паузы.
28
Йенсени проснулась в странном месте.
Какое-то время она пролежала во тьме, свернувшись в клубок и будучи не в силах вспомнить, где находится. Затем, постепенно, она вспомнила все. Девочка испытывала ощущение какой-то диковинной немоты, словно все ее существо жило до сих пор под бременем невыносимого страха — и вот это бремя исчезло, но не потому, что она перестала бояться, а потому, что сил бояться у нее не осталось. Или, может быть, она наконец почувствовала себя в безопасности. Может быть, именно такова и есть безопасность во внешнем мире.
Медленно — так, словно только что обретенное чувство собственной безопасности можно было спугнуть одним неосторожным движением, — она приподнялась на локте и огляделась по сторонам. Она лежала в норе неправильной формы, стены которой ограждали кое-как сшитые шерстяные одеяла, — это явно была самодельная примитивная палатка. Имелось здесь и несколько отверстий, через которые пробивался солнечный свет, а одно из них — треугольное и подпертое палкой — явно служило дверью. В дальнем углу палатки были сложены какие-то припасы, но там было слишком темно, чтобы ей удалось рассмотреть поподробнее. Напротив от Йенсени на точно таком же ложе из нескольких пледов мирным сном спала ракханка.
Молча, с осторожностью встревоженного зверька, Йенсени выбралась из постели. Присутствие ракханки, пусть она и спала, подействовало на девочку успокоительно, она жалела только о том, что та не проснулась, — тогда можно было бы подлечь и прижаться к ней. Недавний страх перед ракханкой уже успел позабыться, он казался ей теперь чем-то нереальным, чем-то из другой жизни. Потому что тот момент, когда Хессет притянула ее к себе, спасая от колдуна в белых перьях, этот порыв оказался настолько искренним, настолько по-матерински трепетным, что Йенсени сразу же разучилась думать о ней как о соплеменнице тех ракхов, с которыми ей довелось столкнуться здесь, на юге. Хессет стала чем-то другим, каким-то совершенно особым существом, настолько проникнутым теплом и опекой, что девочке не терпелось вновь припасть к ней и окунуться в это тепло. В руках у ракханки она чувствовала себя в полной безопасности, она могла зарыться в теплую щетину и начисто позабыть о существовании внешнего мира, потому что обо всем позаботится и со всем разберется Хессет. А с чем и как — это уж ее дело.
Затихнув и замерев, Йенсени смогла расслышать голоса, доносившиеся из золотистой щетины, песни жизни, проведенной вдали от покрытых туманом джунглей и человеческого колдовства. Иногда, если она особенно замирала, а Сияние становилось особенно ярким, ей удавалось увидеть лагерь, полный ракхене, похожих на Хессет, лагерь с расписными шатрами и певучими орнаментами, лагерь, полный мохнатых детенышей, перебегающих от шатра к шатру, играющих и возящихся и резвящихся, как могли бы резвиться котята. И эти детеныши ракхов очень нравились ей. И ей становилось жаль, когда Сияние пропадало и вместе с ним исчезала и чудесная картинка. И становилось вдвойне жаль, потому что в такие минуты она чувствовала себя особенно одинокой. Ее отец хорошо относился к ней, как и те немногие слуги, с которыми ей доводилось иметь дело, были неизменно ласковы и добры, но как ей хотелось оказаться в компании сверстников и сверстниц! И на что это оказалось бы похоже — смеяться и кричать с ними, не заботясь о том, что кто-нибудь может тебя услышать, не боясь этого, зная, что ты находишься в этом мире по праву, и никто не явится за тобой, никто не заберет тебя только потому, что он тебя увидел или услышал… Ей было больно следить за играми этих детенышей. Было больно хотеть оказаться среди них, оказаться одной из них, — и знать, что этого никогда не случится.
Но по меньшей мере она избавилась от Терата. И с нею была теперь ракханка. И этот странный священник. Она еще не поняла, следует ли его бояться или нет. Ее отец внушил ей, что все священники являются ее врагами и что, если кому-нибудь из служителей Единого Бога станет известно о ее существовании, они заберут ее и убьют, а возможно, убьют и его самого за то, что он ее прятал. Но этот священник не таков, разве не правда? Когда он сказал ей, что люди его склада скорее умрут, чем обидят ребенка, ей показалось, что он сам верит в собственные слова, и — хотя Сияние было в тот миг особенно сильным — она не услышала в его голосе ни одной фальшивой ноты, которая подсказала бы, что священник кривит душой. Но это же просто невероятно! Служитель самого злобного из богов планеты Эрна оказался таким благородным. Может быть, он все-таки поклоняется какому-то другому богу? Может быть, их народ дал своему богу то же самое имя, а бог-то у них совершенно другой! Да. Наверное, именно так и обстоит дело.
Йенсени медленно подошла к выходу из палатки, где один из пледов был откинут и закреплен с помощью палки. Настороженно выглянула наружу. Туман был редок, и лучи солнца падали наземь, но звучали они сейчас как-то невнятно. Она оглянулась в поисках опасности, но ничего не заметила. Примерно в десяти футах от палатки горел небольшой костер, со всех сторон обложенный плоскими камнями. На треноге над огнем висел котелок, из которого доносился весьма аппетитный запах. Внезапно она почувствовала острый голод и подумала о том, имеет ли она право взять что-нибудь из съестного. Наверняка никто на нее не обидится. Не для того же священник и ракханка спасали ее, чтобы морить голодом, верно? А она была по-настоящему голодна.
Но только-только она двинулась к котелку — осторожно, как хорек, выскочивший на открытое место, — как за спиной у нее послышались шаги, заставившие ее сердце отчаянно забиться, да так, что перехватило дыхание. Подпрыгнув на месте, она собралась было пуститься наутек, когда ласковый голос произнес:
— Полегче, малышка! Лагерь надежно защищен, и Таррант говорит, что на несколько миль вокруг никакой опасности.
Она развернулась и увидела перед собой священника. Он был раздет до пояса и весь в воде, а в одной руке у него был целый ворох простиранной одежды.
— Дай похлебке немного остынуть, а то обожжешься. Гляди-ка. — Он подошел к костру, снял с огня подвешенный на крючке котелок и поставил его в сторонку, на камни. Девочка держалась на безопасном расстоянии от него. — Здесь рядом река, так что можешь, если тебе хочется, помыться. — Он кивнул в ту сторону, откуда только что пришел. Затем принялся развешивать выстиранную одежду по ветвям деревьев, выбирая такие, чтобы дующий в эту сторону ветер поскорее просушил его вещи. Она увидела рубашку, нижнюю сорочку, куртку, подштанники… и обнаружила, что он выстирал всю одежду, кроме шерстяных брюк, которые были сейчас на нем.
«А их он не снял из-за меня, — подумала она. — Чтобы я не застеснялась». Эта мысль немного успокоила ее, недавняя тревога схлынула.
Священник, должно быть, заметил это, потому что весело ухмыльнулся.
— Ну как, стало получше? — Он присел рядом с котелком и достал из сумки маленькую чашку. Тут же невесть откуда взялась деревянная ложка, и он принялся помешивать ею похлебку. — Я подумал, что тебе не помешает как следует выспаться. На, попробуй.
И священник подал ей чашку. Первым побуждением девочки было желание избежать прямого контакта с ним, но затем, закусив губу, она протянула руку за чашкой и постаралась ни о чем не думать. В миг передачи чашки их руки соприкоснулись… и не произошло ничего страшного. На ощупь он оказался таким же добрым, как и его повадка. Йенсени еще больше расслабилась и, дуя на горячую похлебку, внимательно посмотрела на него.
Он был очень крупным мужчиной. Не просто высоким, подобно ее отцу, но широкоплечим и вообще могучим. Лицо и руки у него были буро-коричневыми, но там, где тело в обычных условиях скрывалось под одеждой, кожа была светлей — почти такой же светлой, как у нее самой. Мокрые курчавые волосы топорщились на груди и на руках — но недостаточно густо, чтобы скрыть полдюжины страшных шрамов, которыми был испещрен могучий торс, и множества мелких, ставших со временем не более чем едва заметными алыми ниточками. Особенно страшный шрам был на левой руке — багровая вздувшаяся полоса от локтя до запястья. Увидев, что она смотрит на этот шрам, он улыбнулся:
— Это из последней экспедиции. Кожа, знаешь ли, заживает долго.
А по его груди проходило несколько параллельных шрамов — возможно, следы когтей, — происхождения же огромного шрама на спине она определить не смогла. Йенсени чуть ли не радовалась тому, что Сияние было сейчас недостаточно сильным, потому что иначе она разглядела бы куда большее, а ей в данный момент с лихвой хватило и уже увиденного. Лучше привыкать ко всему этому постепенно, решила она.
Священник передал ей деревянную ложку, и она зачерпнула самую малость уже немного остывшей похлебки. Аромат вареных овощей и какого-то особо вкусного мяса…
— Хессет ходила на охоту, — объяснил он.
Это оказалось горячо. Очень горячо. Но вкусно, ужасно вкусно… Горячая и вкусная еда буквально вернула ее к жизни, никогда еще она не чувствовала себя так хорошо с тех пор, как убежала из дому.
Дэмьен, усевшись напротив нее, мрачно потер щеку.
— Наверное, они отдали мою бритву Калесте. Остается надеяться, что этот ублюдок перережет ей себе горло.
Девочка вздрогнула при упоминании имени демона. А он как раз наливал похлебку себе и ухитрился ничего не заметить. Или, по крайней мере, она так решила.
— С тобой все в порядке? — спросил он.
Йенсени, с полным ртом, кивнула.
— А ты у них долго пробыла? Я хочу сказать, у Терата?
Его голос звучал так мягко. Мягко, как прикосновение ракханки. Сильный и строгий и вместе с тем бесконечно нежный.
— Три дня. Так мне кажется. Хотя я не уверена.
И вновь, стоило нахлынуть этим воспоминаниям, она задрожала. Она шла с ними по лесу. Она попыталась убежать, поняв, кто они такие. Ее погнали силком, подталкивая в спину острием копья…
— Не волнуйся, — пробормотал он. — Все это, Йенсени, теперь позади. Тебе никогда не придется туда возвращаться.
— Мне было так страшно, — прошептала она.
— Конечно. Честно говоря, нам тоже. — Он зачерпнул похлебки, попробовал ее на вкус. — Даже Тарранту, так мне показалось. Хотя он и провернул все то представление.
Таррант. Речь шла о третьем участнике группы, о бледнокожем колдуне. И он ей очень не нравился. Глаза у него были как лед, а когда он глядел на нее, она чувствовала, как кровь застывает у нее в жилах. Но он и притягивал к себе ее внимание; такими бывают мертвецы — они и ужасны и в то же самое время притягивают к себе внимание. Йенсени вспомнила животное, которое нашла в лесу на первый день после бегства из отцовского дворца. Это был маленький зверек, золотистый и пушистый, и, должно быть, он погиб в схватке за раздел территории, потому что шею ему свернули, а тушку не съели. Бросили, можно сказать, напоказ. Когда она набрела на зверька, маленькое тельце было еще теплым, а налившиеся кровью глаза были полуприкрыты, как во сне. Она вспомнила, как, испытывая одновременно ужас и жгучее любопытство, положила на него руку и почувствовала под ней тепло как бы живого существа. Так она и просидела над ним какое-то время, ожидая неизвестно чего. Может быть, того, что у зверька возобновит биться сердце. Или он вдруг задышит. Чего-нибудь в этом роде. Казалось просто невероятным, что существо, в такой мере кажущееся живым, является на самом деле мертвым. Мертвым и неподвижным.
Вот и Таррант вроде этого зверька, подумала она.
Священник налил себе порцию похлебки — его оловянная чашка была мятой и щербатой, она наверняка видывала лучшие дни, — и принялся молча есть. Время от времени он поглядывал в сторону девочки, но ни разу не задержал на ней взгляд настолько, чтобы она почувствовала себя неуютно. Она обнаружила, что может теперь немного расслабиться, — впервые за все время, прошедшее после побега из дому. Этот человек не собирался ее обижать, а ракханка — тем более.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65