Священник попытался прикинуть, далеко ли еще до берега и какова настоящая высота виднеющихся на горизонте гор, но у него ничего не вышло без какой бы то ни было точки отсчета, и уже не впервые он пожалел о том, что никто не додумался расставить по морю верстовые столбы.
Пара хлопков по плечу отвлекла его от размышлений. Это была Аншала Правери, торговавшая… (он попробовал вспомнить чем)… кажется, пряностями.
— Штурман велела передать вам это.
И она вручила Дэмьену бумажный свиток.
Развернув его, Дэмьен увидел карту, еще недавно прикрепленную к двери одной из кают. Никаких новых пометок на ней не появилось, и священник сначала даже не смог понять, зачем ему вообще прислали это. Но затем его взгляд остановился на инициалах Раси, расположенных в сторонке ото всех остальных. Несколькими милями к югу от речного устья в море вонзался узкий мыс, а за ним ряд узких каналов или протоков обеспечивал доступ в своего рода лагуну, которая, однако же, как решили все, не могла послужить пристанищем достаточно большого порта. Если, правда, время и приливы — и, разумеется, землетрясения — не преобразили берег, открыв проход в широкую ныне бухту…
«Да и море ведь постоянно поднимается», — напомнил он себе. И почувствовав, как бумага выпадает у него из рук, услышал шорох платья Аншалы, поспешившей подхватить карту.
— Что такое? — спросила она.
На мгновение он замешкался с ответом. Потом сказал:
— Надежная гавань. — Его голос звучал сейчас не громче шепота. — По-настоящему надежная.
А сколько по-настоящему надежных гаваней имеется в краях, обжитых человеком? Он смог припомнить только три, и каждая из них, что, впрочем, совершенно естественно, превратилась в крупный торговый центр. Если Лопеску и Никвисту удалось найти здесь четвертую, то их плавания оказались воистину благословенными.
И тут «Золотая слава» обогнула скалистый мыс, и Дэмьен увидел все собственными глазами.
Корабли. По всей бухте, подобно тысячам птиц, разом опустившимся на землю, чьи яркие крылья трепещут на полуденном ветру. Корабли, предназначенные для плавания в открытом море, с потрепанными парусами и каботажные яхты со стройными мачтами; лодки и лодчонки, игриво снующие между своими гораздо более массивными собратьями, — иногда такие крошечные, что человеку достаточно пересесть с места на место, чтобы изменить курс. И сплошная белизна парусов — белизна повсюду, в двойном свете солнца и Коры, серебряном прямо над головой и золотом на востоке, создающем двойные тени, играющие на воде и рассыпающиеся в ряби едва заметных волн… И конечно же дым — главным образом из труб бесчисленных буксиров, сопровождающих крупные корабли и обеспечивающих им безопасный доступ на рейд. Но свежий северо-восточный ветер разгонял дымы и дымки и наполнял паруса, позволяя кораблям следовать в гавань, используя лишь силу, которой одарила их сама природа.
«Если они станут нашими союзниками, — подумал Дэмьен, — то мы сможем одержать победу. Но если они превратятся в наших врагов… тогда нам придется худо». От его взора не укрылось и то, что лишь на немногих из больших кораблей имелись орудия или какое-либо другое вооружение, и это почему-то подействовало на него обнадеживающе. К тому же очень трудно было представить себе существ, с которыми ему довелось вступить в бой в стране ракхов, — подлых и весьма чувствительных к солнечным лучам, обреченных обитать во тьме и едва отличающихся от зверей, — союзниками людей, которые создали такое великолепие и безмятежно теперь живут здесь.
«Но Зло, сразиться с которым мы прибыли, — весьма изощренное и может прибегать к самым разным орудиям и уловкам. Так что не вздумай расслабиться», — предостерег Дэмьен себя. Но ничего не смог с собой поделать: радужные надежды растекались у него по жилам, полня их драгоценным вином; от нахлынувших чувств у него начала кружиться голова. И хотя он по-прежнему старался сохранять хладнокровие и объективность, голос, прозвучавший из глубин его души, грянул с мощью величавого хора: «О Господи, это мой народ. И это Твой народ. И посмотри только, на какие чудеса они оказались способны Твоим именем!»
А восточный берег поднимался широкими террасами, уходя и переходя в горы, благодаря чему даже с такого расстояния уже можно было увидеть город. Огромная, расползшаяся во все стороны столица края устилала нижние ярусы предгорий своеобразным ковром невысоких строений из терракота, мрамора и белого кирпича. В самом центре Мерсии несколько зданий буквально подавляли собой все остальные, солнечный свет играл на их вознесенных в трудно представимую высь крышах. Одно из них, на взгляд Дэмьена, могло быть только кафедральным собором. А другие… Да чем угодно! Приглядевшись к верхним террасам, Дэмьен различил возделанные поля со сложной системой оросительных каналов.
Тут на корабле заскрипели лебедки — и это отвлекло священника от дальнейшего созерцания. Вокруг засуетились, убирая паруса, матросы. Судя по всему, Рошка получил сигнал с предложением встать на рейд, потому что, не дожидаясь, пока уберут последние паруса, в воду спустили тяжелые якоря. И тут же, словно в ответ на суету на борту «Золотой славы», от флагмана Тошиды к ним навстречу понеслась по волнам шлюпка.
Дэмьен поспешил к главному трапу, возле которого на палубе собрались судовые офицеры. Рася смотрела куда-то вдаль — на здешние корабли, понял Дэмьен, подметив в ее взгляде восхищение и зависть. «Интересно, — подумал он, — способен ли хоть кто-нибудь из мужчин вызвать у нее подобные чувства. Должно быть, нет», — решил он. Именно поэтому, заключил он, они и стали такими замечательными любовниками: сердца обоих были раз и навсегда отданы только их делам.
Трап покачнулся, раздался скрип; судя по звуку, на этот раз на борт «Золотой славы» поднимался один-единственный человек. И оказалось, что это вовсе не Тошида и не один из его советников, а гвардеец — и мундир и осанка которого свидетельствовали о том, что он является как минимум штаб-офицером. Тем не менее на палубу посланник взобрался несколько неуклюже, стараясь не выронить тяжелый свиток в одной из рук. Здесь он вытянулся во весь рост и обратился к гостям по всей форме:
— Его Превосходительство Тошида, лорд-регент Мерсии, просит вас пожаловать к нам, в Пять Городов, Божьей милостью расцветшие на здешнем берегу. Он просит вас проявить выдержку и терпение, пока он не позаботится о благополучии вашего пребывания в нашей стране во всех деталях. Уже несколько веков мы не видели пришельцев с Запада — и уж подавно не прибывало экспедиции, подобной вашей, — и поэтому приготовления к вашему сходу на берег займут больше времени, нежели это было бы желательно усталым путешественникам. И за это он просит у вас прощения.
Мне поручено осведомиться, не пожелаете ли вы чего-нибудь, что можно было бы доставить на борт, с тем чтобы сделать это ожидание более приятным. Мерсия стремится принять гостей по достоинству.
На мгновение наступила тишина. Членам экипажа и пассажирам потребовалось определенное время на то, чтобы переварить услышанное. В конце концов высказался капитан:
— Нам хотелось бы свежих фруктов.
— Ничего себе удовольствие, — вполголоса пробормотал кто-то из пассажиров.
— И свежего мяса, — вклинился другой.
А стоящая рядом с ним женщина добавила:
— Только ни в коем случае не рыбу.
По рядам прокатился смешок.
— Мыла, — вмешалась Рася. — И масла для светильников.
Полузакрыв глаза, она припоминала, что именно кончилось или подошло к концу на корабле за последнюю пару недель. Кое-кто из моряков высказал собственные пожелания, главным образом насчет съестного. И лишь один вспомнил о выпивке.
— Вот и все, — подвел черту боцман, вопросительно посмотрев при этом на капитана.
Рошка кивнул:
— И, разумеется, мы за все заплатим. Составьте, пожалуйста, счет и передайте его нам, едва мы высадимся на берег.
— Все присланное будет даром города, — возразил офицер. — Нам хочется как следует отпраздновать ваше прибытие — прибытие вопреки более чем непростым обстоятельствам. Его Превосходительство ничего иного не потерпит, — торопливо добавил он, чтобы предупредить возможные протесты капитана. — Пожалуйста, не надо настаивать.
Поморщившись, капитан решил не перечить, а затем отдал легкий поклон:
— Если такова ваша воля.
Дэмьен заподозрил, что вопреки напускному недовольству Рошка в глубине души обрадовался услышанному. И дело не в деньгах: подобный жест доброй воли служил добрым предзнаменованием.
— Его Превосходительство просит экипаж и пассажиров оставаться на борту, пока он вновь не выйдет на связь с вами, — объявил далее офицер. — Он указывает, что в случае пренебрежения этой рекомендацией возникнут затруднения. И, кроме того, он просит вас поднять на мачте вот это.
Посланник передал капитану тяжелый свиток. Рошка с помощью боцмана развернул его.
Это был флаг — или, точнее, вымпел — с алой лентой внизу и с длинным черным языком, который наверняка закрутит даже самый легкий ветерок. Красную часть вымпела украшали несколько печатей, но слишком мелкие, чтобы их можно было прочитать на расстоянии. «Официальные печати, — подумал Дэмьен, — и наверняка свидетельствуют о том, что корабль взят под охрану».
— Что это такое? — поинтересовался капитан.
— Это предостережение другим кораблям не подходить к вам близко, — пояснил офицер. — Большие корабли мы, как вы понимаете, можем отвадить и сами, но лодки, принадлежащие отдельным людям, иногда плывут куда им вздумается… Вот к ним-то и относится это предостережение.
— А если они все-таки подплывут и кому-нибудь удастся подняться на борт? — Дэмьен и сам удивился тому, что задал этот вопрос. — Как быть тогда?
— Они умрут, — невозмутимо ответил офицер. — Как умрут все, кому вздумается нарушить волю регента. Так что, сами понимаете, пусть они лучше увидят предостерегающий вымпел. Не так ли?
И не сказав более ни слова, он поклонился на прощание и отправился в обратный путь. На этот раз с трапом у него не возникло никаких затруднений, потому что обе руки были свободны.
На мгновение над палубой повисла тишина, тяжелая и гнетущая. Каждый невольно призадумался над тем, что же это за страна, в которую они попали, с легкостью сочетающая гостеприимство с безжалостностью и псевдоправосудие с невозмутимостью и с изяществом.
— Ладно, — буркнул наконец капитан, прерывая молчание. Он передал вымпел боцману, а тот в свою очередь кому-то из простых матросов. — Вы все слышали. Так что поднимайте-ка эту хреновину.
7
Тошида никогда не опускался до бега — он счел бы это ниже своего достоинства, но у него были длинные ноги и легкая походка. Путь от гавани до Материнского Святилища он покрыл в рекордном темпе, заметно опередив любого (как он надеялся), кому вздумалось бы отправиться следом за ним.
Ворота были раскрыты, и он решительно шагнул внутрь. Гвардейцы, несшие караул, остро глянули на вошедшего: имеет ли гость право войти? — а он ответил им столь же резким взглядом: разуйте глаза, идиоты! — и проследовал своей дорогой. Его лицо тысячи раз мелькало в местных газетах, а кроме того, украшало пятидолларовый банкнот и монету в восемьдесят центов; и если они ухитрились не узнать вельможу, то у него все равно нет времени на то, чтобы вправить им мозги.
Встретив церковного служку, он также не испытал необходимости объяснять цель своего визита; мальчишка просто кивнул, пропуская его на лестницу. Толстый плюшевый ковер скрадывал любой скрип под ногами — после прогулок по звонкой палубе это было более чем приятной переменой. Сверху и вокруг красовалось в своем великолепии все добро, накопленное его народом, — белые мраморные стены с красными прожилками, барельефы и горельефы розового золота, оконные витражи, расписанные лучшими художниками Пяти Городов, всеми без исключения лучшими художниками, причем все они потрудились здесь бесплатно; Материнское Святилище вовсе не заставляло горожан делиться с ним своими сокровищами, равно как и налоговый департамент не облагал их соответствующими податями, все происходило на добровольной основе. «Как оно и должно происходить», — подумал он. Так, и только так.
На площадке второго этажа имелся небольшой холл, и служка предложил ему со всем удобством устроиться здесь, пока он доложит о прибытии гостя. Тошида побрезговал опуститься на златотканый диван и скоротал необходимое время, разглядывая две гравюры, висевшие на стене над диваном. На одной был изображен корабль под парусами, знавший, однако же, и лучшие дни: паруса были потрепаны, средняя мачта расщеплена надвое, а черный пепел застилал флаг, не давая возможности распознать герб. Должно быть, это Первое Священное Плавание, то есть экспедиция Лопеску. На второй можно было увидеть несколько кораблей, причаливающих в самую примитивную гавань.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
Пара хлопков по плечу отвлекла его от размышлений. Это была Аншала Правери, торговавшая… (он попробовал вспомнить чем)… кажется, пряностями.
— Штурман велела передать вам это.
И она вручила Дэмьену бумажный свиток.
Развернув его, Дэмьен увидел карту, еще недавно прикрепленную к двери одной из кают. Никаких новых пометок на ней не появилось, и священник сначала даже не смог понять, зачем ему вообще прислали это. Но затем его взгляд остановился на инициалах Раси, расположенных в сторонке ото всех остальных. Несколькими милями к югу от речного устья в море вонзался узкий мыс, а за ним ряд узких каналов или протоков обеспечивал доступ в своего рода лагуну, которая, однако же, как решили все, не могла послужить пристанищем достаточно большого порта. Если, правда, время и приливы — и, разумеется, землетрясения — не преобразили берег, открыв проход в широкую ныне бухту…
«Да и море ведь постоянно поднимается», — напомнил он себе. И почувствовав, как бумага выпадает у него из рук, услышал шорох платья Аншалы, поспешившей подхватить карту.
— Что такое? — спросила она.
На мгновение он замешкался с ответом. Потом сказал:
— Надежная гавань. — Его голос звучал сейчас не громче шепота. — По-настоящему надежная.
А сколько по-настоящему надежных гаваней имеется в краях, обжитых человеком? Он смог припомнить только три, и каждая из них, что, впрочем, совершенно естественно, превратилась в крупный торговый центр. Если Лопеску и Никвисту удалось найти здесь четвертую, то их плавания оказались воистину благословенными.
И тут «Золотая слава» обогнула скалистый мыс, и Дэмьен увидел все собственными глазами.
Корабли. По всей бухте, подобно тысячам птиц, разом опустившимся на землю, чьи яркие крылья трепещут на полуденном ветру. Корабли, предназначенные для плавания в открытом море, с потрепанными парусами и каботажные яхты со стройными мачтами; лодки и лодчонки, игриво снующие между своими гораздо более массивными собратьями, — иногда такие крошечные, что человеку достаточно пересесть с места на место, чтобы изменить курс. И сплошная белизна парусов — белизна повсюду, в двойном свете солнца и Коры, серебряном прямо над головой и золотом на востоке, создающем двойные тени, играющие на воде и рассыпающиеся в ряби едва заметных волн… И конечно же дым — главным образом из труб бесчисленных буксиров, сопровождающих крупные корабли и обеспечивающих им безопасный доступ на рейд. Но свежий северо-восточный ветер разгонял дымы и дымки и наполнял паруса, позволяя кораблям следовать в гавань, используя лишь силу, которой одарила их сама природа.
«Если они станут нашими союзниками, — подумал Дэмьен, — то мы сможем одержать победу. Но если они превратятся в наших врагов… тогда нам придется худо». От его взора не укрылось и то, что лишь на немногих из больших кораблей имелись орудия или какое-либо другое вооружение, и это почему-то подействовало на него обнадеживающе. К тому же очень трудно было представить себе существ, с которыми ему довелось вступить в бой в стране ракхов, — подлых и весьма чувствительных к солнечным лучам, обреченных обитать во тьме и едва отличающихся от зверей, — союзниками людей, которые создали такое великолепие и безмятежно теперь живут здесь.
«Но Зло, сразиться с которым мы прибыли, — весьма изощренное и может прибегать к самым разным орудиям и уловкам. Так что не вздумай расслабиться», — предостерег Дэмьен себя. Но ничего не смог с собой поделать: радужные надежды растекались у него по жилам, полня их драгоценным вином; от нахлынувших чувств у него начала кружиться голова. И хотя он по-прежнему старался сохранять хладнокровие и объективность, голос, прозвучавший из глубин его души, грянул с мощью величавого хора: «О Господи, это мой народ. И это Твой народ. И посмотри только, на какие чудеса они оказались способны Твоим именем!»
А восточный берег поднимался широкими террасами, уходя и переходя в горы, благодаря чему даже с такого расстояния уже можно было увидеть город. Огромная, расползшаяся во все стороны столица края устилала нижние ярусы предгорий своеобразным ковром невысоких строений из терракота, мрамора и белого кирпича. В самом центре Мерсии несколько зданий буквально подавляли собой все остальные, солнечный свет играл на их вознесенных в трудно представимую высь крышах. Одно из них, на взгляд Дэмьена, могло быть только кафедральным собором. А другие… Да чем угодно! Приглядевшись к верхним террасам, Дэмьен различил возделанные поля со сложной системой оросительных каналов.
Тут на корабле заскрипели лебедки — и это отвлекло священника от дальнейшего созерцания. Вокруг засуетились, убирая паруса, матросы. Судя по всему, Рошка получил сигнал с предложением встать на рейд, потому что, не дожидаясь, пока уберут последние паруса, в воду спустили тяжелые якоря. И тут же, словно в ответ на суету на борту «Золотой славы», от флагмана Тошиды к ним навстречу понеслась по волнам шлюпка.
Дэмьен поспешил к главному трапу, возле которого на палубе собрались судовые офицеры. Рася смотрела куда-то вдаль — на здешние корабли, понял Дэмьен, подметив в ее взгляде восхищение и зависть. «Интересно, — подумал он, — способен ли хоть кто-нибудь из мужчин вызвать у нее подобные чувства. Должно быть, нет», — решил он. Именно поэтому, заключил он, они и стали такими замечательными любовниками: сердца обоих были раз и навсегда отданы только их делам.
Трап покачнулся, раздался скрип; судя по звуку, на этот раз на борт «Золотой славы» поднимался один-единственный человек. И оказалось, что это вовсе не Тошида и не один из его советников, а гвардеец — и мундир и осанка которого свидетельствовали о том, что он является как минимум штаб-офицером. Тем не менее на палубу посланник взобрался несколько неуклюже, стараясь не выронить тяжелый свиток в одной из рук. Здесь он вытянулся во весь рост и обратился к гостям по всей форме:
— Его Превосходительство Тошида, лорд-регент Мерсии, просит вас пожаловать к нам, в Пять Городов, Божьей милостью расцветшие на здешнем берегу. Он просит вас проявить выдержку и терпение, пока он не позаботится о благополучии вашего пребывания в нашей стране во всех деталях. Уже несколько веков мы не видели пришельцев с Запада — и уж подавно не прибывало экспедиции, подобной вашей, — и поэтому приготовления к вашему сходу на берег займут больше времени, нежели это было бы желательно усталым путешественникам. И за это он просит у вас прощения.
Мне поручено осведомиться, не пожелаете ли вы чего-нибудь, что можно было бы доставить на борт, с тем чтобы сделать это ожидание более приятным. Мерсия стремится принять гостей по достоинству.
На мгновение наступила тишина. Членам экипажа и пассажирам потребовалось определенное время на то, чтобы переварить услышанное. В конце концов высказался капитан:
— Нам хотелось бы свежих фруктов.
— Ничего себе удовольствие, — вполголоса пробормотал кто-то из пассажиров.
— И свежего мяса, — вклинился другой.
А стоящая рядом с ним женщина добавила:
— Только ни в коем случае не рыбу.
По рядам прокатился смешок.
— Мыла, — вмешалась Рася. — И масла для светильников.
Полузакрыв глаза, она припоминала, что именно кончилось или подошло к концу на корабле за последнюю пару недель. Кое-кто из моряков высказал собственные пожелания, главным образом насчет съестного. И лишь один вспомнил о выпивке.
— Вот и все, — подвел черту боцман, вопросительно посмотрев при этом на капитана.
Рошка кивнул:
— И, разумеется, мы за все заплатим. Составьте, пожалуйста, счет и передайте его нам, едва мы высадимся на берег.
— Все присланное будет даром города, — возразил офицер. — Нам хочется как следует отпраздновать ваше прибытие — прибытие вопреки более чем непростым обстоятельствам. Его Превосходительство ничего иного не потерпит, — торопливо добавил он, чтобы предупредить возможные протесты капитана. — Пожалуйста, не надо настаивать.
Поморщившись, капитан решил не перечить, а затем отдал легкий поклон:
— Если такова ваша воля.
Дэмьен заподозрил, что вопреки напускному недовольству Рошка в глубине души обрадовался услышанному. И дело не в деньгах: подобный жест доброй воли служил добрым предзнаменованием.
— Его Превосходительство просит экипаж и пассажиров оставаться на борту, пока он вновь не выйдет на связь с вами, — объявил далее офицер. — Он указывает, что в случае пренебрежения этой рекомендацией возникнут затруднения. И, кроме того, он просит вас поднять на мачте вот это.
Посланник передал капитану тяжелый свиток. Рошка с помощью боцмана развернул его.
Это был флаг — или, точнее, вымпел — с алой лентой внизу и с длинным черным языком, который наверняка закрутит даже самый легкий ветерок. Красную часть вымпела украшали несколько печатей, но слишком мелкие, чтобы их можно было прочитать на расстоянии. «Официальные печати, — подумал Дэмьен, — и наверняка свидетельствуют о том, что корабль взят под охрану».
— Что это такое? — поинтересовался капитан.
— Это предостережение другим кораблям не подходить к вам близко, — пояснил офицер. — Большие корабли мы, как вы понимаете, можем отвадить и сами, но лодки, принадлежащие отдельным людям, иногда плывут куда им вздумается… Вот к ним-то и относится это предостережение.
— А если они все-таки подплывут и кому-нибудь удастся подняться на борт? — Дэмьен и сам удивился тому, что задал этот вопрос. — Как быть тогда?
— Они умрут, — невозмутимо ответил офицер. — Как умрут все, кому вздумается нарушить волю регента. Так что, сами понимаете, пусть они лучше увидят предостерегающий вымпел. Не так ли?
И не сказав более ни слова, он поклонился на прощание и отправился в обратный путь. На этот раз с трапом у него не возникло никаких затруднений, потому что обе руки были свободны.
На мгновение над палубой повисла тишина, тяжелая и гнетущая. Каждый невольно призадумался над тем, что же это за страна, в которую они попали, с легкостью сочетающая гостеприимство с безжалостностью и псевдоправосудие с невозмутимостью и с изяществом.
— Ладно, — буркнул наконец капитан, прерывая молчание. Он передал вымпел боцману, а тот в свою очередь кому-то из простых матросов. — Вы все слышали. Так что поднимайте-ка эту хреновину.
7
Тошида никогда не опускался до бега — он счел бы это ниже своего достоинства, но у него были длинные ноги и легкая походка. Путь от гавани до Материнского Святилища он покрыл в рекордном темпе, заметно опередив любого (как он надеялся), кому вздумалось бы отправиться следом за ним.
Ворота были раскрыты, и он решительно шагнул внутрь. Гвардейцы, несшие караул, остро глянули на вошедшего: имеет ли гость право войти? — а он ответил им столь же резким взглядом: разуйте глаза, идиоты! — и проследовал своей дорогой. Его лицо тысячи раз мелькало в местных газетах, а кроме того, украшало пятидолларовый банкнот и монету в восемьдесят центов; и если они ухитрились не узнать вельможу, то у него все равно нет времени на то, чтобы вправить им мозги.
Встретив церковного служку, он также не испытал необходимости объяснять цель своего визита; мальчишка просто кивнул, пропуская его на лестницу. Толстый плюшевый ковер скрадывал любой скрип под ногами — после прогулок по звонкой палубе это было более чем приятной переменой. Сверху и вокруг красовалось в своем великолепии все добро, накопленное его народом, — белые мраморные стены с красными прожилками, барельефы и горельефы розового золота, оконные витражи, расписанные лучшими художниками Пяти Городов, всеми без исключения лучшими художниками, причем все они потрудились здесь бесплатно; Материнское Святилище вовсе не заставляло горожан делиться с ним своими сокровищами, равно как и налоговый департамент не облагал их соответствующими податями, все происходило на добровольной основе. «Как оно и должно происходить», — подумал он. Так, и только так.
На площадке второго этажа имелся небольшой холл, и служка предложил ему со всем удобством устроиться здесь, пока он доложит о прибытии гостя. Тошида побрезговал опуститься на златотканый диван и скоротал необходимое время, разглядывая две гравюры, висевшие на стене над диваном. На одной был изображен корабль под парусами, знавший, однако же, и лучшие дни: паруса были потрепаны, средняя мачта расщеплена надвое, а черный пепел застилал флаг, не давая возможности распознать герб. Должно быть, это Первое Священное Плавание, то есть экспедиция Лопеску. На второй можно было увидеть несколько кораблей, причаливающих в самую примитивную гавань.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65