Мы уже знали, что с ней все в порядке и что завтра она будет на репетиции. Чак сказал, что я намного лучше Мишель... как актриса, конечно. Чак никогда не спал с Мишель. Я бы его просто убила. То есть я хочу сказать, что он сравнивал нас не как любовниц или еще как-нибудь. Исключительно как актрис. Он мне сказал, что, когда решали, кому отдать главную роль, роль Актрисы, они даже поспорили — Моргенштерн, Фредди и Эшли. Но в конце концов они решили отдать эту роль Мишель. Чак сказал: «Может, они так решили потому, что у нее большие сиськи?» А я сказала: «А, так ты обращаешь внимание на ее сиськи?» И мы некоторое время шутили на эту тему. Потом Чак сказал: «По-хорошему, эта роль должна была достаться тебе, Энди», — и мы еще немного поговорили об этом, а потом он сказал: «И она тебе бы и досталась, если бы этот парень не промахнулся».
Мы поговорили немного и об этом.
О том, отдали бы мне эту роль, если бы Мишель действительно убили, или все-таки нет.
Мы решили, что да, отдали бы.
Мы решили, что это самый логичный вариант.
То есть мы решили, что если бы с Мишель что-нибудь случилось, то по всей логике вещей роль должна перейти ко мне. Мы не знали, кто напал на Мишель. Нас это и не интересовало. Мы просто высказали предположение — а не захочет ли этот человек вернуться и все-таки зарезать Мишель, раз уж он однажды попытался это сделать?
Тогда роль перешла бы ко мне.
Мы были уверены, что мне непременно достанется эта роль.
Которая, конечно же, сделала бы меня звездой.
Видите ли, эта пьеса и так уже получила выгодную рекламу. А какую рекламу она получила бы, если бы Мишель действительно убили!
Тогда...
Мы решили, что это нужно сделать.
И...
Ну...
Чак пошел к Мишель и сделал это.
Зарезал ее.
Он принес нож туда, спрятав его под курткой, а потом выбросил его в канализационный люк. Где-то далеко от дома Мишель. Она жила в Даймондбеке — представляете? Я бы умирала со страху каждый раз, когда мне приходилось бы возвращаться домой после вечерней репетиции. А куда ведут канализационные трубы? Я понимаю, что не прямо в реку — они бы ее загрязнили, да? Но куда они ведут? В общем, куда бы они ни вели, именно там теперь находится нож. Это был нож с моей кухни. Хлебный нож. Чак завернул его в полотенце и спрятал под курткой — у него была кожаная куртка, коричневая такая. Мишель открыла дверь, и Чак ее зарезал.
Должна сказать, что я сама в этом не участвовала.
А они отдали эту роль Джози.
Послушайте, конечно, Джози очень способная актриса, я первая готова это признать. Но не нужно же путать Божий дар с яичницей! У Джози нет того опыта, что у меня, нет той подготовки, она вообще не из моей лиги.
Ну откуда же мы могли знать, что все так обернется?!
Чак сказал, что, возможно, она получила роль потому, что спит с Моргенштерном.
Потому что иначе зачем им понадобилось обойти меня...
Ведь помните, они сначала хотели отдать эту роль мне, пока не передумали, и роль получила Мишель...
Обойти меня и отдать роль этой долбаной дублерше?
Да это же совсем как в каком-нибудь скверном фильме!
Отдать роль такой неопытной актрисе, как Джози?
Я до сих пор не могу в это поверить.
Ну...
Меня кое-что начало беспокоить. И еще я начала кое о чем думать. Я имею в виду — что за черт, роль есть роль, если вы потеряли одну, всегда найдутся другие. Честное слово, я вовсе не собиралась делать что-нибудь еще и не стала бы, если бы меня не начало беспокоить, что Чак может расколоться, раскаяться в том, что натворил, пойти в полицию и во всем сознаться. Черт его знает, что он мог сделать. Конечно, он говорил, что любит меня. Наверное, он не стал бы убивать Мишель, если бы не любил меня — правда? Но любовная история — это одно, а чувство вины — совсем другое. Я видела, что эта вина стала глодать его изнутри, особенно после того, как оказалось, что все было напрасно, что мы убили одну сучку лишь затем, чтобы ее место заняла другая. Потому я начала беспокоиться за Чака, да, беспокоиться, хватит ли у него сил довести это до конца. Мужчины иногда оказываются такими слабыми, даже самые сильные из них. Я имею в виду — физически сильные. Чак был таким большим...
И я начала думать, не должны ли мы устранить и Джози, сделать с ней то же самое, что с Мишель, — ведь тогда они обязательно отдадут роль мне, разве не так? Если Джози выйдет из игры? Кому же еще они смогут отдать эту роль, если не мне? Уборщице из театра, что ли?
И тогда я нашла сережку.
Сережку Джози.
Вы верите в судьбу?
Я в нее верю, целиком и полностью.
Я нашла эту сережку под умывальником в женском туалете. В театре. Я чуть не вернула ее хозяйке. Я знала, что это сережка Джози, я видела на ней такие серьги. Я чуть ее не вернула. Чуть не упустила ясный знак, что эта серьга послана мне. Понимаете, эта сережка подсказала мне, что я должна делать дальше. Она подсказала, как я могу получить роль, которая должна была быть моей с самого начала, и заодно — как мне избавиться от беспокойства, что Чак может расколоться и впутать меня в убийство, которое, в конце-то концов, было его идеей. Именно он первым предложил убить Мишель. Меня не волнует, поверите вы этому или нет.
Я прикинула, что если я смогу...
Если я смогу сделать так, чтобы это выглядело как самоубийство, понимаете...
Ну, если я смогу представить все так, будто Чак покончил с собой, то...
Оставить предсмертную записку и все такое.
Напечатать предсмертную записку.
Представить все так, будто Чак убил Мишель, а потом его замучила совесть, но потом...
Это было самое важное.
Нужно было, чтобы полицейские догадались, что это на самом деле не самоубийство, а убийство, которое кто-то только замаскировал под самоубийство, понимаете? Кто-то убил Чака и постарался, чтобы это выглядело самоубийством. Наверняка вам такое не раз попадалось, я раз десять играла в пьесах, где происходит нечто подобное. Я на самом деле рассчитывала, что вы видели такие штуки. Я рассчитывала, что вы найдете сережку, которую я оставила под кроватью, сережку Джози. Я рассчитывала, что вы решите, что это именно она была здесь и именно она занималась любовью с Чаком.
Мы здорово занимались любовью в тот вечер.
Я тогда удивила его.
Позвонила в дверь и сказала: «Привет, Чак».
Он был таким красивым.
Мы здорово занимались любовью.
Потом я сказала ему, что хочу выпить. Сказала, чтобы он не вставал, я сама все сделаю. Я пошла на кухню, смешала виски с содовой и добавила Чаку в стакан две таблетки далмана. Вот, дорогой, давай выпьем за наше будущее. Через десять минут он вырубился. Я стащила его с кровати и поволокла к окну, но оказалось, что в спальне окно не открывается из-за этого чертова кондиционера. Мне пришлось тащить Чака в гостиную, а он был таким большим и таким тяжелым. Я оставила его лежать на полу под окном, а сама пошла заниматься остальным. Я все еще была голая. Стаканы я оставила стоять там, где они стояли. Ведь здесь же была женщина, правильно? Я убрала бутылку с виски, напечатала записку — все это я делала не одеваясь. Я старалась, чтобы это выглядело не слишком подозрительно, чтобы вы сами догадались, что к чему. Ведь если бы это выглядело слишком фальшиво, вы бы начали думать, что кто-то нарочно сделал так, чтобы это выглядело фальшиво. Я вытерла все предметы, к которым я прикасалась, даже сережку. Сначала я хотела бросить ее на виду, но потом решила, что это будет слишком уж демонстративно, и забросила ее под кровать. Но не очень далеко. Я хотела, чтобы ее нашли. Я хотела, чтобы вы подумали, что Джози уронила ее, а сережка просто закатилась под кровать, да так там и осталась. Когда я стала одеваться, я долго не могла найти свои трусики. Чак их зашвырнул на другой конец комнаты. Я уже даже запаниковала. Оказалось, что они висели на ручке одежного шкафа. Я их искала на полу, а они висели себе на ручке шкафа. Представляете? Чак их бросил, не глядя, а они повисли на этой ручке. Чего только не бывает.
Самым трудным было выбросить его из окна.
Чак был таким тяжелым, таким большим.
Я кое-как приподняла его и закинула его руки на подоконник, а потом попыталась перекинуть его всего. Я уже оделась к тому моменту и даже вспотела от этих усилий. Я хотела выйти из квартиры сразу же после того, как выброшу его из окна, сойти по лестнице и выйти через черный ход. Я рассчитывала, что перед парадным входом как раз начнется суматоха и меня никто не заметит. Но тут я снова запаниковала: я не была уверена, что справлюсь с этим. Моих сил едва хватило, чтобы приподнять Чака так, чтобы его грудь оказалась на уровне подоконника. А потом вдруг... не знаю, что это было... я вдруг почувствовала себя такой сильной. Наверно, это был выброс адреналина или еще что-нибудь в этом духе, не знаю, — но только я вдруг подняла его, и... и он оказался почти невесомым... и он выскользнул из моих рук... и исчез. Просто исчез.
По дороге домой я молилась, чтобы вы нашли эту сережку и подумали, что это Джози убила Чака.
Потому что тогда бы вы ее арестовали. А я получила бы роль.
* * *
В этом городе пальмы можно было найти только в павильонах для тропических птиц в Гровер-парке и в Риверхедском зоопарке, и еще в некоторых теплицах Калмс-Пойнтского ботанического сада. В этом городе было не так уж много садов. Но на Вербное воскресенье можно было подумать, что пальма — самое распространенное растение в здешних краях.
Половина христиан, которые с пальмовыми ветвями в руках шли в церковь, понятия не имели, что в это воскресенье празднуется Торжественный Вход Христа в Иерусалим. Все, что они знали, — что священник благословит эти ветви, а они отнесут их домой и сделают из них маленькие крестики, которые можно прикреплять к лацкану или к воротнику. Некоторые пальмовые крестики смотрелись очень элегантно с этими миленькими зубчатыми краями.
Марку Карелле хотелось знать, почему отец не сделал такой крестик для него — ведь все остальные отцы сделали такие для своих сыновей. Карелла объяснил, что он не считает себя верующим католиком. Эйприл, услышав разговор отца с ее братом-близнецом, заявила, что она хочет стать раввином, когда вырастет. Карелла сказал, что он не возражает. Марк спросил, почему они должны ходить к бабушке два выходных подряд. Они же все равно пойдут туда на следующее воскресенье, на Пасху, так зачем идти еще и сегодня?
— Бабушка все время такая мрачная, — сказал Марк.
Это было точно подмечено.
Карелла отвел сына в сторонку и сказал, что нужно терпимее относиться к бабушке, она еще не пришла в себя после смерти дедушки. Марк спросил — а когда она придет в себя? Марку было десять лет. Как вы объясните десятилетнему мальчику, сколько времени может понадобиться женщине, чтобы прийти в себя после трагической гибели мужа?
— Мне не хватает бабушки, — сказал Марк. — Такой, какой она была раньше.
Это тоже было верно подмечено.
Карелле неожиданно пришло в голову: а понимал ли тот ублюдок, застреливший его отца, что вместе с отцом он убил и мать, убил так же верно, как если бы попал и в нее?
— А почему ты ей об этом не скажешь? — спросил он у сына. — Что, тебе ее не хватает?
— Она начнет плакать, — сказал Марк.
— А может, не начнет.
— Она теперь постоянно плачет.
— Я тоже иногда плачу, малыш, — сказал Карелла.
Марк посмотрел на отца.
— Правда, — сказал Карелла.
— Зачем этот сукин сын убил дедушку? — спросил Марк.
* * *
...Когда Роза Ли Кук приехала в Алабаму, здесь не было ни одного ресторана для белых, куда пускали бы цветных. Ресторан, в который сегодня привела ее Шарин, был просто забит белыми. Оглядевшись по сторонам, Роза Ли увидела всего одну черную семью, не считая их самих, — очень темный мужчина, его жена с чуть более светлым оттенком кожи и трое детей, разнаряженных ради Вербного воскресенья. Сама Роза Ли была одета в прекрасный костюм, который очень шел к ее коже цвета грецкого ореха. Этот костюм ей подарила Шарин на день рождения. Еще на Розе Ли была шляпка, которую она купила сама, украшенная крохотными желтыми цветочками. Конечно, Пасха будет только в следующее воскресенье, но Роза Ли уже сейчас предвкушала этот праздник.
Она была не из тех женщин, которые позволяют себе пить спиртное — ну разве что иногда глоток сладкого вина. Но сегодня был день, когда Христос во славе вошел в Иерусалим, и Роза Ли полагала, что в такой день простительно немного выпить. Потому, когда Шарин спросила, не хочет ли она выпить коктейль перед обедом, Роза Ли согласилась, только сказала, чтобы не подавали «Кровавую Мэри».
Роза Ли родила Шарин в тринадцать лет, и теперь, когда ей исполнилось пятьдесят три, женщины были больше похожи на сестер, чем на мать и дочь — они так часто слышали этот комплимент, что их от него уже тошнило. Одинаковый цвет глаз, одинаковый цвет кожи, похожие черты. Только у Шарин была короткая стрижка, а у ее матери из-под очаровательной шляпки выглядывали блестящие тугие локоны.
Они сдвинули бокалы и выпили.
Белый мужчина за соседним столиком явно восхищался ими. Роза Ли заметила это и тут же отвела взгляд, точно так же, как делала она это на Юге еще тогда, когда была маленькой девочкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
Мы поговорили немного и об этом.
О том, отдали бы мне эту роль, если бы Мишель действительно убили, или все-таки нет.
Мы решили, что да, отдали бы.
Мы решили, что это самый логичный вариант.
То есть мы решили, что если бы с Мишель что-нибудь случилось, то по всей логике вещей роль должна перейти ко мне. Мы не знали, кто напал на Мишель. Нас это и не интересовало. Мы просто высказали предположение — а не захочет ли этот человек вернуться и все-таки зарезать Мишель, раз уж он однажды попытался это сделать?
Тогда роль перешла бы ко мне.
Мы были уверены, что мне непременно достанется эта роль.
Которая, конечно же, сделала бы меня звездой.
Видите ли, эта пьеса и так уже получила выгодную рекламу. А какую рекламу она получила бы, если бы Мишель действительно убили!
Тогда...
Мы решили, что это нужно сделать.
И...
Ну...
Чак пошел к Мишель и сделал это.
Зарезал ее.
Он принес нож туда, спрятав его под курткой, а потом выбросил его в канализационный люк. Где-то далеко от дома Мишель. Она жила в Даймондбеке — представляете? Я бы умирала со страху каждый раз, когда мне приходилось бы возвращаться домой после вечерней репетиции. А куда ведут канализационные трубы? Я понимаю, что не прямо в реку — они бы ее загрязнили, да? Но куда они ведут? В общем, куда бы они ни вели, именно там теперь находится нож. Это был нож с моей кухни. Хлебный нож. Чак завернул его в полотенце и спрятал под курткой — у него была кожаная куртка, коричневая такая. Мишель открыла дверь, и Чак ее зарезал.
Должна сказать, что я сама в этом не участвовала.
А они отдали эту роль Джози.
Послушайте, конечно, Джози очень способная актриса, я первая готова это признать. Но не нужно же путать Божий дар с яичницей! У Джози нет того опыта, что у меня, нет той подготовки, она вообще не из моей лиги.
Ну откуда же мы могли знать, что все так обернется?!
Чак сказал, что, возможно, она получила роль потому, что спит с Моргенштерном.
Потому что иначе зачем им понадобилось обойти меня...
Ведь помните, они сначала хотели отдать эту роль мне, пока не передумали, и роль получила Мишель...
Обойти меня и отдать роль этой долбаной дублерше?
Да это же совсем как в каком-нибудь скверном фильме!
Отдать роль такой неопытной актрисе, как Джози?
Я до сих пор не могу в это поверить.
Ну...
Меня кое-что начало беспокоить. И еще я начала кое о чем думать. Я имею в виду — что за черт, роль есть роль, если вы потеряли одну, всегда найдутся другие. Честное слово, я вовсе не собиралась делать что-нибудь еще и не стала бы, если бы меня не начало беспокоить, что Чак может расколоться, раскаяться в том, что натворил, пойти в полицию и во всем сознаться. Черт его знает, что он мог сделать. Конечно, он говорил, что любит меня. Наверное, он не стал бы убивать Мишель, если бы не любил меня — правда? Но любовная история — это одно, а чувство вины — совсем другое. Я видела, что эта вина стала глодать его изнутри, особенно после того, как оказалось, что все было напрасно, что мы убили одну сучку лишь затем, чтобы ее место заняла другая. Потому я начала беспокоиться за Чака, да, беспокоиться, хватит ли у него сил довести это до конца. Мужчины иногда оказываются такими слабыми, даже самые сильные из них. Я имею в виду — физически сильные. Чак был таким большим...
И я начала думать, не должны ли мы устранить и Джози, сделать с ней то же самое, что с Мишель, — ведь тогда они обязательно отдадут роль мне, разве не так? Если Джози выйдет из игры? Кому же еще они смогут отдать эту роль, если не мне? Уборщице из театра, что ли?
И тогда я нашла сережку.
Сережку Джози.
Вы верите в судьбу?
Я в нее верю, целиком и полностью.
Я нашла эту сережку под умывальником в женском туалете. В театре. Я чуть не вернула ее хозяйке. Я знала, что это сережка Джози, я видела на ней такие серьги. Я чуть ее не вернула. Чуть не упустила ясный знак, что эта серьга послана мне. Понимаете, эта сережка подсказала мне, что я должна делать дальше. Она подсказала, как я могу получить роль, которая должна была быть моей с самого начала, и заодно — как мне избавиться от беспокойства, что Чак может расколоться и впутать меня в убийство, которое, в конце-то концов, было его идеей. Именно он первым предложил убить Мишель. Меня не волнует, поверите вы этому или нет.
Я прикинула, что если я смогу...
Если я смогу сделать так, чтобы это выглядело как самоубийство, понимаете...
Ну, если я смогу представить все так, будто Чак покончил с собой, то...
Оставить предсмертную записку и все такое.
Напечатать предсмертную записку.
Представить все так, будто Чак убил Мишель, а потом его замучила совесть, но потом...
Это было самое важное.
Нужно было, чтобы полицейские догадались, что это на самом деле не самоубийство, а убийство, которое кто-то только замаскировал под самоубийство, понимаете? Кто-то убил Чака и постарался, чтобы это выглядело самоубийством. Наверняка вам такое не раз попадалось, я раз десять играла в пьесах, где происходит нечто подобное. Я на самом деле рассчитывала, что вы видели такие штуки. Я рассчитывала, что вы найдете сережку, которую я оставила под кроватью, сережку Джози. Я рассчитывала, что вы решите, что это именно она была здесь и именно она занималась любовью с Чаком.
Мы здорово занимались любовью в тот вечер.
Я тогда удивила его.
Позвонила в дверь и сказала: «Привет, Чак».
Он был таким красивым.
Мы здорово занимались любовью.
Потом я сказала ему, что хочу выпить. Сказала, чтобы он не вставал, я сама все сделаю. Я пошла на кухню, смешала виски с содовой и добавила Чаку в стакан две таблетки далмана. Вот, дорогой, давай выпьем за наше будущее. Через десять минут он вырубился. Я стащила его с кровати и поволокла к окну, но оказалось, что в спальне окно не открывается из-за этого чертова кондиционера. Мне пришлось тащить Чака в гостиную, а он был таким большим и таким тяжелым. Я оставила его лежать на полу под окном, а сама пошла заниматься остальным. Я все еще была голая. Стаканы я оставила стоять там, где они стояли. Ведь здесь же была женщина, правильно? Я убрала бутылку с виски, напечатала записку — все это я делала не одеваясь. Я старалась, чтобы это выглядело не слишком подозрительно, чтобы вы сами догадались, что к чему. Ведь если бы это выглядело слишком фальшиво, вы бы начали думать, что кто-то нарочно сделал так, чтобы это выглядело фальшиво. Я вытерла все предметы, к которым я прикасалась, даже сережку. Сначала я хотела бросить ее на виду, но потом решила, что это будет слишком уж демонстративно, и забросила ее под кровать. Но не очень далеко. Я хотела, чтобы ее нашли. Я хотела, чтобы вы подумали, что Джози уронила ее, а сережка просто закатилась под кровать, да так там и осталась. Когда я стала одеваться, я долго не могла найти свои трусики. Чак их зашвырнул на другой конец комнаты. Я уже даже запаниковала. Оказалось, что они висели на ручке одежного шкафа. Я их искала на полу, а они висели себе на ручке шкафа. Представляете? Чак их бросил, не глядя, а они повисли на этой ручке. Чего только не бывает.
Самым трудным было выбросить его из окна.
Чак был таким тяжелым, таким большим.
Я кое-как приподняла его и закинула его руки на подоконник, а потом попыталась перекинуть его всего. Я уже оделась к тому моменту и даже вспотела от этих усилий. Я хотела выйти из квартиры сразу же после того, как выброшу его из окна, сойти по лестнице и выйти через черный ход. Я рассчитывала, что перед парадным входом как раз начнется суматоха и меня никто не заметит. Но тут я снова запаниковала: я не была уверена, что справлюсь с этим. Моих сил едва хватило, чтобы приподнять Чака так, чтобы его грудь оказалась на уровне подоконника. А потом вдруг... не знаю, что это было... я вдруг почувствовала себя такой сильной. Наверно, это был выброс адреналина или еще что-нибудь в этом духе, не знаю, — но только я вдруг подняла его, и... и он оказался почти невесомым... и он выскользнул из моих рук... и исчез. Просто исчез.
По дороге домой я молилась, чтобы вы нашли эту сережку и подумали, что это Джози убила Чака.
Потому что тогда бы вы ее арестовали. А я получила бы роль.
* * *
В этом городе пальмы можно было найти только в павильонах для тропических птиц в Гровер-парке и в Риверхедском зоопарке, и еще в некоторых теплицах Калмс-Пойнтского ботанического сада. В этом городе было не так уж много садов. Но на Вербное воскресенье можно было подумать, что пальма — самое распространенное растение в здешних краях.
Половина христиан, которые с пальмовыми ветвями в руках шли в церковь, понятия не имели, что в это воскресенье празднуется Торжественный Вход Христа в Иерусалим. Все, что они знали, — что священник благословит эти ветви, а они отнесут их домой и сделают из них маленькие крестики, которые можно прикреплять к лацкану или к воротнику. Некоторые пальмовые крестики смотрелись очень элегантно с этими миленькими зубчатыми краями.
Марку Карелле хотелось знать, почему отец не сделал такой крестик для него — ведь все остальные отцы сделали такие для своих сыновей. Карелла объяснил, что он не считает себя верующим католиком. Эйприл, услышав разговор отца с ее братом-близнецом, заявила, что она хочет стать раввином, когда вырастет. Карелла сказал, что он не возражает. Марк спросил, почему они должны ходить к бабушке два выходных подряд. Они же все равно пойдут туда на следующее воскресенье, на Пасху, так зачем идти еще и сегодня?
— Бабушка все время такая мрачная, — сказал Марк.
Это было точно подмечено.
Карелла отвел сына в сторонку и сказал, что нужно терпимее относиться к бабушке, она еще не пришла в себя после смерти дедушки. Марк спросил — а когда она придет в себя? Марку было десять лет. Как вы объясните десятилетнему мальчику, сколько времени может понадобиться женщине, чтобы прийти в себя после трагической гибели мужа?
— Мне не хватает бабушки, — сказал Марк. — Такой, какой она была раньше.
Это тоже было верно подмечено.
Карелле неожиданно пришло в голову: а понимал ли тот ублюдок, застреливший его отца, что вместе с отцом он убил и мать, убил так же верно, как если бы попал и в нее?
— А почему ты ей об этом не скажешь? — спросил он у сына. — Что, тебе ее не хватает?
— Она начнет плакать, — сказал Марк.
— А может, не начнет.
— Она теперь постоянно плачет.
— Я тоже иногда плачу, малыш, — сказал Карелла.
Марк посмотрел на отца.
— Правда, — сказал Карелла.
— Зачем этот сукин сын убил дедушку? — спросил Марк.
* * *
...Когда Роза Ли Кук приехала в Алабаму, здесь не было ни одного ресторана для белых, куда пускали бы цветных. Ресторан, в который сегодня привела ее Шарин, был просто забит белыми. Оглядевшись по сторонам, Роза Ли увидела всего одну черную семью, не считая их самих, — очень темный мужчина, его жена с чуть более светлым оттенком кожи и трое детей, разнаряженных ради Вербного воскресенья. Сама Роза Ли была одета в прекрасный костюм, который очень шел к ее коже цвета грецкого ореха. Этот костюм ей подарила Шарин на день рождения. Еще на Розе Ли была шляпка, которую она купила сама, украшенная крохотными желтыми цветочками. Конечно, Пасха будет только в следующее воскресенье, но Роза Ли уже сейчас предвкушала этот праздник.
Она была не из тех женщин, которые позволяют себе пить спиртное — ну разве что иногда глоток сладкого вина. Но сегодня был день, когда Христос во славе вошел в Иерусалим, и Роза Ли полагала, что в такой день простительно немного выпить. Потому, когда Шарин спросила, не хочет ли она выпить коктейль перед обедом, Роза Ли согласилась, только сказала, чтобы не подавали «Кровавую Мэри».
Роза Ли родила Шарин в тринадцать лет, и теперь, когда ей исполнилось пятьдесят три, женщины были больше похожи на сестер, чем на мать и дочь — они так часто слышали этот комплимент, что их от него уже тошнило. Одинаковый цвет глаз, одинаковый цвет кожи, похожие черты. Только у Шарин была короткая стрижка, а у ее матери из-под очаровательной шляпки выглядывали блестящие тугие локоны.
Они сдвинули бокалы и выпили.
Белый мужчина за соседним столиком явно восхищался ими. Роза Ли заметила это и тут же отвела взгляд, точно так же, как делала она это на Юге еще тогда, когда была маленькой девочкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38