Бороться бесполезно. Что бы он теперь ни попытался сделать, побежал бы или спрятался, длинная призрачная рука Гилберта и Салливана все равно схватит его за ухо и притащит назад, точно карася, измученного борьбой с рыбаком.
Но у него осталась еще размазанная по ободу души частица храбрости. "Нет уж, – подумал он, – я не любитель комических опер. Я свободный человек. Просто так я в «Общественный центр искусств Хайгейт» не пойду. Вот перейду сейчас дорогу и... "
Грузовик не задел его, проскочив всего в полдюйме от его носа. Пол, дрожа, отпрыгнул на обочину и вцепился в фонарный столб, чтобы не упасть. «С другой стороны, – подумал он, – сегодня вечером я все равно ничем особенным не занят, а говорят, эта чепуха Гилберта и Салливана не так уж плоха. (Во всяком случае он помнил, что его тетя Патриция была без ума от этих оперетт, хотя на подобные рекомендации он обычно не полагался.) Если, чтобы выбраться отсюда целым и невредимым, от меня требуется туда пойти, то почему бы и нет? В крайнем случае проснусь в антракте со сведенной шеей».
И как школьник, нога за ногу плетущийся в школу, он медленно двинулся к бетонному фасаду. К доске объявлений у входа было прилеплено еще десяток розовых флайеров, дверь стояла нараспашку. Пол не совсем понимал, что ему делать с замороженной пиццей, но испытывал странное нежелание с ней расставаться, хотя именно она (и это можно доказать!) была причиной всех его бедствий. (А потом он подумал: "Где это в Библии сказано: «Не покупай пиццу, которая тебе не по карману, иначе за тобой придут Гилберт и Салливан?») Затолкав коробку под пальто, он ступил в сноп желтого света, лившегося из дверного проема.
И тут кто-то ступил ему навстречу, и в этом желтом сиянии Пол узнал кто. Она увидела его через долю секунды и ускорила шаг, стараясь проскользнуть мимо, пока он ее не заметил, но было уже слишком поздно.
– Привет? – неуверенно окликнул Пол.
– Привет, – ответила худая девушка. – Что вы тут делаете?
– Я... – Правда – роскошь, приблизительно такая же, как пицца «Пепперони»: те, кто может себе ее позволить, ни на йоту от нее не отступают, мы же, остальные, вынуждены обходиться чем придется. – Зашел к двоюродному брату, – сказал Пол, – но его не было дома.
– О. – Она поглядела на него в упор. – А зачем вы носите промокшую картонную коробку? – поинтересовалась она.
– Это пицца, – объяснил он. – Я ее для кузена купил.
Свет фар проезжавшей мимо машины скользнул по ее лицу, и, к своему изумлению, он заметил, что она плакала: припухшие красные глаза, следы слез, отчетливые, как серебристый, склизкий след улитки.
– А вы? – спросил он.
– Я? – переспросила она, как будто не могла себе представить более эксцентричной темы для разговора. – О, я просто...
Тут она остановилась и впервые посмотрела на него так, будто он не был хвостом червяка, которого она только что заметила в своем недоеденном яблоке. Слабенький голосок на задворках сознания Пола заверил его, что он еще об этом пожалеет, но Пол не стал слушать.
– Так, ничего, – сказала она.
Через несколько домов от них находился паб, и Пол вспомнил про пять фунтов в кармане пальто.
– Пойдемте выпьем что-нибудь, – предложил он.
«Спасибо, нет», – следовало бы сказать ей, но она только спросила:
– А как же ваша пицца?
– Что?
– Если она размерзнется, то станет дряблая.
– На самом деле, – сказал Пол, – я есть не хочу. – Наклонившись, он аккуратно прислонил коробку к стене «Общественного центра искусств Хайгейт», точно друид, приносящий в жертву омелу. – Идемте, – сказал он.
И – что совершенно невероятно – она пробормотала: «Ладно», и кивнула.
Паб был набит битком. Им пришлось бочком пробираться сквозь давку на входе, стойка терялась за нагромождением тел. Откуда-то из угла неслась мешанина странных звуков, которые способен издавать только джаз-банд в английском пабе. Пол даже зарычал от бессилия: на уме у него было совсем не это. А потом, к немалому своему удивлению, он увидел пустой столик, уютно примостившийся в уголке возле двери в туалет. Он мотнул головой в ту сторону, худая девушка кивнула и двинулась в том направлении. Отлично, подумал Пол, и стал пробираться к стойке.
Все то время, пока он ждал, чтобы его обслужили, пока протискивался сквозь толпу, сжимая пинту «Гиннесса» в высоком стакане и апельсиновый сок, он был уверен, что к тому времени, когда он доберется до дальнего столика, ее там уже не будет. Но когда плечи и локти раздвинулись, он увидел, что она все еще там: сморкается в обрывок размокшего бумажного носового платка – и едва не закричал от радости. Скользнув на свое место, он поставил перед ней «Гиннесс» и спросил:
– Все ведь правильно, так?
Она подняла на него взгляд.
– а.
– Вы это пили в пабе после собеседования, – объяснил он.
– Вот как, – отозвалась она.
– Ваше здоровье, – предложил он.
Он отхлебнул крошечную каплю апельсинового сока, а она отпила пенку с пива. Из угла доносилось визжание циркулярной пилы, разрезающий лист алюминия. Мимо протиснулся по дороге в «мужской» толстяк. И снова Пола охватило острое чувство, что за ним пристально наблюдает невидимая плюющаяся арахисом галерка, которая вот-вот затопает ногами, если только не пойдет полным ходом представление. (Какое представление, куда пойдет? Невидимые зрители, предположительно, знали, а вот он – нет.)
– Надо же, как мы с вами столкнулись, – сказал он. На невидимую аудиторию это большого впечатления не произвело, как, впрочем, и на худую девушку, и на него самого. Он попробовал еще раз: – Так, выходит, вы из этих краев?
– Нет, – ответила она и имела полное право поджать губы: это была беспомощная попытка перекрестного допроса и даже самый непритязательный младший барристер рассмеялся бы ему в лицо. Но... Совершенно неожиданно, она продолжила: – На самом деле я живу в Уимблдоне. Я приехала посмотреть, как играет мой парень.
Мир сдавил голову Пола, точно тиски.
– А, – пробормотал он.
Она же, поглядев на него, невесело улыбнулась.
– Если вам так хочется знать, мы только что поссорились.
– А, – повторил он и бессовестно солгал: – Жаль.
– Вот почему я плакала.
– А, нуда...
Вздохнув, она поглядела мимо него, словно его вообще тут нет.
– Я приехала в такую даль, лишь бы посмотреть на него в этом дурацком мюзикле, потому что он без конца мне про него рассказывал, а когда пришла, то подумала: «Какой смысл?» Вот из-за чего все...
– Извините, – прервал ее Пол, – сказав «мюзикл», вы имели в виду Гилберта и Салливана?
Она наградила его таким взглядом, на какой можно нанизывать кебаб.
– Ладно, пусть не мюзикл, а оперетта. Вам они нравятся?
– Нет.
Она едва заметно кивнула, словно была вынуждена признать, что ответ верный.
– Поэтому я пошла за сцену и так ему и сказала. Сказала, что, на мой взгляд, какой нам смысл встречаться. А он сказал, что не понимает, о чем я, а я сказала, вот именно, вот почему нам нет смысла тянуть эту лямку дальше, потому что мы оба просто сами себе лжем, просто нет никакого...
– Смысла?
Она кивнула.
– А потом я вернула ему CD, который он подарил мне на прошлое Рождество, и авторучку, которую он мне одолжил четыре месяца назад, когда мы ходили на байк-шоу в Эрлз-корт, и ушла.
– Понимаю, – сказал Пол. – Значит, этот тип – любитель Гилберта и Салливана?
Нахмурившись, она пожала плечами:
– Раньше не был. Раньше ему было дело только до тяжелых байков, защиты животных и борьбы против глобального потепления. А потом, с месяц назад, он стал вдруг совсем странный. Начал носить соломенные шляпы и дурацкие вышитые жилетки, сказал, что вступил в любительский драмкружок и что будет звездой в дурацкой оперетте, которую они ставят. Он словно в другого человека превратился. Взял и ни с того ни с сего превратился.
Пол на минуту задумался, якобы над ее словами. Но вместо того чтобы сказать, что у него на уме, выпалил:
– Такое впечатление, что у него появился кто-то еще.
– Вот и я так думала, – вздохнула она. – Только сомневаюсь. Ему ведь все время хотелось, чтобы я ходила на репетиции или слушала, как он репетирует свой дурацкий текст. Я, конечно, говорила ему, чтобы не приставал, но он все равно просил. Поэтому едва ли тут другая девушка. – Она нахмурилась: – А когда я сказала ему, что все кончено, вид у него был искренне удивленный, точно для него это полная неожиданность. Если бы он нашел другую, то наверняка был бы счастлив, что может со мной порвать, как по-вашему?
– Наверное, – ответил Пол, а потом его осенило, точно он сэр Исаак Ньютон и ему на голову только что упало огромное вкусное запеченное яблоко. Да, до недавнего времени у худой девушки был парень. Но сейчас этот парень в «Общественном центре искусств Хайгейт» щебечет, как впавший в маразм соловей, а он, Пол, тем временем сидит с ней в пабе. Более того, следовало учесть совпадение во времени. В самый темный для нее час, когда она больше, чем когда-либо, нуждалась в ком-то Судьба подхватила его в Кентиш-тауне и выбросила тут, в подходящем месте, в подходящее время. Внезапно все обрело смысл – за исключением того довольно дурацкого факта, что Судьба сочла необходимым нарядиться в двух давно покойных пропагандистов поп-культуры девятнадцатого века. Но если Судьба от этого тащится, не ему ее критиковать. Всякому свое, счел он, ведь могло быть гораздо хуже. – Мне, честное слово, жаль, – сказал он со всей искренностью, на какую был способен. – У вас, наверное, ужасно скверно на душе.
Она пожала плечами.
– Немного. Я хочу сказать, да, он мне нравился, в какой-то момент даже очень нравился, но у меня всегда было такое чувство, что когда я с ним, это не настоящая я, если вы улавливаете, о чем я. Я была не та я, какой хочу быть, я была той, какой он хотел меня видеть, или, во всяком случае, той, какой, по его мнению, мне хочется быть ради него, и ни один из нас не был самим собой, поэтому мы и не могли быть сами собой вместе, поэтому во всем не было никакого смысла – ни для меня, ни для него. Понимаете, о чем я?
– Да, – солгал Пол. – Для вас ужасная, наверное, была ситуация.
– И для него, надо думать, тоже.
– Очень может быть. На самом деле, – признался он, хотя ни за что не мог бы сказать почему, – я ни разу ни с кем не порывал, поэтому точно ничего не знаю.
– А-а, – протянула она, – значит, у вас долгие прочные отношения?
– Нет.
Она над этим задумалась, будто над сложным примером из устной арифметики.
– Значит, у вас никогда не было девушки.
– Не было.
– А.
– Нет, я пытался, – пояснил он. – Но все, кто мне нравился, от меня отмахивались.
Она поглядела на него поверх стакана, на губах у нее белели усы пены, что, в общем и целом, ей шло.
– Правда?
Он пожал плечами:
– Это не так уж важно. Я просто хотел сказать, что лучше любить и потерять и так далее.
– Нет, не лучше.
– Не лучше? Ну, наверное, вы правы. Я лишь пытаюсь сказать, что не могу сказать, что знаю, как вам плохо, но думаю, что очень плохо, хотя, вероятно, вам мое сочувствие не нужно, поэтому мне лучше заткнуться. Вот, собственно, и все.
– Спасибо, – кивнула она. – Хотя, возможно, оно и к лучшему. Боюсь, я не слишком приятный человек.
«Вот это уж точно», – подумал он.
– Вы симпатичнее мистера Тэннера, – сказал он. – Я на него сегодня наткнулся в «Теско».
Она широко раскрыла глаза.
– В «Теско»?
– Вот и я то же самое подумал, – ответил он. – Хотя, с другой стороны, чего в этом странного? Ну... ведь даже распоследним гадам нужно иногда ходить за покупками.
Она нахмурилась:
– Я бы подумала, что он заставляет все покупать жену.
– И я тоже. Но выходит, что нет. У него был список, и он по ходу что-то в нем черкал.
Она почти улыбнулась.
– Он вас видел?
Пол кивнул:
– Я на него едва не наступил, и он со мной заговорил прежде, чем я успел сбежать («Как мы с тобой только что»). Он посмеялся над моей пиццей.
– Вот гад.
– Так я и подумал. Она вздернула губу.
– Готова поспорить, его жена готовит по рецептам из телешоу Делии Смит. Или какие-нибудь модные блюда из полуфабрикатов, которые покупает в «Маркс энд Спенсере».
– Если уж на то пошло, они собирались ужинать фрикадельками. Он сам мне сказал.
– Фрикадельками?!
Пол кивнул.
– Это только доказывает, что в мире все-таки есть справедливость. Сорок с чем-то лет портишь всем вокруг жизнь, но рано или поздно тебя ждут фрикадельки. И поделом ему, на мой взгляд.
Слабая искра с кончика одного пальца на кончик другого, нет, даже не пламя, ничего, столь живого и яркого, как огонь, ничего такого зрелищного или явного. Но немного тепла сырым холодным вечером – никаких соловьев на Беркли-сквер, только приглушенный рев джаз-банда (одна половина которого как будто играла «Бал ставней в Темном городе», а конкурирующая фракция всеми фибрами души дудела «Алло, Центральная, дайте мне доктора Джаз», они проигрывали битву и, вероятно, это знали, но никто не мог бы обвинить их в том, что они сдались; а тем временем музыкальный автомат наяривал последние хиты в счастливом кибернетическом самозабвении).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
Но у него осталась еще размазанная по ободу души частица храбрости. "Нет уж, – подумал он, – я не любитель комических опер. Я свободный человек. Просто так я в «Общественный центр искусств Хайгейт» не пойду. Вот перейду сейчас дорогу и... "
Грузовик не задел его, проскочив всего в полдюйме от его носа. Пол, дрожа, отпрыгнул на обочину и вцепился в фонарный столб, чтобы не упасть. «С другой стороны, – подумал он, – сегодня вечером я все равно ничем особенным не занят, а говорят, эта чепуха Гилберта и Салливана не так уж плоха. (Во всяком случае он помнил, что его тетя Патриция была без ума от этих оперетт, хотя на подобные рекомендации он обычно не полагался.) Если, чтобы выбраться отсюда целым и невредимым, от меня требуется туда пойти, то почему бы и нет? В крайнем случае проснусь в антракте со сведенной шеей».
И как школьник, нога за ногу плетущийся в школу, он медленно двинулся к бетонному фасаду. К доске объявлений у входа было прилеплено еще десяток розовых флайеров, дверь стояла нараспашку. Пол не совсем понимал, что ему делать с замороженной пиццей, но испытывал странное нежелание с ней расставаться, хотя именно она (и это можно доказать!) была причиной всех его бедствий. (А потом он подумал: "Где это в Библии сказано: «Не покупай пиццу, которая тебе не по карману, иначе за тобой придут Гилберт и Салливан?») Затолкав коробку под пальто, он ступил в сноп желтого света, лившегося из дверного проема.
И тут кто-то ступил ему навстречу, и в этом желтом сиянии Пол узнал кто. Она увидела его через долю секунды и ускорила шаг, стараясь проскользнуть мимо, пока он ее не заметил, но было уже слишком поздно.
– Привет? – неуверенно окликнул Пол.
– Привет, – ответила худая девушка. – Что вы тут делаете?
– Я... – Правда – роскошь, приблизительно такая же, как пицца «Пепперони»: те, кто может себе ее позволить, ни на йоту от нее не отступают, мы же, остальные, вынуждены обходиться чем придется. – Зашел к двоюродному брату, – сказал Пол, – но его не было дома.
– О. – Она поглядела на него в упор. – А зачем вы носите промокшую картонную коробку? – поинтересовалась она.
– Это пицца, – объяснил он. – Я ее для кузена купил.
Свет фар проезжавшей мимо машины скользнул по ее лицу, и, к своему изумлению, он заметил, что она плакала: припухшие красные глаза, следы слез, отчетливые, как серебристый, склизкий след улитки.
– А вы? – спросил он.
– Я? – переспросила она, как будто не могла себе представить более эксцентричной темы для разговора. – О, я просто...
Тут она остановилась и впервые посмотрела на него так, будто он не был хвостом червяка, которого она только что заметила в своем недоеденном яблоке. Слабенький голосок на задворках сознания Пола заверил его, что он еще об этом пожалеет, но Пол не стал слушать.
– Так, ничего, – сказала она.
Через несколько домов от них находился паб, и Пол вспомнил про пять фунтов в кармане пальто.
– Пойдемте выпьем что-нибудь, – предложил он.
«Спасибо, нет», – следовало бы сказать ей, но она только спросила:
– А как же ваша пицца?
– Что?
– Если она размерзнется, то станет дряблая.
– На самом деле, – сказал Пол, – я есть не хочу. – Наклонившись, он аккуратно прислонил коробку к стене «Общественного центра искусств Хайгейт», точно друид, приносящий в жертву омелу. – Идемте, – сказал он.
И – что совершенно невероятно – она пробормотала: «Ладно», и кивнула.
Паб был набит битком. Им пришлось бочком пробираться сквозь давку на входе, стойка терялась за нагромождением тел. Откуда-то из угла неслась мешанина странных звуков, которые способен издавать только джаз-банд в английском пабе. Пол даже зарычал от бессилия: на уме у него было совсем не это. А потом, к немалому своему удивлению, он увидел пустой столик, уютно примостившийся в уголке возле двери в туалет. Он мотнул головой в ту сторону, худая девушка кивнула и двинулась в том направлении. Отлично, подумал Пол, и стал пробираться к стойке.
Все то время, пока он ждал, чтобы его обслужили, пока протискивался сквозь толпу, сжимая пинту «Гиннесса» в высоком стакане и апельсиновый сок, он был уверен, что к тому времени, когда он доберется до дальнего столика, ее там уже не будет. Но когда плечи и локти раздвинулись, он увидел, что она все еще там: сморкается в обрывок размокшего бумажного носового платка – и едва не закричал от радости. Скользнув на свое место, он поставил перед ней «Гиннесс» и спросил:
– Все ведь правильно, так?
Она подняла на него взгляд.
– а.
– Вы это пили в пабе после собеседования, – объяснил он.
– Вот как, – отозвалась она.
– Ваше здоровье, – предложил он.
Он отхлебнул крошечную каплю апельсинового сока, а она отпила пенку с пива. Из угла доносилось визжание циркулярной пилы, разрезающий лист алюминия. Мимо протиснулся по дороге в «мужской» толстяк. И снова Пола охватило острое чувство, что за ним пристально наблюдает невидимая плюющаяся арахисом галерка, которая вот-вот затопает ногами, если только не пойдет полным ходом представление. (Какое представление, куда пойдет? Невидимые зрители, предположительно, знали, а вот он – нет.)
– Надо же, как мы с вами столкнулись, – сказал он. На невидимую аудиторию это большого впечатления не произвело, как, впрочем, и на худую девушку, и на него самого. Он попробовал еще раз: – Так, выходит, вы из этих краев?
– Нет, – ответила она и имела полное право поджать губы: это была беспомощная попытка перекрестного допроса и даже самый непритязательный младший барристер рассмеялся бы ему в лицо. Но... Совершенно неожиданно, она продолжила: – На самом деле я живу в Уимблдоне. Я приехала посмотреть, как играет мой парень.
Мир сдавил голову Пола, точно тиски.
– А, – пробормотал он.
Она же, поглядев на него, невесело улыбнулась.
– Если вам так хочется знать, мы только что поссорились.
– А, – повторил он и бессовестно солгал: – Жаль.
– Вот почему я плакала.
– А, нуда...
Вздохнув, она поглядела мимо него, словно его вообще тут нет.
– Я приехала в такую даль, лишь бы посмотреть на него в этом дурацком мюзикле, потому что он без конца мне про него рассказывал, а когда пришла, то подумала: «Какой смысл?» Вот из-за чего все...
– Извините, – прервал ее Пол, – сказав «мюзикл», вы имели в виду Гилберта и Салливана?
Она наградила его таким взглядом, на какой можно нанизывать кебаб.
– Ладно, пусть не мюзикл, а оперетта. Вам они нравятся?
– Нет.
Она едва заметно кивнула, словно была вынуждена признать, что ответ верный.
– Поэтому я пошла за сцену и так ему и сказала. Сказала, что, на мой взгляд, какой нам смысл встречаться. А он сказал, что не понимает, о чем я, а я сказала, вот именно, вот почему нам нет смысла тянуть эту лямку дальше, потому что мы оба просто сами себе лжем, просто нет никакого...
– Смысла?
Она кивнула.
– А потом я вернула ему CD, который он подарил мне на прошлое Рождество, и авторучку, которую он мне одолжил четыре месяца назад, когда мы ходили на байк-шоу в Эрлз-корт, и ушла.
– Понимаю, – сказал Пол. – Значит, этот тип – любитель Гилберта и Салливана?
Нахмурившись, она пожала плечами:
– Раньше не был. Раньше ему было дело только до тяжелых байков, защиты животных и борьбы против глобального потепления. А потом, с месяц назад, он стал вдруг совсем странный. Начал носить соломенные шляпы и дурацкие вышитые жилетки, сказал, что вступил в любительский драмкружок и что будет звездой в дурацкой оперетте, которую они ставят. Он словно в другого человека превратился. Взял и ни с того ни с сего превратился.
Пол на минуту задумался, якобы над ее словами. Но вместо того чтобы сказать, что у него на уме, выпалил:
– Такое впечатление, что у него появился кто-то еще.
– Вот и я так думала, – вздохнула она. – Только сомневаюсь. Ему ведь все время хотелось, чтобы я ходила на репетиции или слушала, как он репетирует свой дурацкий текст. Я, конечно, говорила ему, чтобы не приставал, но он все равно просил. Поэтому едва ли тут другая девушка. – Она нахмурилась: – А когда я сказала ему, что все кончено, вид у него был искренне удивленный, точно для него это полная неожиданность. Если бы он нашел другую, то наверняка был бы счастлив, что может со мной порвать, как по-вашему?
– Наверное, – ответил Пол, а потом его осенило, точно он сэр Исаак Ньютон и ему на голову только что упало огромное вкусное запеченное яблоко. Да, до недавнего времени у худой девушки был парень. Но сейчас этот парень в «Общественном центре искусств Хайгейт» щебечет, как впавший в маразм соловей, а он, Пол, тем временем сидит с ней в пабе. Более того, следовало учесть совпадение во времени. В самый темный для нее час, когда она больше, чем когда-либо, нуждалась в ком-то Судьба подхватила его в Кентиш-тауне и выбросила тут, в подходящем месте, в подходящее время. Внезапно все обрело смысл – за исключением того довольно дурацкого факта, что Судьба сочла необходимым нарядиться в двух давно покойных пропагандистов поп-культуры девятнадцатого века. Но если Судьба от этого тащится, не ему ее критиковать. Всякому свое, счел он, ведь могло быть гораздо хуже. – Мне, честное слово, жаль, – сказал он со всей искренностью, на какую был способен. – У вас, наверное, ужасно скверно на душе.
Она пожала плечами.
– Немного. Я хочу сказать, да, он мне нравился, в какой-то момент даже очень нравился, но у меня всегда было такое чувство, что когда я с ним, это не настоящая я, если вы улавливаете, о чем я. Я была не та я, какой хочу быть, я была той, какой он хотел меня видеть, или, во всяком случае, той, какой, по его мнению, мне хочется быть ради него, и ни один из нас не был самим собой, поэтому мы и не могли быть сами собой вместе, поэтому во всем не было никакого смысла – ни для меня, ни для него. Понимаете, о чем я?
– Да, – солгал Пол. – Для вас ужасная, наверное, была ситуация.
– И для него, надо думать, тоже.
– Очень может быть. На самом деле, – признался он, хотя ни за что не мог бы сказать почему, – я ни разу ни с кем не порывал, поэтому точно ничего не знаю.
– А-а, – протянула она, – значит, у вас долгие прочные отношения?
– Нет.
Она над этим задумалась, будто над сложным примером из устной арифметики.
– Значит, у вас никогда не было девушки.
– Не было.
– А.
– Нет, я пытался, – пояснил он. – Но все, кто мне нравился, от меня отмахивались.
Она поглядела на него поверх стакана, на губах у нее белели усы пены, что, в общем и целом, ей шло.
– Правда?
Он пожал плечами:
– Это не так уж важно. Я просто хотел сказать, что лучше любить и потерять и так далее.
– Нет, не лучше.
– Не лучше? Ну, наверное, вы правы. Я лишь пытаюсь сказать, что не могу сказать, что знаю, как вам плохо, но думаю, что очень плохо, хотя, вероятно, вам мое сочувствие не нужно, поэтому мне лучше заткнуться. Вот, собственно, и все.
– Спасибо, – кивнула она. – Хотя, возможно, оно и к лучшему. Боюсь, я не слишком приятный человек.
«Вот это уж точно», – подумал он.
– Вы симпатичнее мистера Тэннера, – сказал он. – Я на него сегодня наткнулся в «Теско».
Она широко раскрыла глаза.
– В «Теско»?
– Вот и я то же самое подумал, – ответил он. – Хотя, с другой стороны, чего в этом странного? Ну... ведь даже распоследним гадам нужно иногда ходить за покупками.
Она нахмурилась:
– Я бы подумала, что он заставляет все покупать жену.
– И я тоже. Но выходит, что нет. У него был список, и он по ходу что-то в нем черкал.
Она почти улыбнулась.
– Он вас видел?
Пол кивнул:
– Я на него едва не наступил, и он со мной заговорил прежде, чем я успел сбежать («Как мы с тобой только что»). Он посмеялся над моей пиццей.
– Вот гад.
– Так я и подумал. Она вздернула губу.
– Готова поспорить, его жена готовит по рецептам из телешоу Делии Смит. Или какие-нибудь модные блюда из полуфабрикатов, которые покупает в «Маркс энд Спенсере».
– Если уж на то пошло, они собирались ужинать фрикадельками. Он сам мне сказал.
– Фрикадельками?!
Пол кивнул.
– Это только доказывает, что в мире все-таки есть справедливость. Сорок с чем-то лет портишь всем вокруг жизнь, но рано или поздно тебя ждут фрикадельки. И поделом ему, на мой взгляд.
Слабая искра с кончика одного пальца на кончик другого, нет, даже не пламя, ничего, столь живого и яркого, как огонь, ничего такого зрелищного или явного. Но немного тепла сырым холодным вечером – никаких соловьев на Беркли-сквер, только приглушенный рев джаз-банда (одна половина которого как будто играла «Бал ставней в Темном городе», а конкурирующая фракция всеми фибрами души дудела «Алло, Центральная, дайте мне доктора Джаз», они проигрывали битву и, вероятно, это знали, но никто не мог бы обвинить их в том, что они сдались; а тем временем музыкальный автомат наяривал последние хиты в счастливом кибернетическом самозабвении).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50