Он потратил на это много слов и времени.
Теперь я мог доказать им, что Оракул показал на меня, только сделав то, на что способен один джихади.
А для этого мне нужна была магия.
Жеребец невесело кивнул, потом повернул голову, ткнулся лбом мне в грудь и сильно потерся, что лишило меня с таким трудом сохраняемого равновесия. Я устоял только потому что успел ухватиться за седло, и выругался, когда больное колено напомнило о моем неделикатном отношении к нему.
Песня ветра изменилась.
– Тигр…
Я перестал ругаться и осмотрелся. День превращался в ночь.
Времени уже не было.
Я отвязал жеребца от куста, который он легко мог выдрать, но не выдирал потому что ему и в голову не приходило, что он явно сильнее – и умнее – сидящего в песке растения. Все лошади таковы. Повод я закинул ему на шею и привязал к седлу. Если жеребец вздумает спасаться бегством – чего я опасался – лучше предусмотрительно избавить его от травм. Болтающийся повод обычно рвется, когда на него наступают. Но однажды я видел как нога убегавшей лошади попала в петлю болтавшегося повода, и, споткнувшись и неудачно упав, лошадь сломала себе шею.
– Не поднимайся, – посоветовал я Дел, – а лучше ложись. Можешь даже закрыть глаза или спрятаться под одеяло. Я сам не представляю, что может произойти.
Дел сидела прямо.
– Что ты… Тигр!
Я вынул из ножен меч.
– Эта штука у меня уже давно, а я так и не выяснил, что я могу с ней сделать.
– Или он с тобой!
– Ну… и такое может быть, – я прищурился, спасаясь от песка, выплюнул грязь изо рта и пожал плечами. – Придется рискнуть. И к тому же, баска… может удастся задержать идущих за нами гончих.
– Это может убить тебя!
– Нет, – усмехнулся я. – Убить меня придется тебе, если Чоса слишком разойдется.
Она тут же замолчала.
На это я и рассчитывал; размышления о предстоящем меня тоже не радовали.
И рисковал я гораздо больше, чем она.
Я так думаю.
Аиды, как же я ненавижу магию.
13
Я подумал о песне, просто о глупой песенке. Я не мастер в пении (Дел сказала бы совсем не мастер) и поэтому всегда чувствую себя втройне глупо, когда приходится петь. Я стоял в окружении песков и сочинял песенку, даже напевал вслух, потому что из прошлого опыта знал, что без этого было не обойтись. По крайней мере раньше каждый раз я пел.
Северяне Стаал-Уста мне все подробно объясняли: пение позволяло оживить меч, вложить в него сознание, вызвать силу, скрытую в яватме, омытой тщательно продуманными ритуалами и рунами. Согласно привычным мне представлениям о танце, пение только мешало сосредоточиться. Готовиться к вступлению в круг нужно было совсем иначе: замкнуться в себе, оживить свою душу, успокоить свои чувства…
Аиды, если задуматься, все это звучит странно, а если попытаться объяснить вслух, то получается просто ерунда. Так что попробую проще: я воспринимал себя как оружие, а меч как свое продолжение, поэтому стоило мне только подумать о движении, мечь тут же совершал его, как неотъемлемая часть моего тела.
Раньше у меня был Разящий. Я считал его совершенством, но в бою против Северного танцора меча, повторно напоившего свою яватму, он был разбит. Вместе с Разящим я много лет бродил по Югу и каждый домейн, в котором мы находились, принадлежал нам, хотя об этом не знал владевший им танзир; а среди танцоров мечей, которые правят Югом своим искусством владения оружием и готовностью убивать за деньги, мы с Разящим считались лучшими.
Конечно Аббу Бенсир мог бы возразить и заявить, что это он лучший, но до сих пор не делал этого, потому что наши дороги долго не пересекались. У Аббу была своя часть Юга, у меня своя. Мы уважали друг друга.
Уважал ли он меня до сих пор, я не знал. Возможно. Тот, факт, что он согласился выследить нас, не означал что он потерял к нам уважение, скорее мы просто стоили обещанных денег. В конце концов, ведь именно Аббу бросил мне свой меч в разгар суматохи в Искандаре, когда я лишился своего.
Конечно тогда платить за мою голову никто еще не собирался.
Теперь он бы не бросил мне свой меч, он бы забрал мой, если бы смог… и это заставило меня вспомнить о Самиэле – и Чоса Деи.
Ветер и песок забивали уши. Я слышал низкое рычание, жалобу песчаной бури, отчаявшейся утолить свой страшный голод. Я и раньше слышал эти стоны и чувствовал силу. Если я и дальше буду так стоять, существует большая вероятность, что больше я в своей жизни ничего не услышу – и не почувствую.
Мне удалось повернуть голову и через плечо увидеть Дел. Она скорчилась за песчаным заносом, натянув на голову капюшон и завернувшись в одеяло. Контуры тела терялись в многочисленных складках, но я видел ее: длинные ноги, переплетенные с моими, аромат бело-шелковых волос, щекотавших мне лицо. Я не мог отдать это тело – и дух, скрывавшийся в нем
– на расправу самуму.
Или необузданной магии.
Аиды.
Значит ничего не остается, как только доказать, что я сильнее.
– Ладно, – прошептал я ветру, – давай обсудим, только мы вдвоем, стоит ли дуть в этой части пустыни… или лучше перебраться туда, где собралась толпа танцоров мечей, мечтающих получить наши шкуры… и конечно деньги, которые им за нас обещали.
Самум зарычал громче, визжа, шипя и подвывая. Песок и грязь жалили даже прищуренные, почти закрытые глаза. Ресницы отяжелели от песка, ноздри были наполовину забиты, губы спеклись. Песок скрипел на зубах, обдирал язык и горло. Но я знал, что повернувшись спиной к ветру, я признаю превосходство самума.
Где-то позади меня возмущенно фыркнул жеребец. Я слабо удивился, что он еще не убежал. Наверное он думал, что все еще привязан… нужно было хлопнуть его по крупу и отослать.
Я сжал рукоять двумя руками и поднял меч высоко в воздух. Ветер взвизгнул и застонал, порезавшись об острие. Весь мир вокруг меня был наполнен воем. Волосы срывало с лица и отбрасывало назад, едва не вырывая их из кожи. Я расставил ноги пошире, чтобы не мешало больное колено, зарыл их по лодыжки в песок для устойчивости, и потянулся в воздух за мечом, вертикально разрезая бурю.
Я стоял как настоящий завоеватель, как варвар с мечом, празднующий победу или воспевающий свои подвиги так, что поза говорила больше чем слова: «Я повелитель. Я властелин. И вы, желающие занять мое место, попытайтесь вначале заставить меня подвинуться.»
Я подумал, что в моей ситуации это то, что нужно.
– Мое, – громко объявил я.
Буря не унималась.
– Мое, – сказал я увереннее.
Самум продолжал петь, хватая меня за голые руки и ноги. А потом он взялся за одежду; он стащил с меня бурнус и хитон, разорвав их как гнилой шелк, и оставил меня в одной набедренной повязке. Когти песчаного тигра на груди тихо постукивали, ремешки Южных сандалий, перевязанные до колен, впивались в ноги, Северная перевязь сжимала ребра, спину и плечи.
Конечно варвар.
– МОЕ, – проревел я и песня в моей голове поднялась до таких высот, что едва не оглушила меня.
Самиэлю ответил самум. Я почувствовал ответ прежде чем услышал: дрожь возникла в животе, прошла по костям и обрела такую силу, что едва не сломала мне запястья, но напряжением мускулов я подавил ее. Сила, которую я почувствовал, была сладкой, соблазнительной и такой влекущей. Она знала меня. Она понимала мою песню. Однажды я напоил ее, потом позволил ей напиться повторно. Мы были вдвойне связаны, Самиэль и я.
А потом песня изменилась. Душа Самиэля скрылась как искра захваченная вихрем, и я почувствовал, как что-то другое поднимается во мне, чтобы занять ее место. Что-то очень сильное, Что-то очень злое.
Оно шло от меча, усиливаясь как жар, опалявший горизонт Пенджи. Черный свет. ЧЕРНЫЙ свет. Не настоящее сияние, вроде света солнца, луны или огня. Он был совершенно черным. И все же светился.
По телу заструились ручейки пота, к ним сразу прилип песок, все складки кожи, все шрамы тут же начали чесаться.
Аиды, опять за старое.
Черный свет, сияние. Оно стекало по клинку, для пробы легонько хлопая меня по рукам, сжимавшим клинок, потом спустилось пониже, наполняя пальцы, ладони, запястья.
Я выругался. Я сказал что-то очень грубое. Потому что в этот момент я испугался больше чем когда-либо в жизни.
Свет КАСАЛСЯ меня…
Черный, сияющий свет покрывал плоть темным слоем.
– Аиды, – выдавил я.
Это была не магия. Точно не магия, я бы ее узнал. Что-то хуже. Что-то гораздо сильнее и гораздо опаснее.
Часть меча была черной. Чернота то увеличивалась, то уменьшалась, подчиняясь Чоса Деи, реагируя на мои попытки собрать все силы тела и души, чтобы загнать волшебника обратно.
Потом почернел весь клинок. Потом рукоять. Потом пальцы, сжимавшие ее.
Черные кандалы обхватили запястья.
Он так долго ждал этого.
Я закричал. Попытался разжать пальцы, чтобы избавиться от почерневшего меча, забросить его в ветер, где он растворится в самуме. Но я не мог отпустить оружие, в котором томился в плену Чоса Деи.
Который теперь пленил меня.
И тогда я впервые почувствовал это. Нежное касание. Поглаживание. Легчайший шепот дыхания в моей душе. Чернота пошла дальше.
– Дел, – прохрипел я. – Дел, ну давай, сделай что должна СЕЙЧАС…
Но Дел не слушала – или не слышала – меня.
Я подумал, а что если повернуть острие на себя – уничтожит ли моя смерть Чоса Деи; но лишив себя жизни, я отдам ему тело. Чоса уже доказал, что он может переделать все, что подходит ему для исполнения его целей. Вряд ли умирающее тело его остановит. Даже мое.
Самум взвыл. Он забивал глаза и уши, забирался мне в душу. Я почувствовал, как палец Чоса – или не знаю, что уж там – коснулся моего правого предплечья. Потом левого. Чернота поднималась застенчиво, словно заигрывала, а потом заглатывала все больше и больше плоти.
Все волоски на теле встали дыбом. Желудок сжимался и переворачивался. Мне хотелось выплюнуть все, что наполняло его.
Аиды, что же я наделал?
Чернота.
Так много черноты.
Пожирающей меня дюйм за дюймом.
Заболели кости рук.
Может он начал переделывать их?
От страха и песка во рту стало сухо. Я болезненно сглотнул комок, мечтая о глотке воды, вина. О силе и мужестве, которых мне так отчаянно не хватало.
Я сжал меч сильнее, сдавив кожаную ленту на рукояти так, что заныли суставы. Пальцы ног с треском подогнулись. Заболело даже здоровое колено. Я весь собрался, силы у меня еще оставались.
Последняя попытка.
– Мое, – беззвучно произнес я. – Этот меч, это тело, эта душа…
И внезапно мои глаза открылись. Тупо глядя в бурю, не замечая песка, пыли и ветра, я понял. Я ЗНАЛ.
Чоса многого не понимал. О духе. Он был хорошо знаком с магией, плотью и костями. Он НИЧЕГО не знал о духе.
Ничего об одержимости молодого Южного чулы, приговоренного к жизни животного… и однажды получившего то, о чем не знал никто. Что-то тайное. Что-то, что он мог хранить, чего он мог касаться, ласкать, с чем он мог разговаривать о своих мечтах; и что уничтожало пытавшихся одолеть его демонов.
У него появилось что-то его собственное.
Я усмехнулся самуму.
– Мое, – торжествующе прошептал я с той особой, могущественной злобой, которую породило детство чулы; мальчика, размером с мужчину, объявленного чужаком и недоумком.
Который верил всему, что ему говорили.
– Мое, – снова сказал я.
На этот раз Чоса меня услышал.
И возникла боль.
Она заставила меня упасть на колени.
Опуститься на песок.
Обрывки воспоминаний и осознание происходящего заставили меня забыть обо всем, кроме страха и ужасного предчувствия.
Чоса Деи был не легендой. История о его пленении братом – чародеем Шака Обре – была правдой, а не выдумкой, не страшной сказкой на ночь. Каждое слово о Чоса Деи было правдой.
Но рассказы о нем не отражали всей его злобной сути.
Меч в моих руках изменялся. Почерневший кончик – нет, он уже не был черным. Кончик стал серебристым, как сталь. Чистая, нетронутая Северная сталь, раскаленная в Северном огне, охлажденная в Северной воде и благословенная Северными богами.
Самиэль?
Черный свет распространялся. Чоса Деи рвался на свободу, он поглощал меня, карабкаясь все выше по предплечьям, он уже почти добрался до локтей.
Кончик меча опустился. Еще несколько дюймов клинка Самиэля превратилось в чистую сталь.
И тогда я понял.
Чоса Деи выходил. Чоса оставлял меч. Он менял созданную на Севере яватму на Южного танцора меча.
Освобожденный Самиэль.
Если меч опустеет, избавившись от Чоса…
Если.
Но Чоса из опустевшего меча перейдет в меня.
Если.
Если я приму его.
Если я позволю ему войти. Если я позволю ему получить тело, покинув меч, сможет ли меч тогда уничтожить его?
Наверное сможет. Вот только некому будет нанести удар.
Аиды.
Внутренности сжимались. Зубы скрипели. Глаза расширились и отказывались закрываться.
Чернота дошла до локтей.
Мускулы сжались. Вниз через бурю, разрезая стенающий ветер. Черный свет вспыхнул. Чистая сталь сверкнула. Всем своим весом я надавил на меч, загоняя его в песок. Глубже. Чтобы клинок ушел как можно ниже. Царапая сталь.
Стоя на коленях, я сжимал меч.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
Теперь я мог доказать им, что Оракул показал на меня, только сделав то, на что способен один джихади.
А для этого мне нужна была магия.
Жеребец невесело кивнул, потом повернул голову, ткнулся лбом мне в грудь и сильно потерся, что лишило меня с таким трудом сохраняемого равновесия. Я устоял только потому что успел ухватиться за седло, и выругался, когда больное колено напомнило о моем неделикатном отношении к нему.
Песня ветра изменилась.
– Тигр…
Я перестал ругаться и осмотрелся. День превращался в ночь.
Времени уже не было.
Я отвязал жеребца от куста, который он легко мог выдрать, но не выдирал потому что ему и в голову не приходило, что он явно сильнее – и умнее – сидящего в песке растения. Все лошади таковы. Повод я закинул ему на шею и привязал к седлу. Если жеребец вздумает спасаться бегством – чего я опасался – лучше предусмотрительно избавить его от травм. Болтающийся повод обычно рвется, когда на него наступают. Но однажды я видел как нога убегавшей лошади попала в петлю болтавшегося повода, и, споткнувшись и неудачно упав, лошадь сломала себе шею.
– Не поднимайся, – посоветовал я Дел, – а лучше ложись. Можешь даже закрыть глаза или спрятаться под одеяло. Я сам не представляю, что может произойти.
Дел сидела прямо.
– Что ты… Тигр!
Я вынул из ножен меч.
– Эта штука у меня уже давно, а я так и не выяснил, что я могу с ней сделать.
– Или он с тобой!
– Ну… и такое может быть, – я прищурился, спасаясь от песка, выплюнул грязь изо рта и пожал плечами. – Придется рискнуть. И к тому же, баска… может удастся задержать идущих за нами гончих.
– Это может убить тебя!
– Нет, – усмехнулся я. – Убить меня придется тебе, если Чоса слишком разойдется.
Она тут же замолчала.
На это я и рассчитывал; размышления о предстоящем меня тоже не радовали.
И рисковал я гораздо больше, чем она.
Я так думаю.
Аиды, как же я ненавижу магию.
13
Я подумал о песне, просто о глупой песенке. Я не мастер в пении (Дел сказала бы совсем не мастер) и поэтому всегда чувствую себя втройне глупо, когда приходится петь. Я стоял в окружении песков и сочинял песенку, даже напевал вслух, потому что из прошлого опыта знал, что без этого было не обойтись. По крайней мере раньше каждый раз я пел.
Северяне Стаал-Уста мне все подробно объясняли: пение позволяло оживить меч, вложить в него сознание, вызвать силу, скрытую в яватме, омытой тщательно продуманными ритуалами и рунами. Согласно привычным мне представлениям о танце, пение только мешало сосредоточиться. Готовиться к вступлению в круг нужно было совсем иначе: замкнуться в себе, оживить свою душу, успокоить свои чувства…
Аиды, если задуматься, все это звучит странно, а если попытаться объяснить вслух, то получается просто ерунда. Так что попробую проще: я воспринимал себя как оружие, а меч как свое продолжение, поэтому стоило мне только подумать о движении, мечь тут же совершал его, как неотъемлемая часть моего тела.
Раньше у меня был Разящий. Я считал его совершенством, но в бою против Северного танцора меча, повторно напоившего свою яватму, он был разбит. Вместе с Разящим я много лет бродил по Югу и каждый домейн, в котором мы находились, принадлежал нам, хотя об этом не знал владевший им танзир; а среди танцоров мечей, которые правят Югом своим искусством владения оружием и готовностью убивать за деньги, мы с Разящим считались лучшими.
Конечно Аббу Бенсир мог бы возразить и заявить, что это он лучший, но до сих пор не делал этого, потому что наши дороги долго не пересекались. У Аббу была своя часть Юга, у меня своя. Мы уважали друг друга.
Уважал ли он меня до сих пор, я не знал. Возможно. Тот, факт, что он согласился выследить нас, не означал что он потерял к нам уважение, скорее мы просто стоили обещанных денег. В конце концов, ведь именно Аббу бросил мне свой меч в разгар суматохи в Искандаре, когда я лишился своего.
Конечно тогда платить за мою голову никто еще не собирался.
Теперь он бы не бросил мне свой меч, он бы забрал мой, если бы смог… и это заставило меня вспомнить о Самиэле – и Чоса Деи.
Ветер и песок забивали уши. Я слышал низкое рычание, жалобу песчаной бури, отчаявшейся утолить свой страшный голод. Я и раньше слышал эти стоны и чувствовал силу. Если я и дальше буду так стоять, существует большая вероятность, что больше я в своей жизни ничего не услышу – и не почувствую.
Мне удалось повернуть голову и через плечо увидеть Дел. Она скорчилась за песчаным заносом, натянув на голову капюшон и завернувшись в одеяло. Контуры тела терялись в многочисленных складках, но я видел ее: длинные ноги, переплетенные с моими, аромат бело-шелковых волос, щекотавших мне лицо. Я не мог отдать это тело – и дух, скрывавшийся в нем
– на расправу самуму.
Или необузданной магии.
Аиды.
Значит ничего не остается, как только доказать, что я сильнее.
– Ладно, – прошептал я ветру, – давай обсудим, только мы вдвоем, стоит ли дуть в этой части пустыни… или лучше перебраться туда, где собралась толпа танцоров мечей, мечтающих получить наши шкуры… и конечно деньги, которые им за нас обещали.
Самум зарычал громче, визжа, шипя и подвывая. Песок и грязь жалили даже прищуренные, почти закрытые глаза. Ресницы отяжелели от песка, ноздри были наполовину забиты, губы спеклись. Песок скрипел на зубах, обдирал язык и горло. Но я знал, что повернувшись спиной к ветру, я признаю превосходство самума.
Где-то позади меня возмущенно фыркнул жеребец. Я слабо удивился, что он еще не убежал. Наверное он думал, что все еще привязан… нужно было хлопнуть его по крупу и отослать.
Я сжал рукоять двумя руками и поднял меч высоко в воздух. Ветер взвизгнул и застонал, порезавшись об острие. Весь мир вокруг меня был наполнен воем. Волосы срывало с лица и отбрасывало назад, едва не вырывая их из кожи. Я расставил ноги пошире, чтобы не мешало больное колено, зарыл их по лодыжки в песок для устойчивости, и потянулся в воздух за мечом, вертикально разрезая бурю.
Я стоял как настоящий завоеватель, как варвар с мечом, празднующий победу или воспевающий свои подвиги так, что поза говорила больше чем слова: «Я повелитель. Я властелин. И вы, желающие занять мое место, попытайтесь вначале заставить меня подвинуться.»
Я подумал, что в моей ситуации это то, что нужно.
– Мое, – громко объявил я.
Буря не унималась.
– Мое, – сказал я увереннее.
Самум продолжал петь, хватая меня за голые руки и ноги. А потом он взялся за одежду; он стащил с меня бурнус и хитон, разорвав их как гнилой шелк, и оставил меня в одной набедренной повязке. Когти песчаного тигра на груди тихо постукивали, ремешки Южных сандалий, перевязанные до колен, впивались в ноги, Северная перевязь сжимала ребра, спину и плечи.
Конечно варвар.
– МОЕ, – проревел я и песня в моей голове поднялась до таких высот, что едва не оглушила меня.
Самиэлю ответил самум. Я почувствовал ответ прежде чем услышал: дрожь возникла в животе, прошла по костям и обрела такую силу, что едва не сломала мне запястья, но напряжением мускулов я подавил ее. Сила, которую я почувствовал, была сладкой, соблазнительной и такой влекущей. Она знала меня. Она понимала мою песню. Однажды я напоил ее, потом позволил ей напиться повторно. Мы были вдвойне связаны, Самиэль и я.
А потом песня изменилась. Душа Самиэля скрылась как искра захваченная вихрем, и я почувствовал, как что-то другое поднимается во мне, чтобы занять ее место. Что-то очень сильное, Что-то очень злое.
Оно шло от меча, усиливаясь как жар, опалявший горизонт Пенджи. Черный свет. ЧЕРНЫЙ свет. Не настоящее сияние, вроде света солнца, луны или огня. Он был совершенно черным. И все же светился.
По телу заструились ручейки пота, к ним сразу прилип песок, все складки кожи, все шрамы тут же начали чесаться.
Аиды, опять за старое.
Черный свет, сияние. Оно стекало по клинку, для пробы легонько хлопая меня по рукам, сжимавшим клинок, потом спустилось пониже, наполняя пальцы, ладони, запястья.
Я выругался. Я сказал что-то очень грубое. Потому что в этот момент я испугался больше чем когда-либо в жизни.
Свет КАСАЛСЯ меня…
Черный, сияющий свет покрывал плоть темным слоем.
– Аиды, – выдавил я.
Это была не магия. Точно не магия, я бы ее узнал. Что-то хуже. Что-то гораздо сильнее и гораздо опаснее.
Часть меча была черной. Чернота то увеличивалась, то уменьшалась, подчиняясь Чоса Деи, реагируя на мои попытки собрать все силы тела и души, чтобы загнать волшебника обратно.
Потом почернел весь клинок. Потом рукоять. Потом пальцы, сжимавшие ее.
Черные кандалы обхватили запястья.
Он так долго ждал этого.
Я закричал. Попытался разжать пальцы, чтобы избавиться от почерневшего меча, забросить его в ветер, где он растворится в самуме. Но я не мог отпустить оружие, в котором томился в плену Чоса Деи.
Который теперь пленил меня.
И тогда я впервые почувствовал это. Нежное касание. Поглаживание. Легчайший шепот дыхания в моей душе. Чернота пошла дальше.
– Дел, – прохрипел я. – Дел, ну давай, сделай что должна СЕЙЧАС…
Но Дел не слушала – или не слышала – меня.
Я подумал, а что если повернуть острие на себя – уничтожит ли моя смерть Чоса Деи; но лишив себя жизни, я отдам ему тело. Чоса уже доказал, что он может переделать все, что подходит ему для исполнения его целей. Вряд ли умирающее тело его остановит. Даже мое.
Самум взвыл. Он забивал глаза и уши, забирался мне в душу. Я почувствовал, как палец Чоса – или не знаю, что уж там – коснулся моего правого предплечья. Потом левого. Чернота поднималась застенчиво, словно заигрывала, а потом заглатывала все больше и больше плоти.
Все волоски на теле встали дыбом. Желудок сжимался и переворачивался. Мне хотелось выплюнуть все, что наполняло его.
Аиды, что же я наделал?
Чернота.
Так много черноты.
Пожирающей меня дюйм за дюймом.
Заболели кости рук.
Может он начал переделывать их?
От страха и песка во рту стало сухо. Я болезненно сглотнул комок, мечтая о глотке воды, вина. О силе и мужестве, которых мне так отчаянно не хватало.
Я сжал меч сильнее, сдавив кожаную ленту на рукояти так, что заныли суставы. Пальцы ног с треском подогнулись. Заболело даже здоровое колено. Я весь собрался, силы у меня еще оставались.
Последняя попытка.
– Мое, – беззвучно произнес я. – Этот меч, это тело, эта душа…
И внезапно мои глаза открылись. Тупо глядя в бурю, не замечая песка, пыли и ветра, я понял. Я ЗНАЛ.
Чоса многого не понимал. О духе. Он был хорошо знаком с магией, плотью и костями. Он НИЧЕГО не знал о духе.
Ничего об одержимости молодого Южного чулы, приговоренного к жизни животного… и однажды получившего то, о чем не знал никто. Что-то тайное. Что-то, что он мог хранить, чего он мог касаться, ласкать, с чем он мог разговаривать о своих мечтах; и что уничтожало пытавшихся одолеть его демонов.
У него появилось что-то его собственное.
Я усмехнулся самуму.
– Мое, – торжествующе прошептал я с той особой, могущественной злобой, которую породило детство чулы; мальчика, размером с мужчину, объявленного чужаком и недоумком.
Который верил всему, что ему говорили.
– Мое, – снова сказал я.
На этот раз Чоса меня услышал.
И возникла боль.
Она заставила меня упасть на колени.
Опуститься на песок.
Обрывки воспоминаний и осознание происходящего заставили меня забыть обо всем, кроме страха и ужасного предчувствия.
Чоса Деи был не легендой. История о его пленении братом – чародеем Шака Обре – была правдой, а не выдумкой, не страшной сказкой на ночь. Каждое слово о Чоса Деи было правдой.
Но рассказы о нем не отражали всей его злобной сути.
Меч в моих руках изменялся. Почерневший кончик – нет, он уже не был черным. Кончик стал серебристым, как сталь. Чистая, нетронутая Северная сталь, раскаленная в Северном огне, охлажденная в Северной воде и благословенная Северными богами.
Самиэль?
Черный свет распространялся. Чоса Деи рвался на свободу, он поглощал меня, карабкаясь все выше по предплечьям, он уже почти добрался до локтей.
Кончик меча опустился. Еще несколько дюймов клинка Самиэля превратилось в чистую сталь.
И тогда я понял.
Чоса Деи выходил. Чоса оставлял меч. Он менял созданную на Севере яватму на Южного танцора меча.
Освобожденный Самиэль.
Если меч опустеет, избавившись от Чоса…
Если.
Но Чоса из опустевшего меча перейдет в меня.
Если.
Если я приму его.
Если я позволю ему войти. Если я позволю ему получить тело, покинув меч, сможет ли меч тогда уничтожить его?
Наверное сможет. Вот только некому будет нанести удар.
Аиды.
Внутренности сжимались. Зубы скрипели. Глаза расширились и отказывались закрываться.
Чернота дошла до локтей.
Мускулы сжались. Вниз через бурю, разрезая стенающий ветер. Черный свет вспыхнул. Чистая сталь сверкнула. Всем своим весом я надавил на меч, загоняя его в песок. Глубже. Чтобы клинок ушел как можно ниже. Царапая сталь.
Стоя на коленях, я сжимал меч.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51