– Дел, ради валхайла…
Естественно закончить она мне не позволила.
– Подумай, тигр. Ты говоришь, что эта часть моей жизни завершена. Время убийств. Годы, когда я пожертвовала человечностью ради одержимости,
– что-то сверкнуло в ее глазах: гнев и разочарование. – Если это правда, что мне осталось? Что осталось женщине?
– Дел, не начинай снова…
– Может мне отправиться в гарем какого-нибудь танзира? Конечно я бы дорого стоила. Меня изгнали с Севера и я не могу вернуться на родину. Может мне выйти замуж за Южного крестьянина, или караванщика, или владельца кантины? – она многозначительно подняла палец. – Не забывай, я бесплодна. Я не могу принести мужу наследников, – рука безвольно упала. – На что еще я гожусь?
Я скривился, сдерживая улыбку, и чувствуя неловкость, потому что ответ на ее вопрос был очень простым. Ответ был слишком простым. Дел сама заставила меня найти его. Тем не менее он был верен.
– В твоем случае некоторые мужчины – большая часть мужчин! – могли бы поклясться, что желание иметь детей отступает перед желанием, которое ты вызываешь.
Она покраснела и скрипнула зубами.
– Если я сейчас прекрасна настолько, чтобы «вызывать желание», на что я буду годится когда красота исчезнет? Что мне делать, Тигр? Что мне остается?
– Ну, не знаю, что будет если ты выйдешь замуж за Южного крестьянина…
– Может мне пойти прислуживать в кантину? Тебе нравятся служанки.
– Слушай, Дел…
– Или попробовать соблазнить танзира Джулы?
– В Джуле правит женщина.
Она испепелила меня взглядом.
– Ты понял, что я имела в виду.
– А танзир Джулы тоже не прочь расправиться с нами, помнишь? Особенно с тобой. Ты убила ее отца.
– Только убивать я и умею, – со страстью в голосе закончила Дел.
– Тебе это не нравится? Тогда измени свою жизнь, – спокойно предложил я. – Последние – сколько? почти два года – ты без передышки разглагольствовала, как женщина должна сражаться, чтобы занять достойное место в мире мужчин. Ты сражалась и ты победила. А теперь, ожидая, что я решу за тебя твои проблемы, ты уничтожаешь все, чего достигла. Ты стала тем, кем должна была стать ради определенной цели. Эта цель уже позади. Так найди себе другую.
Дел долго смотрела на меня. Не знаю, о чем она думала. Даже мне, хорошо знавшему ее, не удалось это понять. Но яростное напряжение, овладевшее ею, спало и заговорила она уже не так резко.
– А ты нашел свою цель?
Я пожал плечами.
– У меня нет цели. Я просто живу. Я – Песчаный Тигр.
Дел наконец улыбнулась. Последние следы напряжения исчезли с ее лица.
– Песчаный Тигр, – промурлыкала она. – Да, этого более чем достаточно. Настоящая шишка.
– И, кстати говоря, мы так ничего и не решили, – напомнил я.
– Ты о чем?
– Куда мы едем.
– На Юг.
– Это я уже понял. А куда на Юг?
Дел раздраженно нахмурилась.
– В аиды, а мне откуда знать?
Надо же, как точно она передала мои чувства.
3
Оазисом называлось беспорядочное нагромождение плоских, желто-розовых валунов, защищающих живой мирок в пустыне от вторжения ветра и песка, и несколько тощих пальм с чахлыми, серо-зелеными листьями. О какой-то тени говорить не приходилось. Только к северу от стены камней, у ее основания, тянулась узкая темная полоска, и это было лучше чем ничего. Кроме того, мы еще не настолько далеко зашли на Юг, чтобы начала донимать жара. На границе между двумя странами прохладно и песок не наполняли кристаллы Пенджи.
Вода плескалась в природном каменном бассейне, надстроенном человеческими руками, и наполняла его в запястье глубиной, что по пустынным меркам считалось достаточным запасом. Со дна бассейна, скрытый паутиной травы, песком и мелкими камешками, бил подземный источник. Хотя осушить бассейн было делом нескольких минут – а лошадь могла сделать это и быстрее – он быстро наполнялся. Источник казался неисчерпаемым, но каждая капля воды на Юге драгоценность и ею не рискуют. Поэтому люди для верности надстроили стены, окружавшие бассейн, а на каждом камне стены грубо высекли надписи, которые должны были защитить оазис от всех и каждого, кто посмел бы попытаться уничтожить его щедрость.
Я развернул жеребца, отдал ему повод и гнедой жадно начал пить. Камень цвета песка мокро блеснул, но быстро скрылся под водой, когда источник снова наполнил бассейн. Я позволил жеребцу осушить его наполовину, потом отвел в сторону.
Дел, все еще сидевшая на чалом, нахмурилась, увидев, что я начал развязывать узлы сумок и ослаблять подпруги.
– Ты же не собираешься здесь задерживаться…
– Скоро стемнеет.
– Но мы у всех на виду… Может было бы лучше поехать куда-нибудь в другое место? Где можно спрятаться?
– Может было бы лучше, – согласился я, – но вот только вода ЗДЕСЬ. Ты знаешь не хуже меня, что на Юге мимо воды не проходят.
– Нет, но мы можем наполнить фляги, остудить лошадей и ехать дальше.
– Ехать куда? – я бросил сумы на землю. – До следующего источника день езды. Глупо уезжать отсюда на ночь глядя. Луны сегодня не будет… Ты согласишься рискнуть потеряться в темноте?
Дел вздохнула, рассеянно сражаясь с чалым поводом. Мерин фыркнул, брызгая слюной.
– Кажется однажды ты мне говорил, что знаешь Юг как линии своей руки.
– Говорил. Знаю лучше чем многие. Но это не значит, что я должен вести себя как дурак, – я расстегнул подпруги, снял седло и влажный потник, бросил их на сумы. Спина жеребца была мокрой и взъерошенной. – Мы давно не были на Юге, баска. Наверняка с тех пор по пустыне пронеслось не меньше двадцати песчаных бурь. Все изменилось. И чтобы понять, что изменилось и где мы, мне нужно видеть.
– Я это понимаю, – терпеливо согласилась она. – Но если мы задержимся, нас будет легче найти.
Я показал на источник.
– Видишь те каракули? Они защищают не только воду. Здесь в неприкосновенности все путешественники пустыни.
– Даже путешественники, обвиняемые в убийстве мессии? – заинтересовалась она.
Я оскалил зубы.
– Да.
Вообще-то я этого не знал, но спорить не хотелось.
Дел не унималась.
– И люди с уважением отнесутся к этому закону?
– Все зависит от того, кто нас разоблачит, – я пошатнулся и расставил ноги пошире, когда жеребец прижал голову к моей руке и начал тереть зудящую от жары и пыли шкуру. – Племена всегда уважали перемирие путников. Они кочевники, баска… места вроде этого много значат для них. Это племена придумали вырезать символы на камнях, обещая защиту воде и путешественникам. Вряд ли они нарушат обычай даже если найдут нас, а в этом я тоже сомневаюсь.
– А если приедет кто-то другой? Кто не уважает обычаи?
Жеребец потерся сильнее и чуть не свалил меня. Я отпихнул назойливую голову.
– Значит придется с ними разбираться. Рано или поздно. Сегодня вечером или завтра утром, – я прищурился и посмотрел на нее. – Тебе не кажется, что пора дать лошади напиться? Она тянет повод с того момента как мы сюда приехали.
Так оно и было. Чалый, чувствуя запах воды, пританцовывал от нетерпения и хлестал хвостом, пытаясь добраться до бассейна, но Дел держала его на коротком поводе, не позволяя опустить голову.
После моих слов Дел сморщилась, вынула ноги из стремян и соскочила с мерина. Как и я за несколько минут до этого, она подвела лошадь к бассейну и чалый припал к воде. Несколько секунд Дел стояла неподвижно, нахмурив светлые брови в слабом раздражении, потом выражение ее лица изменилось. Дел оттащила чалого от бассейна – нельзя позволять лошади пить очень много сразу – и начала расседлывать его. Работа отвлекла ее, и морщины на лбу разгладились. Дел снова стала молодой.
И восхитительно великолепной той смертоносной острой красотой, которая так похожа на только что отточенный клинок меча.
Обычно на время наших остановок я снимал с жеребца уздечку и, стреноженного, оставлял его в одном недоуздке. Теперь это было рискованно. В любой момент могла появиться погоня и нам пришлось бы тут же садиться на лошадей и уезжать, а седлая стреноженную лошадь без уздечки мы рисковали потерять весь драгоценный запас времени. Так что уздечку я снимать не стал. Я просто придавил повод камнем, хотя жеребец и сам не собирался никуда уходить. Рожденный и выросший в пустыне, он понимал, что нельзя променять воду на неизвестность.
Я повесил седло и потник на каменную стену сушиться, а сам занялся одеялами, флягами и сумками. В общем, я чувствовал себя довольно бодро. Молот в голове совсем затих, хотя небольшое неприятное ощущение осталось, и желудок уже не возмущался. Я снова стал человеком и наконец-то послал Дел свою обычную ухмылку.
Дел покосилась на меня и занялась мерином. Как и я, она придавила повод камнем и освободила мокрую спину от седла и вещей. Чалый был неплохой лошадью, хотя и высокой, но это на мой взгляд. Я привык к моему коротконогому, крепенькому жеребцу, и не променял бы его на большого, мохнатого Северного мерина, у которого под шкурой было слишком много жира. Конечно на Севере лишний слой жира и густая шкура согревали в морозы, но в пустыне чалый, конечно, начал линять. Дел, сморщившись, вырвала несколько клоков влажной шерсти и пустила их лететь по воздуху.
Закончив с чалым, Дел повернулась ко мне.
– Значит мы остаемся здесь на ночь.
Я задумчиво осмотрел ее.
– Я думал, с этим вопросом мы уже разобрались.
Она решительно кивнула, потом повернулась ко мне спиной и прошествовала по траве, песку и камням в сторону Севера. Отойдя на несколько шагов, она вынула из ножен меч.
– Только не снова, – простонал я.
Дел подняла меч над головой, положив рукоять и клинок на раскрытые ладони, и запела. Песня была тихая и нежная, но полная силы и достоинства. Она так легко отзывалась на призыв и совершала то, для чего и была создана. Жемчужно-розовое сияние, слепящая белая вспышка, глубокая голубизна зимней бури. Они скользили по клинку, а потом срывались с него как дыхание баньши, умывая руки Дел.
Я не видел ее лица, только выгнутую спину под бурнусом, волосы, стекающие с плеч, но и этого было достаточно. Глубоко изнутри меня, болезненно, поднимались чувства, в которых я не мог разобраться. Не обычное желание, к нему я уже привык, не поклонение, потому что Дел не была совершенством, а все, что есть между ними. Хорошее и плохое, черное и белое, мужское и женское. Две половины создают целое. Дел была моей второй половиной.
Она долго пела. Потом опустила меч, прорезав дыхание мороза, и воткнула меч в землю.
Я вздохнул.
– И это тоже.
Другая мягкая, нежная песня. Дел, конечно, предпочла бы, чтобы я ее не слышал, а может ей было все равно. Она нарочно выдавала свои чувства. Я понял, что этот маленький ритуал, такой бесконечно Северный, был предназначен для меня так же как и для богов, к которым она обращалась.
Внезапно я чуть не расхохотался. Если я действительно был джихади, она могла бы помолиться и мне. По крайней мере я был Южанином.
И тут же из темноты выкралось сомнение, чтобы напасть на меня при дневном свете. Гнетущее, неразрешимое сомнение, древнее по своей сути, но одевшее теперь новые, модные одежды.
Был ли я Южанином? Или кем-то совсем другим?
Я дернул плечом, хмурясь и пытаясь отогнать его. Для сомнения места не было, я должен был защититься от него. Я наконец-то вернулся домой, после стольких месяцев вдали: теплый, здоровый и довольный жизнью, я снова чувствовал себя уютно. Знакомо.
Дома.
Дел пела свою Северную песню, уверенная в своем наследстве, родне, обычаях. У меня всего этого не было.
Я раздраженно нахмурился. Аиды, ну что за ерунда лезет в голову? Я был дома, как бы странно это ни звучало. Ну то есть, даже если я не был совсем Южанином, я родился здесь. Вырос здесь.
Был рабом.
Дел вырвала клинок из земли и повернулась ко мне. Лицо у нее было спокойным и непроницаемым, скрывая мысли и чувства.
Я тоже постарался ничего не выдать.
– Теперь лучше? – спросил я.
Она ссутулила одно плечо.
– Им решать. Если они захотят предложить защиту, мы будем под двойным благословением.
– Под двойным?
Дел коротко махнула рукой на окаймленный камнями бассейн.
– Южных богов и Северных богов. Можно ведь попросить благословения и тех и других.
Я умудрился ухмыльнутся.
– Наверное можно. Значит двойное благословение, да? – я поднял ножны и вынул собственный меч. – Ну ты знаешь, что в пении я не мастер, но думаю, что смо… аиды!
– Что? – встревожилась Дел.
С чувством отвращения я изучал порез на правой руке.
– Так, ерунда… царапина, – я нахмурился, обсасывая неглубокий, но болезненный порез на перепонке между большим пальцем и указательным. – А жжет как в аидах, – я оторвался от пореза и осмотрел его. – Ладно, это слишком далеко от сердца, чтобы быть смертельным.
Дел, успокоившись, села на свое одеяло, разложенное рядом с моим.
– Стареешь и становишься небрежным.
Я нахмурился, но она, сама невинность, уже занялась чисткой меча, покрытого пылью и липким соком травы.
Мне бы следовало заняться тем же самым. Я вытащил из сумы масло, точильный камень, ткань.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51