Йири девятнадцати ждать еще долго.
А здесь нет живой тени созвездий.
И холодно по-другому.
Несколько дней прошло. Благословенный был занят — и они почти не виделись. Иримэ направила посыльного — не решился идти к ней. Ёши заглядывал иногда — обязан был это делать, асаланта долго о себе напоминает. Заставал его у окна. Казалось, и не шевельнется. Даже ветер волоска не качнет. Однако обязаны были хоть несколько слов друг другу сказать.
Ёши спрашивал, но смотрел в стену. Все-таки Йири не выдержал:
— Лучше мне было умереть?
— Не говори глупостей, — впервые за эти дни врач вернулся к прежнему тону. — Это ничего бы для них не изменило. Ты все делаешь правильно. Слишком правильно.
— Мне нельзя по-другому.
— Почему?
— Потому что лишь этим я могу хоть как-то заплатить за оказанную честь.
— Тогда скажи, — необычайно кротко спросил врач. — Что ты чувствуешь по отношению ко мне? Благодарность? Или на меня можно смотреть равнодушно, поскольку не отпускать людей в смерть — мой долг?
— И то и другое.
Ёши шагнул к нему.
— А если я сейчас ударю тебя? Что сделаешь? Промолчишь? Или поступишь как-то еще в соответствии с тем, что из тебя сотворили? Тебе же больно сейчас — от такого головой о стенки колотятся. Или ты даже боль себе чувствовать запретил?
— Не знаю, — шепотом.
— От тебя требуют совершенства. А если тебе придется умереть? Тоже постараешься сделать это безупречно? Смерть некрасива, дружок. И над своим телом ты настолько не властен, уж мне поверь. Хоть это радует.
Он повернулся и вышел — резче, нежели следует.
Светлые камешки дорожек — причудливые радостные узоры. Белые конюшни — по стенам плясали тени от широких листьев.
Одна была, которую можно было обнять, спрятать лицо — и стоять так, пока не послышатся шаги конюха. А потом уйти — видеть тебя таким не должен никто.
И вот — не успел. На конюшне его встретили так, будто готовы в пыль превратиться и под ноги лечь. А она, рыжая, шерсть поблекшая — или почудилось? — смотрела тусклым глазом. Смерть некрасива. Однако не это главное. Отними у лошади возможность догонять ветер — что же останется?
Он наклонился над кормушкой. Корм засыпали недавно… Вспомнились рассказы Хиранэ…
— Я знаю, какой это яд.
Фея начала ржать и метаться — и скоро ее не стало.
— Ее-то за что? — тихо и грустно спросил. Спокойно. А того, кто за лошадью ходил, уже вытолкнули вперед. Стоял — цвета ивового листа, серо-зеленый.
— Это ведь не ты сделал. Ты лошадей любишь. Кто здесь был?
— Никого…
— Жаль… Может, попробуешь вспомнить?
Видимо, что-то есть в голосе. Потому что память возвращается сразу:
— Девочка… — язык едва слушается.
— Зачем?
— Скучно… было… она хотела только взглянуть на лошадь — о ней по всему Островку говорят…
— Как глупо. Ты бы хоть посмотрел, что она делает.
— Ведьма… Глаза отвела… — обреченно выдавил конюх.
— Ведьма?
Он поворачивается и уходит. Коротко, через плечо:
— Найдите ее. И приведите ко мне.
На счастье или несчастье, повелитель не сильно занят сейчас. Прошения какие-то смотрит — при нем секретарь.
— Что-то случилось? — а голос, хоть и невозмутимый, все же немного меняется. Не каждый день здесь без приглашения появляется Йири — мягко сказать, не каждый. Секретарь стоит, полуоткрыв рот — так и не дочитал письма. И растерян. Его отсылают небрежным поворотом кисти:
— Закончим потом.
И к Йири, без досады, скорее, с любопытством:
— Говори. Ты же не так просто явился?
Хмурится, узнав про Фею.
— Это уже наглость.
— Это ведь не случайность, мой господин.
— Конечно же, нет. И чего ты хочешь?
Тот опускается на колени:
— Простите… Я должен был следить лучше.
— Фея — твоя. Хорошая лошадка… жаль, — и, подумав: — Не хуже найдем. Но это уж слишком.
— Что же теперь?
— Твоя потеря, ты и решай. Посмеют ли тебя не послушать? Или оставишь все как есть? Примешь, как с тобой обошлись?
— Не со мной на этот раз. Я уже приказал найти девочку. Но я не хочу знать, кто за этим стоит. Потому что простить не смогу.
А потом глухо, чужим голосом:
— Отпустите меня.
— Вот как? И куда ты пойдешь, сокровище мое?
— Вернусь к себе.
— А где твой дом? — спрашивает с насмешкой.
— В деревне на севере, — в первый раз говорит это.
— Про север я знаю. Деревня, значит? А если вся твоя родня уже умерла?
— Еще куда-нибудь…
— И чем займешься? Тяжелой работой… или более легкой?
Не отвечает
— Чудесно. И ты хочешь просто взять и уйти? Тут, наверху, тебе не понравилось? Надоело? Будешь вечерами рассказывать сказки обо мне деревенским детишкам?
И обрывает насмешки, поняв, что и у Йири есть свой предел. Пока еще есть.
— Я предлагал тебе уйти. Помнишь? Ты отказался. Теперь — нет.
— А если я все же покину Островок? — голос неожиданно легкий, парящий какой-то.
— Ты этого не сделаешь, — улыбается Благословенный. — И не потому, что боишься расправы. Просто не уйдешь, если я говорю «нет».
…Он поднимается, плавно отводит волосы ото лба. Складывает руки в жесте полного подчинения. Спрашивает:
— Докладывать ли вам, что я узнаю о виновных в гибели Феи?
— Конечно. Сам справишься?
— Да. Могу ли я сам решать, что с ними делать?
— Разумеется. И выберешь себе новую лошадь.
— Ваша воля, мой повелитель.
Сидел, сложив руки на коленях, спиной к окну — солнце светило сзади, и нельзя было толком разглядеть лица. Говорил негромко. По зеленому шелку плавали веселые блики и тени, такие же, как на широких листьях растений возле окна.
Легче стало, когда увидел девчонку — не маленькая уже, пожалуй, четырнадцать будет. Дура… от таких слов отвык уже — а по-другому не назвать. Сразу, с порога — в слезы:
— Я ничего не знаю! Она похожа на Соэн…
— Не знаешь о чем?
Девчонка совсем теряет голову и захлебывается плачем:
— Пожалуйста, простите мою госпожу!
— Не хотел бы я иметь таких слуг, — задумчиво говорит Йири. — Теперь уж говори все.
А она не знает даже причины. Хотя госпожа — считай, старшая сестра для девчонки. Кто же так с сестрами поступает?
Свет переливается на держащем рукав браслете. Другой — в тени.
…Та была подругой одного из сыновей осужденных… Глупо. Глупость человеческая петлю затягивает — и у него на горле. Сначала — те двое. В чем он провинился? А теперь эта женщина посчитала виновным его. Может, и так. Но за что — Фею? Ах, да. Она всего лишь животное. А для Благословенного, например, эта женщина — всего лишь стоящая внизу. А сам повелитель — для Неба.
Все равно теперь.
Сумерки уже. По листьям ползет туман. Живой, шевелится, сворачивает щупальца клубочками или обвивает кусты. Тихо. Влажный звук меди — отмерили время. И снова тихо.
— Что ты считаешь справедливым взять за жизнь твоей лошади?
— Ничего мне не надо. Но… простая вышивальщица, пусть мастерица. Каждому позволено свое. Моей воли нет — есть ваша. За пренебрежение — пусть ответит она одна.
— А девчонка? И конюх? Они тоже виновны, хоть и по-другому.
— Та — просто дурочка. Преданная — но за глупость платят все. И он — за свой недосмотр. И за попытку солгать. Но пусть останутся жить.
— Хочешь, чтобы их отпустили?
— Нет.
— Я не понимаю тебя.
— Пусть решит воля Неба…
— Разумно. Ты гораздо добрее с теми, кто внизу.
— Я знаю, почему они выполняют приказы. И почему те, что наверху, — их отдают.
— Жалеешь таких, как ты когда-то?
— Нет. Я теперь не умею жалеть.
— Учишь меня справедливости? усмехнулся Благословенный.
— Разве у меня есть право на это?
— Даже если и нет, кого ты спросишь об этом? Но шутки в сторону. Они по праву твои. Делай, что хочешь.
Иногда предоставленным воле Неба давали задание, на котором не хотели терять хорошие рабочие руки — закрепить что-то на высоте или другое. Но часто поступали иначе. Этих двоих опустили в яму, куда бросили недавно пойманных яссин — смертельно ядовитых змей. Йири дал сроку — час.
Умерли оба.
Девчонка начала визжать и метаться. Мужчина попробовал убить змею — она показалась ему ленивой и сонной. Яссин были весьма раздражительны…
Наблюдатели доложили об этом. Йири кивком отослал их. Лицо его не изменилось.
— Сердце мое, откуда в тебе это? — задумчиво спросил Юкиро. — Тебя не учили действовать, не обращая внимания на посмевших стать на пути.
— Верно, — Йири отвел глаза от окна. — Многому пришлось учиться самому.
Он молчал некоторое время. Потом спросил, и всегда мелодичный голос стал будто рваным.
— Мой господин… Вы хотите иного? Чтобы я был — иным?
— Я же сказал — какой есть. Но ты и так будешь только таким, каким я захочу, — устало сказал Юкиро. — Пора бы понять.
После тех дней на любимца Благословенного стали смотреть по-другому. А на что обращал внимание он, догадаться было нельзя.
Пасмурно. Мелкая взвесь — не дождь, водяная пыль. Человеческая фигура бродит по пустому саду. Сад красив, только зелень кажется тусклой. Здесь почти нет цветов — лишь мелкие иссиза — белые сариссы. И кусты снежноягодника. Узорчатая дорожка — черные и бежевые мелкие плитки, причудливо огибающие друг друга — мокрая.
На тонких пальцах человека — три кольца. Одно маленькое, простой золотой ободок. Другое — золотая змейка, смотрящая на собственный хвост. Третье — с гранатом. Темно-красный камень, затаившаяся меж гранями жизнь — как духи садов осенью и зимой. Но те — в полудреме, которую трудно нарушить, а камень словно выглядывает сам из себя. Камень жизни.
Человек подходит к пруду — и вдруг срывает гранатовое кольцо. И бросает в воду.
Часть вторая
ИВОВЫЙ ОСТРОВ
Глава 1. СЕСТРА
Запад. Земли сууру-лэ
Здесь любили золотой цвет. Правитель сууру был молод — он только достиг своего двадцатого года. Одежда его переливалась, словно свет в капле росы — разными оттенками изумительной яркости.
Нрав молодого правителя внушал опасение приближенным — несдержанный, резкий, он редко слушал советы и часто — льстецов.
Тронный зал был отделан бирюзовым, черным и золотым — диковинные звери с львиными головами и длинными гибкими телами словно текли вдоль стен. Чем-то подобные существа походили на произведения тхай — но были массивнее; к тому же тхай никогда не изображали зверей в тронных залах.
Голос правителя — звучный, красивый — отражался от каменных плит.
— Они закрывают нам торговые пути на восток!
— А мы им — на запад, — старшего советника раздражала эта категоричность. Тем более что за себя он не опасался ничуть.
— Они плавают на запад на шаварских судах, на которые нам нельзя нападать. Сами же не пускают нас в пролив Эш.
— Вы предлагаете войну, государь. Но сейчас это бессмысленно. У них сильный правитель. Сейчас у них союз с синну.
— Союз? Временное перемирие. Дикари ни в коем случае не придут к ним на помощь. Мне надоело плестись в тени тхай.
— Сейчас с ними выгоднее торговать, нежели воевать.
Молодой правитель поморщился.
— Трусам всегда выгоднее торговля — они боятся протянуть руку и взять силой то, на что имеют права, предпочитая за это платить.
— В войне платят обе стороны. Не забывайте об этом.
Старший советник поднял обе руки, призывая прислушаться к его словам.
— Поймите, государь, у нас сейчас нет сильных союзников. Северные дикари не в счет — нам никогда не призвать их к порядку, они, как стая ворон. Накинутся на нас, как только мы дадим слабину.
— Так не надо ее давать.
— Мало вам южных пиратов? Война парализует торговлю полностью.
По голубому бархату бежали узкие золотые львы, охотясь за солнечным светом.
— Вы принесете беды стране, — старый советник давно не боялся говорить открыто. А уж молодого правителя знал с самого детства — и ничуть не опасался его тяжелого нрава. — Нам не выиграть эту войну.
— Я не хочу ждать. Если они станут сильнее нас еще и на море, сууру останется только вспоминать о былом величии.
— Войскам не пройти через горы. Там множество тайных троп — лазутчики проберутся, но любой отряд будет остановлен. Не забывайте — тхай знают свои горы лучше нас.
— На юго-востоке есть два хороших пути.
— Они охраняются гарнизоном.
— Значит, нужно отвлечь внимание наших соседей. В северных областях неспокойно. Наши люди сумеют подогреть недовольство… а при удаче — помочь голытьбе поднять восстание. А дальше — мои войска перейдут границу и двинутся на столицу.
* * *
Север провинции Хэнэ
Лето выдалось на редкость засушливым — еще хуже, чем два предыдущих. Это не мешало чиновникам требовать полного налога с крестьян. Некоторые семьи, не выдержав, бросали свои наделы и уходили. Не выплатив долга — нечем было платить. Скрыться удавалось только в горах, там, где невозможно обрабатывать землю. За беглецами посылали солдат, и те либо силой возвращали людей на место, либо отправляли заниматься тяжелой работой. А потом, когда начались мятежи, беглых убивали на месте. Семьи уходили с детьми — порой солдаты убивали детей, порой забирали с собой и отдавали в другие деревни.
* * *
Странное у него было прозвище — Муравей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85
А здесь нет живой тени созвездий.
И холодно по-другому.
Несколько дней прошло. Благословенный был занят — и они почти не виделись. Иримэ направила посыльного — не решился идти к ней. Ёши заглядывал иногда — обязан был это делать, асаланта долго о себе напоминает. Заставал его у окна. Казалось, и не шевельнется. Даже ветер волоска не качнет. Однако обязаны были хоть несколько слов друг другу сказать.
Ёши спрашивал, но смотрел в стену. Все-таки Йири не выдержал:
— Лучше мне было умереть?
— Не говори глупостей, — впервые за эти дни врач вернулся к прежнему тону. — Это ничего бы для них не изменило. Ты все делаешь правильно. Слишком правильно.
— Мне нельзя по-другому.
— Почему?
— Потому что лишь этим я могу хоть как-то заплатить за оказанную честь.
— Тогда скажи, — необычайно кротко спросил врач. — Что ты чувствуешь по отношению ко мне? Благодарность? Или на меня можно смотреть равнодушно, поскольку не отпускать людей в смерть — мой долг?
— И то и другое.
Ёши шагнул к нему.
— А если я сейчас ударю тебя? Что сделаешь? Промолчишь? Или поступишь как-то еще в соответствии с тем, что из тебя сотворили? Тебе же больно сейчас — от такого головой о стенки колотятся. Или ты даже боль себе чувствовать запретил?
— Не знаю, — шепотом.
— От тебя требуют совершенства. А если тебе придется умереть? Тоже постараешься сделать это безупречно? Смерть некрасива, дружок. И над своим телом ты настолько не властен, уж мне поверь. Хоть это радует.
Он повернулся и вышел — резче, нежели следует.
Светлые камешки дорожек — причудливые радостные узоры. Белые конюшни — по стенам плясали тени от широких листьев.
Одна была, которую можно было обнять, спрятать лицо — и стоять так, пока не послышатся шаги конюха. А потом уйти — видеть тебя таким не должен никто.
И вот — не успел. На конюшне его встретили так, будто готовы в пыль превратиться и под ноги лечь. А она, рыжая, шерсть поблекшая — или почудилось? — смотрела тусклым глазом. Смерть некрасива. Однако не это главное. Отними у лошади возможность догонять ветер — что же останется?
Он наклонился над кормушкой. Корм засыпали недавно… Вспомнились рассказы Хиранэ…
— Я знаю, какой это яд.
Фея начала ржать и метаться — и скоро ее не стало.
— Ее-то за что? — тихо и грустно спросил. Спокойно. А того, кто за лошадью ходил, уже вытолкнули вперед. Стоял — цвета ивового листа, серо-зеленый.
— Это ведь не ты сделал. Ты лошадей любишь. Кто здесь был?
— Никого…
— Жаль… Может, попробуешь вспомнить?
Видимо, что-то есть в голосе. Потому что память возвращается сразу:
— Девочка… — язык едва слушается.
— Зачем?
— Скучно… было… она хотела только взглянуть на лошадь — о ней по всему Островку говорят…
— Как глупо. Ты бы хоть посмотрел, что она делает.
— Ведьма… Глаза отвела… — обреченно выдавил конюх.
— Ведьма?
Он поворачивается и уходит. Коротко, через плечо:
— Найдите ее. И приведите ко мне.
На счастье или несчастье, повелитель не сильно занят сейчас. Прошения какие-то смотрит — при нем секретарь.
— Что-то случилось? — а голос, хоть и невозмутимый, все же немного меняется. Не каждый день здесь без приглашения появляется Йири — мягко сказать, не каждый. Секретарь стоит, полуоткрыв рот — так и не дочитал письма. И растерян. Его отсылают небрежным поворотом кисти:
— Закончим потом.
И к Йири, без досады, скорее, с любопытством:
— Говори. Ты же не так просто явился?
Хмурится, узнав про Фею.
— Это уже наглость.
— Это ведь не случайность, мой господин.
— Конечно же, нет. И чего ты хочешь?
Тот опускается на колени:
— Простите… Я должен был следить лучше.
— Фея — твоя. Хорошая лошадка… жаль, — и, подумав: — Не хуже найдем. Но это уж слишком.
— Что же теперь?
— Твоя потеря, ты и решай. Посмеют ли тебя не послушать? Или оставишь все как есть? Примешь, как с тобой обошлись?
— Не со мной на этот раз. Я уже приказал найти девочку. Но я не хочу знать, кто за этим стоит. Потому что простить не смогу.
А потом глухо, чужим голосом:
— Отпустите меня.
— Вот как? И куда ты пойдешь, сокровище мое?
— Вернусь к себе.
— А где твой дом? — спрашивает с насмешкой.
— В деревне на севере, — в первый раз говорит это.
— Про север я знаю. Деревня, значит? А если вся твоя родня уже умерла?
— Еще куда-нибудь…
— И чем займешься? Тяжелой работой… или более легкой?
Не отвечает
— Чудесно. И ты хочешь просто взять и уйти? Тут, наверху, тебе не понравилось? Надоело? Будешь вечерами рассказывать сказки обо мне деревенским детишкам?
И обрывает насмешки, поняв, что и у Йири есть свой предел. Пока еще есть.
— Я предлагал тебе уйти. Помнишь? Ты отказался. Теперь — нет.
— А если я все же покину Островок? — голос неожиданно легкий, парящий какой-то.
— Ты этого не сделаешь, — улыбается Благословенный. — И не потому, что боишься расправы. Просто не уйдешь, если я говорю «нет».
…Он поднимается, плавно отводит волосы ото лба. Складывает руки в жесте полного подчинения. Спрашивает:
— Докладывать ли вам, что я узнаю о виновных в гибели Феи?
— Конечно. Сам справишься?
— Да. Могу ли я сам решать, что с ними делать?
— Разумеется. И выберешь себе новую лошадь.
— Ваша воля, мой повелитель.
Сидел, сложив руки на коленях, спиной к окну — солнце светило сзади, и нельзя было толком разглядеть лица. Говорил негромко. По зеленому шелку плавали веселые блики и тени, такие же, как на широких листьях растений возле окна.
Легче стало, когда увидел девчонку — не маленькая уже, пожалуй, четырнадцать будет. Дура… от таких слов отвык уже — а по-другому не назвать. Сразу, с порога — в слезы:
— Я ничего не знаю! Она похожа на Соэн…
— Не знаешь о чем?
Девчонка совсем теряет голову и захлебывается плачем:
— Пожалуйста, простите мою госпожу!
— Не хотел бы я иметь таких слуг, — задумчиво говорит Йири. — Теперь уж говори все.
А она не знает даже причины. Хотя госпожа — считай, старшая сестра для девчонки. Кто же так с сестрами поступает?
Свет переливается на держащем рукав браслете. Другой — в тени.
…Та была подругой одного из сыновей осужденных… Глупо. Глупость человеческая петлю затягивает — и у него на горле. Сначала — те двое. В чем он провинился? А теперь эта женщина посчитала виновным его. Может, и так. Но за что — Фею? Ах, да. Она всего лишь животное. А для Благословенного, например, эта женщина — всего лишь стоящая внизу. А сам повелитель — для Неба.
Все равно теперь.
Сумерки уже. По листьям ползет туман. Живой, шевелится, сворачивает щупальца клубочками или обвивает кусты. Тихо. Влажный звук меди — отмерили время. И снова тихо.
— Что ты считаешь справедливым взять за жизнь твоей лошади?
— Ничего мне не надо. Но… простая вышивальщица, пусть мастерица. Каждому позволено свое. Моей воли нет — есть ваша. За пренебрежение — пусть ответит она одна.
— А девчонка? И конюх? Они тоже виновны, хоть и по-другому.
— Та — просто дурочка. Преданная — но за глупость платят все. И он — за свой недосмотр. И за попытку солгать. Но пусть останутся жить.
— Хочешь, чтобы их отпустили?
— Нет.
— Я не понимаю тебя.
— Пусть решит воля Неба…
— Разумно. Ты гораздо добрее с теми, кто внизу.
— Я знаю, почему они выполняют приказы. И почему те, что наверху, — их отдают.
— Жалеешь таких, как ты когда-то?
— Нет. Я теперь не умею жалеть.
— Учишь меня справедливости? усмехнулся Благословенный.
— Разве у меня есть право на это?
— Даже если и нет, кого ты спросишь об этом? Но шутки в сторону. Они по праву твои. Делай, что хочешь.
Иногда предоставленным воле Неба давали задание, на котором не хотели терять хорошие рабочие руки — закрепить что-то на высоте или другое. Но часто поступали иначе. Этих двоих опустили в яму, куда бросили недавно пойманных яссин — смертельно ядовитых змей. Йири дал сроку — час.
Умерли оба.
Девчонка начала визжать и метаться. Мужчина попробовал убить змею — она показалась ему ленивой и сонной. Яссин были весьма раздражительны…
Наблюдатели доложили об этом. Йири кивком отослал их. Лицо его не изменилось.
— Сердце мое, откуда в тебе это? — задумчиво спросил Юкиро. — Тебя не учили действовать, не обращая внимания на посмевших стать на пути.
— Верно, — Йири отвел глаза от окна. — Многому пришлось учиться самому.
Он молчал некоторое время. Потом спросил, и всегда мелодичный голос стал будто рваным.
— Мой господин… Вы хотите иного? Чтобы я был — иным?
— Я же сказал — какой есть. Но ты и так будешь только таким, каким я захочу, — устало сказал Юкиро. — Пора бы понять.
После тех дней на любимца Благословенного стали смотреть по-другому. А на что обращал внимание он, догадаться было нельзя.
Пасмурно. Мелкая взвесь — не дождь, водяная пыль. Человеческая фигура бродит по пустому саду. Сад красив, только зелень кажется тусклой. Здесь почти нет цветов — лишь мелкие иссиза — белые сариссы. И кусты снежноягодника. Узорчатая дорожка — черные и бежевые мелкие плитки, причудливо огибающие друг друга — мокрая.
На тонких пальцах человека — три кольца. Одно маленькое, простой золотой ободок. Другое — золотая змейка, смотрящая на собственный хвост. Третье — с гранатом. Темно-красный камень, затаившаяся меж гранями жизнь — как духи садов осенью и зимой. Но те — в полудреме, которую трудно нарушить, а камень словно выглядывает сам из себя. Камень жизни.
Человек подходит к пруду — и вдруг срывает гранатовое кольцо. И бросает в воду.
Часть вторая
ИВОВЫЙ ОСТРОВ
Глава 1. СЕСТРА
Запад. Земли сууру-лэ
Здесь любили золотой цвет. Правитель сууру был молод — он только достиг своего двадцатого года. Одежда его переливалась, словно свет в капле росы — разными оттенками изумительной яркости.
Нрав молодого правителя внушал опасение приближенным — несдержанный, резкий, он редко слушал советы и часто — льстецов.
Тронный зал был отделан бирюзовым, черным и золотым — диковинные звери с львиными головами и длинными гибкими телами словно текли вдоль стен. Чем-то подобные существа походили на произведения тхай — но были массивнее; к тому же тхай никогда не изображали зверей в тронных залах.
Голос правителя — звучный, красивый — отражался от каменных плит.
— Они закрывают нам торговые пути на восток!
— А мы им — на запад, — старшего советника раздражала эта категоричность. Тем более что за себя он не опасался ничуть.
— Они плавают на запад на шаварских судах, на которые нам нельзя нападать. Сами же не пускают нас в пролив Эш.
— Вы предлагаете войну, государь. Но сейчас это бессмысленно. У них сильный правитель. Сейчас у них союз с синну.
— Союз? Временное перемирие. Дикари ни в коем случае не придут к ним на помощь. Мне надоело плестись в тени тхай.
— Сейчас с ними выгоднее торговать, нежели воевать.
Молодой правитель поморщился.
— Трусам всегда выгоднее торговля — они боятся протянуть руку и взять силой то, на что имеют права, предпочитая за это платить.
— В войне платят обе стороны. Не забывайте об этом.
Старший советник поднял обе руки, призывая прислушаться к его словам.
— Поймите, государь, у нас сейчас нет сильных союзников. Северные дикари не в счет — нам никогда не призвать их к порядку, они, как стая ворон. Накинутся на нас, как только мы дадим слабину.
— Так не надо ее давать.
— Мало вам южных пиратов? Война парализует торговлю полностью.
По голубому бархату бежали узкие золотые львы, охотясь за солнечным светом.
— Вы принесете беды стране, — старый советник давно не боялся говорить открыто. А уж молодого правителя знал с самого детства — и ничуть не опасался его тяжелого нрава. — Нам не выиграть эту войну.
— Я не хочу ждать. Если они станут сильнее нас еще и на море, сууру останется только вспоминать о былом величии.
— Войскам не пройти через горы. Там множество тайных троп — лазутчики проберутся, но любой отряд будет остановлен. Не забывайте — тхай знают свои горы лучше нас.
— На юго-востоке есть два хороших пути.
— Они охраняются гарнизоном.
— Значит, нужно отвлечь внимание наших соседей. В северных областях неспокойно. Наши люди сумеют подогреть недовольство… а при удаче — помочь голытьбе поднять восстание. А дальше — мои войска перейдут границу и двинутся на столицу.
* * *
Север провинции Хэнэ
Лето выдалось на редкость засушливым — еще хуже, чем два предыдущих. Это не мешало чиновникам требовать полного налога с крестьян. Некоторые семьи, не выдержав, бросали свои наделы и уходили. Не выплатив долга — нечем было платить. Скрыться удавалось только в горах, там, где невозможно обрабатывать землю. За беглецами посылали солдат, и те либо силой возвращали людей на место, либо отправляли заниматься тяжелой работой. А потом, когда начались мятежи, беглых убивали на месте. Семьи уходили с детьми — порой солдаты убивали детей, порой забирали с собой и отдавали в другие деревни.
* * *
Странное у него было прозвище — Муравей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85