— Как он снизил налог и позволил пустые земли брать, все расти лучше стало…
— Из соседней провинции, почитай, сотня семей пришла — а он всех принимает.
— Еще бы… Засеянные поля — округам выгода.
— А что дети умирают — тоже выгода? — со злостью стукнул чашкой об стол один из зажиточных крестьян. — Да пропади он пропадом, этот достаток! Моему всего девять было!
— А Сотэ — красавица, бедняжка. Летом собирались свадьбу сыграть…
Человек, коренастый, плечистый, поднялся, опираясь о столешницу.
— Да что мы молчим все, словно мыши полевые по норкам забились! Не я один эту птицу видел!
— Опомнись, — пытался угомонить его староста, опасливо косясь по сторонам. — Черный дрозд — эко диво! В наших краях встречаются.
— И что, все возле окон летают?! С тех пор, как он… — тут и разошедшийся крестьянин невольно голос понизил, почти шепотом довершил: — Дорого нам урожай обходится!
* * *
— Что случилось? — Йири поднял глаза на помощника. Тот выглядел встревоженным и раздосадованным, неровными шагами на месте кружил, не решаясь приступить к делу. — Говорите же.
— Слухам крылья не обрежешь, — произнес Йири, выслушав. — Я давно знаю, как меня называют. И что же?
— Но крестьяне чуть не убили ваших чиновников. В трех деревнях посмели произносить такое, что их мало сравнять с землей.
— Я могу это сделать, — соединил ладони и замер. — Это легко.
Аоно поспешно кивнул:
— И послужит другим уроком и предостережением…
— Погодите. Эти деревни платили неплохой налог, так?
— Пару лет там был хороший урожай. Вы и в самом деле знаете землю. Но они — не единственные. Если не станет тех деревень, ничего всерьез не изменится…
— Я предпочитаю, чтобы в мои округа люди приходили, а не бежали отсюда. Я отдал им пустующие земли, и теперь там поля. Что же, сделать поля — пепелищем?
— Можно и без огня обойтись, Высокий.
— А потом на место, где умирали, призвать других — и заставлять строить дома? Каково же будет там в Дни мертвых?
Аоно свел брови, начиная тяготиться этим бессмысленным разговором. Ведь крестьянские волнения — не шутка. Погасить костерок, пока маленький. Не говоря уж о том, что они посмели распускать сплетни и нанести увечья чиновникам. Аоно ждал, что Высокий сразу отдаст приказ расправиться с ослушниками. Не впервой. Но тот медлил.
— Знаете, как умирают дети? Расскажите.
— Знаю, Высокий. Болезнь неизвестная. Теряют силы, руки и ноги холодеют — ложатся и не встают больше. Зимой ничего, с весной опять стало плохо.
— И началось около года назад…
Долго стоял, переплетя пальцы, разглядывал узор на решетке. Аоно сам себе не решался признаться, как раздражала эта манера замолкать в полной неподвижности и думать непонятно о чем. Если бы горячился, выказывал гнев, хоть намеком давал понять, каковы его чувства и намерения! Нет — улетает мыслями куда-то, а ты стой, как болван, и жди, что из этого последует.
— Я поеду туда.
Кликнул слугу:
— Оседлайте Рыжего.
— Что вы хотите делать?
— Переселенцы пришли два года назад и после тоже появлялись новые семьи. Они что-то принесли с собой… быть может, невольно. Почему все молчали об этих смертях?
— Какие-то крестьяне… налоги они платили исправно и поля возделывались хорошо.
— Это — главное, да?
Он казался спокойным, но уголки губ чуть вздрагивали.
— Будут ли распоряжения наказать виновных? Ваша воля нарушена…
— Это — потом.
Сделал шаг, оказался совсем рядом.
— Я должен понять.
* * *
Жители, мужчины и женщины, работавшие в поле и на огородах или занятые иными делами, упали наземь, в пыль опустив лицо, когда небольшой отряд на превосходных конях промчался по узким дорогам и остановился посреди деревни.
— Кто здесь главный?
Староста, белее молока, выдвинулся навстречу.
Человек, спрыгнувший с красивого рыжего коня, шагнул к нему. Волосы стянуты сзади; вив самом деле чем-то на птицу похож.
— Сейчас есть больные в деревне?
— Двое, — пролепетал староста. — Их в одном доме положили… девчонка вот-вот помрет…
— Проведи.
На неверных ногах староста проследовал к домику на отшибе. Крестьяне все еще не осмеливались подняться — или хотя бы поднять взгляд.
Высокий остановился на пороге, чуть прищурился. Староста побледнел еще сильнее и простился с этим светом, уповая только на милость Неба.
Наместник скрылся в доме, с ним зашли еще двое. Остальная свита осталась на площади. Через четверть часа вышел один, набрал воды и снова скрылся за дверью.
Потом появились все трое.
— Это вода, — господин стоял, положив руку на шею коня. — Кто-то из приезжих был болен, и вода в одном из колодцев мертвая. Выройте новые. Эти — засыпать.
— А моя дочь, Высокий? — прозвенел срывающийся голос. Каково бедной женщине было видеть, что он входит к ее ребенку?
— И наш сын??
— Девочку спасти нельзя. Поздно. Но мальчик выживет. — Наклонил голову: — Делайте, как я говорю.
Вскочил в седло. Трясущимися губами староста спросил:
— За то, что нарушена ваша воля… что будет с деревней, Высокий?
— Вы уже заплатили. И заплатите куда больше, если снова проявите неповиновение.
В клубах пыли всадники умчались в сторону следующей деревни.
— Что он сделал с тобой? — спрашивала мальчика мать, и спрашивали двух девочек — совсем кроху и подростка в другой деревне, и схожими были ответы:
— Он прикасался ко мне, что-то говорил тихо-тихо. Мне было спокойно…
Колодцы вырыли новые. Смерти прекратились. Когда мимо окна пролетала черная птица, люди закрывали глаза и старались унять невольную дрожь.
Если у кого-то и были сомнения, что молодой наместник не человек, ныне их не осталось.
* * *
Два месяца прошло, прежде чем Аоки стал походить на себя прежнего. Хину окружила его заботой, трудилась, словно пчела, похудела вконец, извелась — как бы кто не прознал, что скрывает беглого, и в деревне ее вид уже вызывал сочувствие, расспрашивали, что стряслось. Девушка врать умела плохо — да и что соврешь? Про деда разве, так подобным враньем можно и впрямь беду накликать. Вдруг помочь захотят, к перевалу поднимутся? Отговаривалась мелочами.
С Аоки поначалу держала себя свободно — человеку здоровье вернуть надо, а не девичий стыд показывать. А потом, как поправился и помощником деду стал, снова смущение чувствовала, если тот с ней заговаривал.
Хину рассказала ему обо всем, о том, что в город ходила, пыталась о судьбе Аоки узнать; скрыла только одно — что пыталась пробиться к наместнику. Аоки поначалу был изумлен, потом рассердился. Потом задумался. И день ото дня ходил все мрачнее. Будто, напомнив про город, девушка произнесла запретное слово.
Только и думал, что о друзьях по шайке, вспоминал Суори, который ради мести пересек полстраны.
— Я… должен уйти.
— Нет, — прошептала Хину, глядя в угол. — Я не хочу… не уходи.
— Ты не понимаешь… я же вернусь.
— Нет. Ты не вернешься. Я все понимаю. Ты остался в живых тогда… но больше он тебе не позволит.
— Хину…
— Ты хочешь убить его, — голос тихой, послушной Хину обретал силу — вот так в горах поднимается ветер, который опрокидывает камни. — Оставь эти мысли. Я не могу потерять тебя снова.
— Хину…
— Я знаю тебя! Ты не успокоишься. За всех… за Суори… за соль эту проклятую!
— Суори умер так, как сам хотел — в схватке, — сухо ответил Аоки. — Да и за других… мы все заслужили, по правде сказать. Смерть я бы принял. Но он даже в этом мне отказал… у меня свои причины, Хину, и о них тебе незачем знать. А за меня не бойся. Ты знаешь, сил у меня много. И ловкости, — глаза вспыхнули зелено-желтым огнем, словно у рыси, лицо побледнело. Он невольно двинул правой рукой, будто сжимая нож.
Хину сквозь слезы смотрела на него, качая головой.
— Я его видела как-то… Я потеряю тебя, вот и все. У него стража…
— Меня не смогли удержать в копях. Что мне какая-то стража?
— Лучшая… Ты не уйдешь живым, если он увидит тебя. А ты ведь хочешь что-то сказать ему, не только ударить. Я понимаю.
— Хину… Моя звезда счастливая. Мне всегда везло.
— Везло? — она почти закричала. — Избави Творец от такого везения! Чем ты гордишься? Тем, что, может быть, судьба позволит убить его? Я много думала, Аоки, я понимаю — на нем держится Окаэра. Он поднял ее из грязи. Пусть он жесток, пусть он оборотень — его смерть, как обвал, вызовет страшное. Я хочу жить спокойно, растить детей — а беспорядки начнутся, и нельзя будет знать, что ожидает завтра. Даже в горах, Аоки! Меня защищали только люди Ёро.
— Не говори лишнего. Я же сказал, вернусь. Мои дела не касаются женщин.
— О, да! Я только женщина, а у тебя кровь горячая. Я не могу стать между вами. Но я далеко вижу. Я всегда любила тебя. Но ты снова оставишь меня… навсегда.
Хину села — спина прямая, по лицу катятся слезы. Тяжело было ему это видеть, но дела Аоки и впрямь не касались женщин. Если не объяснить так, чтобы поняла — что же, уйдет без объяснений.
* * *
Аоки собирался неторопливо. Особенно тщательно скрыл волосы под широкой полосой серой ткани. Вряд ли помнят, но все же… На умоляющие взгляды Хину внимания не обращал. Все уже выяснили, нечего душу друг из друга вынимать. Собравшись, повернулся спиной к хижине и зашагал к перевалу. Знал, что в огромном долгу перед теми двумя, глядевшими ему вслед. Но другой долг нужно было уплатить первым.
На полдороге кольнуло что-то под сердцем — ведь бросает девчонку и старика. Может, стоило поначалу их жизнь обеспечить? Но горячая кровь текла в нем, и ждать не умел. Слово себе дал — если вернется, они не будут нуждаться ни в чем.
В городе по сторонам не оглядывался, запретил себе чрезмерную осторожность. Если от каждой тени шарахаться, толку не будет. Все окна, дверные проемы и арки казались зрячими. Каждый камешек мостовой усмехался — «я все про тебя знаю»!
«Ничего ты не знаешь», — думал Аоки, косясь рысьими злыми глазами. В городе оживленно было — пришло сразу несколько торговых кораблей, из предместий стекались жители.
Дом наместника отыскать труда не составило. Сумерек дождался, присмотрелся внимательней — вечерняя дымка не мешала Рысенку охотиться за добычей. Хмурым стало лицо — охрана хорошая. Снова жизнь ему вызов бросала; дважды он победил — с Островка выбрался и сумел из копей бежать. Да неужто в третий раз не посчастливится?
Однако пробраться в дом нечего было и думать. Аоки дошел до реки, нырнул в протоку. Там, где вода почти подходила к дому, стена была невысока. Строили так, чтобы не мешать хозяину любоваться с террасы рекой и горами. Аоки следил за домом из камышей. Скоро знакомую фигуру увидел — темная, она промелькнула по ступеням террасы — в дом. И весь последующий день Аоки почти не вылезал из реки. Возможно, охрана даже видела легкое шевеление в камышах, но сочла движением утки или выдры. Все, что нужно, он сумел разглядеть. Понял — живым и впрямь не уйти. Единственное место, где можно настичь своего врага, — это сад, а там охрана поблизости. Метательный нож был бы лучшим оружием, но Аоки бросать ножи не умел и не хотел, чтобы так — удар неизвестного.
* * *
Господину Окаэры все еще не прискучила живая забава — мальчишка-актер. Всю зиму он держал Айхо в домике на окраине, лишь с началом весны позволив принимать участие в представлениях.
В этот день он возвращался из театра после старинной пьесы, где Айхо играл женскую роль — круглолицая девушка-фея вышла очаровательной.
Шин заметили силуэт на том берегу реки, как человек ни таился. Опасности пока не было — за ним следили. Доложили господину, упомянув — у него светлые волосы. Вздрогнул — потом отдал приказ: пусть делает, что задумал. Не показывайтесь на глаза. Пусть…
— Что с вами? — сбитый с толку управляющий чуть отшатнулся: темная летящая звезда, Йири промчался мимо, оглянулся — на лице радость, какое-то шальное веселье. «Мальчишка», — впервые подумалось управляющему, хотя не один год прошел — и не возникало подобной мысли.
Сумерки опустились. Посмотрел на фигурку святого, стоящую среди можжевеловых палочек, прошептал короткую молитву Иями. Не страх — непонятное самому возбуждение, с которым никак не получалось совладать. Немного постоял у окна, потом направился в сад.
Вечерние цветы раскрылись, аромат был плотным и сладким.
Из-за угла беседки выступил человек, скосил глаза на дорожку, подавая знак. Йири чуть покачал головой — не мешайте.
А потом кусты раздвинулась — показалось, выпрыгнула большая рысь.
— Санэ!
* * *
Он изменился. Тогда, на площади, Аоки не присматривался к нему. Не до того было. Но сейчас — разглядывал жадно и зло. К сожалению, Йири хуже не стал. Но лицо ныне было острее, строже. Раньше в этом человеке чувствовалась мягкость. Теперь он казался просто холодным и спокойным. У него был усталый взгляд. С чего бы, при таком-то достатке?
Аоки подумал — а сколько ему лет? Старше года на четыре, на пять? Он выглядел совсем молодым — и каким-то нездешним. Белый с золотом хаэн, под ним одежда темно-фиолетовая. Дух снега и ночи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85