Ёши молчит. Потом с трудом разжимает губы:
— Что же теперь?
— Он прекрасно все понимает.
— Он понимает гораздо больше, мой господин.
* * *
В комнате — трое, лица повязаны темным. В руке одного — тяжелая плеть. Мельком взглянув, Йири расстегнул застежку — белый хаэн с торопливым шуршанием сполз на пол. Ладонь скользнула и к высокому вороту блузы-тэлеты, но движение остановили:
— Довольно. Шелк тонкий.
Крепко взяли за руки.
Потом отпустили. Ушли, не сказав больше ни слова.
Уткнулся лицом в покрывало — наверное, на щеке глубоко отпечатались складки. В воздухе плавали багровые круги. Чувствовал — ткань тэлеты мокрая. На пороге возник Аташи. Виновато смотрел, словно он тут при чем. Так на пороге и стоял.
— Сделай что-нибудь! Невозможно! — проговорил Йири через силу, не поднимая головы.
Тот подошел, склонился. Открыл один из флаконов, поднес к лицу. Перед глазами Йири прояснилось немного. Аташи осторожно коснулся тэлеты — там, где она изгибом отходила от кожи.
— Я помогу снять.
— Нет. Я не смогу поднять рук. Разрежь ее, и все.
— Да… все равно никуда теперь не годится.
Аташи аккуратно стер кровь, посмотрел, лицо осветилось:
— Следов потом не останется. Разве совсем чуть-чуть. Они знали, что делали.
— Лучше бы остались.
— Да ты что? — растерялся, возмутился даже.
— Слишком много следов, которых не видно.
— Да ты в уме? Ты не здесь сейчас должен был бы лежать, а там, — сделал выразительный жест в сторону подвалов для осужденных низкого ранга.
— Раз я здесь, значит, должен быть здесь. А не там.
Дерзкие слова сорвались с языка, хоть говорил с трудом:
— Он знает, что, если отправит меня в подвалы, обратной дороги не будет. А этого не хочет пока.
— Почему нет обратной дороги? Он мог бы простить, если бы понял, что ты усвоил урок…
— Простить и забыть — мог бы? А я?
От такого Аташи немеет и занимается делом молча, не рискуя хоть что-то еще сказать. А то ведь можно поплатиться и за то, что слышал подобные речи. Но Йири никак не уймется.
— Когда диких зверей приручают, их учат знать свое место; но ведь их не хотят убить, даже если с ними жестоки!
— Да замолчи ты, наконец! Совсем умом повредился?!
— Всё… — Йири спрятал лицо в подушках и больше не издал ни звука. Руки молодого врача были бережны — иначе он не умел, но Аташи предпочел бы сейчас слышать крики боли, чем вот такое молчание.
Эту историю не разглашали — не хотели пострадать из-за длинного языка. Но все, кто присутствовал в зале, ждали развязки. Когда Йири вновь увидели в галерее, были потрясены и уверились окончательно в его особенном положении. Кто-то шептал о колдовстве, другие посмеивались — у этого колдовства есть иное название. Но порой и сами готовы были поверить в темные чары, потому что — разве есть на свете сила, способная тронуть сердце повелителя?
* * *
Фигурка в зеленовато-голубой одежде дворцовых слуг приближается, сгибается чуть ли не втрое.
— Высокий…
Это придворные не знали, как к нему обращаться при случайной встрече, а слуги теперь очень даже знали — и предпочитали перестараться, нежели наоборот. Йири смотрит равнодушно. Что ему лесть? Что ему поклоны прислуги?
— Я слушаю тебя.
— Господин… Я пришел с просьбой. Я пришел к вам, потому что никто больше не сможет и не захочет помочь.
— Интересно.
Пришедший стоит не разгибаясь, не поднимает лица. На одежде слабо поблескивает вышивка речным жемчугом — знак Дома, которому служит.
— Высокий… Мой господин — из Хоу, Дома Стрижей, главного распорядителя праздников.
— Я слышал о нем. — Фраза незначащая. Кто же не слышал?
— Среди его людей есть мальчишка… Он тут недавно. Он — как огонь, смеющийся, яркий, — радость и свет. Никогда не встречал таких — здесь. Один из родственников господина назвал его нехорошо — мальчишка швырнул ему в голову вазу. Он будет жестоко наказан.
— И справедливо. Ты не находишь?
— Вы можете…
— Мне есть до этого дело?
— Высокий… Только вы можете помочь. Только вы.
— Зачем?
— Он хороший мальчишка. — Слуга говорит очень искренне. И верно — за плохого просить не придут. Особенно за провинившегося столь серьезно.
Слуга переминается на месте, складывает руки в жесте отчаянной мольбы.
— Ради милости Неба…
— Возвращайся на место, — снова поклон, и слуга исчезает, бросив полный надежды взгляд.
Йири прижимает к горлу холодные пальцы. Все они тут — лишь тени. Одна, другая — какая разница? Пора бы привыкнуть.
Дорожка под ногами выложена белыми камешками. На них еще блестят капли дождя — в этот месяц выпало много дождей.
К дому Хоу идти недолго — он расположен в сердце Островка, как и дома других самых знатных людей.
…А мальчишка и вправду был — золотое пламя, раскосые рысьи глаза выдавали чужую кровь. Не синну. Не сууру. Другую какую-то. Встрепанные короткие волосы. Он сидел съежившись, и, казалось, даже тень его щетинилась иглами. Ни капли смирения.
Незнакомец не казался ему опасным, Аоки не было дела до остальных — сейчас. Он даже не разглядел пришедшего. Зато пришедший понял все сразу.
Такие — слишком горячие, чтобы здесь жить. Даже будь он из высших, недолго бы протянул. А в этом — кровь чужая; видно, ее голос. Странно, что он здесь. Хотя красивое ценят в землях тхай. Выше ему не подняться. И путь его будет коротким — с такой-то душой.
Йири понимает людей.
— Я заберу его. Что вы за него хотите?
Хоу хмурится.
— У меня нет желания передавать его в другие руки.
Йири смотрит спокойно, и Хоу теряется.
— Вы убьете его. И не получите ничего. Разве что радость от чужой смерти.
— Он оскорбил моего родственника.
Хоу Стриж упрям. Но он боится Йири. Вдруг слова его — слова повелителя?
— У меня свой Дом, — произносит он глухо. — Это не понравится Благословенному.
— Ему все равно. Или мне говорить с ним?
Хоу наконец сдается.
— Пусть будет по-вашему. Но он недешево стоит.
Слова вызывают на лице Йири лишь улыбку.
— Разве я торговец? Что вы хотите за него?
Хоу смерил его взглядом, тяжелым и бесконечным. Стоит высоко эта куколка и в то же время — куда ниже его самого. Что у мальчишки есть своего? Неужто подарки от повелителя? Или своим считает то, что дали лишь на время?
Йири угадал его сомнения.
— Мои люди принесут то, чем вы останетесь довольны. Золота у вас много, нет смысла менять жизнь человека на безделушки.
— Такая жизнь немногого стоит. Высока цена за оскорбление Дома.
Улыбка — и легкий жест рукой: сверкнул золотой браслет.
— Тем более. Честь Дома бесценна.
— У вас есть бесценное сокровище? — голосом, полным яда и бессилия от того, что не может не уступить, произносит Хоу Стриж.
— Есть. Я повторю — вы останетесь довольны. А сейчас я заберу мальчика.
Заметив изумленное выражение на лице Хоу, поправился:
— Его заберут и проводят ко мне.
У Йири было не так уж много вещей, которые он мог счесть своими. Повелитель мало что дарил ему. Его попросту окружала роскошь — чужая. Но книгу мудреца, жившего три века назад, переписанную его учеником — бесценную — Йири считал своей по праву. Повелитель подарил ее любимцу, находясь в удивительно благодушном расположении духа, и прибавил — можешь делать, что хочешь.
С книгой Йири расстался без сожаления — жизнь человека дороже. Не любая, конечно, — иная старой циновки не стоит. Но сейчас цена показалась не такой уж высокой.
Хоу не стал возражать — сокровище ему отдавали взамен уже обреченного на смерть мальчишки. Лишь с досадой сказал Аоки:
— Повезло тебе, недостойному. Надеюсь, новый твой господин не будет к тебе снисходителен и найдет тебе занятие, подходящее для такого, как ты, вздорного ничтожества! Полагаю, имя его ты слышал.
Тот еще пасмурней стал, губу закусил. Слышал, как же иначе… К нему — идти? В доме Хоу говорили, Аоки не упускал ничего. Все слова за чистую монету принимал. И ныне готов был утопиться с тоски — вот ведь судьба играет…
Его привели. И тот, кому отныне служить, — на скамейке в маленьком садике. Сидит, руки сложены аккуратно — статуэтка храмовая. Одежда цвета хвои, вышита серебром; черные гладкие волосы уложены просто. Аоки подходит, раз уж деваться некуда.
— Ты будешь слушать меня.
Мальчишка стоит, землю рассматривая. Э, нет, не землю — узорными плитками выложенную дорожку. Губу прикусил.
— Я знаю, кто ты, — угрюмо сказал мальчишка.
— Весь Островок знает. И дальше?
— Думаешь, о тебе много лестного говорят?
— А разве меня это касается? — ответил он вопросом на вопрос.
— Считаешь себя выше всех?
— Тебя это волнует, малыш? — голос звучит почти по-дружески, ровно — и это особенно больно.
— Зачем я тебе? Уж лучше сдохнуть, чем служить такому, как ты.
— Почему?
— Не люблю тех, кто стелется перед высшими.
— Язык у тебя все еще длинный, — заметил тот и поднялся. — Перед высшими? А ты — нет? Или ты равен Небу?
— Нет! Зато такие, как ты, лишнего слова не скажут — а вдалеке от господ себя невесть чем считают! А те рады держать возле себя кукол! Охх… — схватился за щеку. Не сильно ударил тот, но все же чувствительно, хлестко.
— Сам? Надо же… проще было позвать кого! — он понял, что сейчас расплачется.
— На первый раз хватит. О тех, кто выше — не говори. Думаю, этот урок ты усвоишь скоро. В остальном — зря стараешься, — спокойно сказал тот. — Ты принимаешь то, что я предлагаю тебе? Ты будешь служить мне?
— Дда… — с запинкой выдавливает мальчишка, и ненавистью к самому себе светятся его глаза. Но сказать «нет» — умереть. А жизнь хороша…
У поворота показался слуга, за мальчишкой пришел. Аоки бегом кинулся к нему, не дожидаясь позволения уйти. А то и впрямь получит такое — это было бы слишком.
* * *
Иримэ кормила уток в пруду. Улыбалась, когда те принимались драться за очередной кусок лепешки.
— Ты хорошо поступил. Хоу — жестокие люди. У тебя мальчику будет лучше.
— Боюсь, у меня ему будет куда хуже, — выдохнул Йири чуть слышно.
— Почему? — тонкие брови женщины поднялись удивленно. — Из таких, как он, каждый должен счесть за счастье служить тебе.
— Не этот. Он другой. Потому я его и забрал… — Он знал — Иримэ не поймет. Но объяснить попытался. — Таким, как тот мальчик, не место на Островке.
— Сюда стремится любой низкорожденный…
— Может быть, — Йири чувствовал усталость. Он был привязан к Иримэ, словно к старшей сестре, но говорили они всегда о разном. Иримэ покачала головой — зазвенели подвески черненого серебра.
— Тогда отпусти его. Пусть идет, куда хочет.
— Я не могу нанести столь сильное оскорбление дому Хоу.
— Да, ты прав… — она призадумалась. — Тебе придется несколько лет продержать его при себе или дождаться какого-то случая… Иначе выйдет нехорошо.
«Несколько лет». Йири усмехнулся про себя. Неужто Иримэ забыла? Что с того, что у Йири ныне высокая должность? Неужто повелитель так привязан к нему?
Вздохнул прерывисто. Хорошо, если так… Только не верится.
* * *
Аоки понемногу обживался на новом месте. Если обживался — подходящее слово. Он засыпал и просыпался с мыслью — опять придется видеть его! Работу мальчишка выполнял совсем не тяжелую, и остальные слуги относились к нему хорошо. Если бы еще господина убрать…
Аоки знал, что вызывает в нем столь сильную неприязнь, почти ненависть к Йири. Такой же, как Аоки, рожденный внизу, тот, будучи не сильно старше годами, смотрел на людей взглядом высшего существа. Мальчишка прекрасно понимал, как подобный Йири может подняться наверх. Уж точно не гордостью. И строить из себя существо, недоступное смертным…
Называть его господином? Да ни за что. Язык не повернется. Проще проглотить жабу.
И Аоки ощетинивался, когда слышал рядом легчайшее шуршание шелка, и шаги, столь же легкие.
Кукла эта словно не испытывала вообще никаких чувств. С легкой беззлобной усмешкой, чуть печальной всегда:
"Облик твой — птица — асаэ, Возрожденная. Я думал, ты и душой похож на нее. А ты… цыпленок, который только пытается клюнуть. Что ж… я ошибся".
Аоки старался придерживать язык, о Высоких или повелителе не упоминал. Однако со своим господином вел себя не в меру дерзко. Но даже Аоки бы в голову не пришло, что тот позволяет, поскольку боится. Нет. Он просто не слышит. Ему все равно — и это разжигало злость. Ведь даже Высокие, от рожденья имеющие право на власть, не ведут себя столь надменно.
И все же иногда бывало иначе. Старший спрашивал, младший отвечал — пока вдруг, забывшись, не начинал рассказывать сам — взахлеб, то с обидой, то с нескрываемой гордостью.
…Он родился в Алом квартале столицы, мать была танцовщицей или ашринэ — он и не знал толком. Она оставила его еще младенцем. Кем был отец, он и вовсе не ведал — догадывался, что чужеземцем. Придумал сказку о наследнике трона или герое, не знавшем о сыне, — и сам в нее верил. Мать видел и после — красивую женщину с длинными русыми волосами. Но ни разу не подошел. А после она исчезла с улиц Сиэ-Рэн.
Аоки рос как сорняк, занимался грязной и тяжелой работой, огрызался, иногда воровал мелочевку, шлялся по бедным кварталам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85