На улице взревел движок «Скайберда», и звук его исчез вдали.
Тино присел над Криницей, пытаясь определить тяжесть травмы.
— Ваша с-собака на людей б-бросается! — пожаловался бармен, появляясь из-за стойки и выплевывая застрявшую в зубах шерсть.
— Да... — убедительно глядя ему в глаза, согласился Тино.
Бармен как-то сразу притих. Тино мог быть убедительным, даже без «смит-и-вессона».
— Да ты и сам в долгу не остался, Али! — с иронией заметил бармену один из охранников.
— Это — за выпивку и битую посуду, — Тино достал бумажник. — Других претензий нет?
— Это ваш приятель? — спросил второй охранник, не столь склонный к иронии, как его коллега, кивая на распростертого на полу Петро.
— Да, мой, — сказал Тино. — Все видели, что не он начал драку. Он — пострадавший. Обойдемся без полиции?
Он добавил пару бумажек к той пачке купюр, что уже выложил на стойку.
— Ладно, — согласился подоспевший метрдотель, сгребая деньги со стойки и окидывая собравшихся строгим взглядом. — Ваш приятель перебрал, упал и расшибся. Ваша собака не пугала бармена. Наш бармен не кусал вашу собаку... Все извинились друг перед другом. Все так?
— Так, — согласился Тино.
Он поднял с пола и сунул бармену в желетный карман лапку «подземного духа».
— Оставь эту штучку себе на память. По-моему, джентльмены не поладили из-за нее.
Он стал осторожно поднимать Петро, перекинув его плетью повисшую руку себе через плечо.
— Если это ваш приятель, то заберите его скорее отсюда, — одобрил его действия хмурый охранник. — Надеюсь, он не будет поднимать шума, когда оклемается. У вас в машине есть аптечка? Хотя я сейчас дам вам нашу... Ему надо срочно остановить кровь — он уделает нам весь пол, пока вы его донесете...
— Господи, Бастинда! — между столпившимися над Криницей ротозеями протиснулась субтильная, но энергичная фигурка Алены.
Она склонилась над зверюгой, стараясь заглянуть ей в глаза.
— Васенька моя... Тебе не сделали больно?
Сидевшая с опущенной головой Бастинда искоса глянула на хозяйку и обиженно зарычала.
Дичь ушла от нее.
* * *
Дурная Трава сидела рядом с Кириллом и в то же время была бесконечно далеко от него. Сейчас без боевой раскраски и без одежды вообще, она, как ни странно, смахивала на эльфа. Немного дистрофичного, стриженного кровельными ножницами эльфа. Лесного духа отрешенности. Эльфа со шрамом под левой лопаткой. Курящего сигарету за сигаретой эльфа.
Эльф не обязан быть нежным.
Кирилл, боясь потревожить эту ее отрешенность, поднялся и стал собирать с пола свою одежду, валявшуюся там с вечера... Подошел к начинавшему светлеть окну. Осторожно оглянулся на Траву.
«Господи, — подумал он. — Кажется, я переспал с несовершеннолетней. Одно извинение — не принято спрашивать у женщин их возраст... Хотя, бог весть, кто был ее первым мужчиной и когда... Это — не тот мир, чтобы гадать...»
Он вновь перевел взгляд на окно.
Там, в долине, тьма все еще стояла над чернеющим в. тени горных хребтов городом. Таким странным, из домов-деревьев сплетенным городом. Из домов-деревьев, среди которых, словно гости дурного сна, притаились особнячки землян — а-ля девятнадцатый век... Но пока еще не город это был — его ночная тень. Но в небо над ним, в глубокую утреннюю высь, уже взлетали жемчужные облака.
Кирилл присмотрелся: облака эти составлены были светлыми зернами. Да нет, не зерна то были — птицы... Невероятно красивые и странно знакомые ему... Жемчужно-белые, стремительные, они образовали над долиной светлый смерч. Смерч, состоящий из кажущихся отсюда, издалека, такими миниатюрными, остро выписанными пером Создателя и безнадежно далекими от этого мира творений. Светлых теней в рассветном небе.
И смерч этот ширился, захватывал все больше и больше пространства. От него начинало рябить в глазах. Теперь они были уже здесь — над самой крышей монастыря. Стало видно, что они совсем не малы, эти неземные творения. Размах крыльев их далеко превосходил размах рук человека.
Теперь Кирилл вспомнил. Что-то очень давнее. Уже переставшее быть реальностью. Площадь Трех Птиц. Каменные фигуры над бассейном фонтанчика, в который он школяром бросал на счастье монетки перед экзаменами. Ангелы Инферны. Маррон их привез на Фронду отсюда. Давным-давно.
Они были уже здесь... И на землю обрушились их голоса. Тоскливые и радостные одновременно.
Кирилл остолбенел. Повернулся к Карин:
— Это... Это они кричали там, на Ларданаре?!
Трава рассмеялась.
— А ты и этого не знаешь? Это же они приносят Камни...
— Откуда? С неба, что ли?
— Ну, ты даешь... Они же в них созревают, эти Камни. А на Аше они их из себя... ну, исторгают. Мучаются ужасно. Кричат. И вслух и... так. Только такие, как я, могут это слышать. А потом улетают назад — на Острова. Может быть, умирают там. А может, живут бог весть сколько. Никто не видел мертвого Ангела.
— Это что — их... яйца? — Кирилл чуть было не поперхнулся от своей столь прозаичной догадки.
— Чудак! — снова рассмеялась Карин. — Совсем ничего не знаешь про здешние дела... Это ранарари в них вкладывают зародыши... Личинки. И отпускают на волю. Как вот сегодня. Сегодня — Обряд Освобождения... А затем они улетают на Острова. Там Камни в них созревают. Как в живых инкубаторах. Много лет. А потом они летят на Ларданар... В Странные ночи. И там оставляют уже созревшие Камни.
— А ранарари... Откуда они их берут — зародыши эти... И Ангелов... На Островах ловят, что ли? — все не унимался Кирилл, пытаясь понять сложные взаимоотношения между Камнями, ранарари и невесть откуда взявшимися здесь Ангелами...
— Да нет, — терпеливо продолжала просвещать его девушка. — Они сами к ним прилетают. Из рощ забвения. Они туда, наверное, с Островов привозят их коконы... Это дело такое — окруженное тайной. Из рощ они летят туда, где ранарари живут... Тянет их туда. И ранарари их привечают. Каждая семья держит Ангела. А богатые — помногу. Только сейчас их развелось до черта. Так что аж курятники какие-то для них Диаспора подрядилась строить. «Черти» их уважают очень — Ангелов... А зародыши... личинки... Это стремно все, говорю тебе.
Докурив сигарету, она подошла к кровати, резким движением стянула с нее покрывало и, по-детски пошмыгивая носом, закуталась в него. За окном шум и гвалт все нарастали. Чуть повысив голос, чтобы быть услышанной, Карин добавила:
— Они, наверное, из старых Камней и образуются. Они ведь не очень вечные — Камни эти. А то б переходили из поколения в поколение Почти каждая семья раз в четыре года непременно приобретает новый Камень. И денег на то не жалеет...
Она на мгновение задумалась о чем-то о своем, затем, зябко поеживаясь, поплотнее укуталась в покрывало, взяла с прикроватной тумбочки очередную сигарету.
— Наверно, они распадаются. Камни. И от них остается что-то вроде личинок... Но это только Посвященные знают. Такие, как Фальк..
— А твой Камень? — озабоченно спросил Кирилл, протягивая ей огонек зажигалки. — Он цел?
Карин дернула плечом.
— Это долгая история. Ты не поймешь. Мне пришлось его отдать...
Кирилл, многозначительно глянув на нее, понял, что ему действительно никогда не понять этого сумеречного, замороченного секретами мышления народа, шатающегося по Аш-Ларданару. И самих этих секретов — тоже. И вообще, все, что с Ангелами связано, и впрямь оказалось стремно. Никто не знает даже того, что сталось с теми тремя птицами, что Эдвард Маррон привез на Фронду... Может, до сих пор порхают где-то под ее неудачливыми небесами... Или стоят каменными изваяниями на площади Трех Птиц...
А подумав про эту площадь, он вспомнил и о той, кого встретил на ней однажды. Это — столь далекое здесь и сейчас — его воспоминание о первой любви, о Ганке, остро кольнуло его, заставило вздрогнуть.
— Тебе холодно, — окликнула его Трава. — На, держи! Вчера в городе купила. Сразу после торгов. Для тебя.
С легким удивлением Кирилл на лету поймал люксовый, с затейливым рисунком пакет и вытряхнул из него пижаму, расписанную драконами.
— Это мой тебе подарок, — улыбнулась Трава. Так, как будто улыбалась первый раз в жизни — неумело и неуверенно.
— Это слишком дорогая вещь, — растерянно промолвил Кирилл, стараясь придать как можно больше тепла своему голосу. — Шелк из Метрополии. Даже, кажется, прямо из Китая. Только я — не из той оперы. Не аристократ. И даже не рыцарь. Простой наемник. А ты мне делаешь такие царские подарки... Смущаешь.
— А я и заработала по-царски, — пожала острыми плечами Дурная Трава. — За те годы, пока ошивалась по Ашу. Могу себе позволить. Я теперь очень богатый человек. Хоть меня и обирали по-черному, насиловали, даже пыряли ножиком. Теперь могу купить дом в Метрополии. Даже много домов. В Париже, например. Или в Риме — мой род оттуда. А лучше — в Киеве. Это самый красивый город, который я видела...
— Ты бывала в Метрополии? — Кирилл уже перестал удивляться тому богатому жизненному опыту, который перепал этой на вид девочке-подростку.
Трава, проигнорировав его вопрос, продолжала:
— Там у меня будет свой дом. И еще дом... Много домов. И много машин. И яхты. И еще — что там еще можно купить за деньги?
Она поискала в пепельнице «бычок». Нашла и зло запустила его в угол.
— Ты полетишь со мной? — вдруг резко спросила она Кирилла
— Чтобы жить там на твои деньги? Ты знаешь, ты самая... Ты лучшая баба, с которой мне приходилось просто даже разговаривать. И мне от тебя никуда не деться. Но так не получится...
— Хорошо, я просто не дам тебе ни гроша! И даже пижаму эту дурацкую заберу назад! Такой, как ты, сам сумеет заработать на жизнь. И на проезд... Но ты будешь со мной?
— Тогда полечу.
Кирилл взял цветастый пакет и перебросил его на кровать. Улыбнулся.
Но личико Травы вновь стало каким-то отрешенным. Стало маской.
— Только я вру. Никуда я не полечу. И не стану покупать дома на Земле. Не получится. Я слишком хорошо знаю свой род. Точнее — женщин Малерба... Только на Ларданаре нам хорошо... Только на Аше... Только там мы, Малерба, бываем сами собой. И Камни с нами разговаривают...
Она посмотрела сквозь Кирилла безумными глазами. И это не было безумием психованной девчонки. Это не Карин говорила с ним. Это было что-то другое. Не имеющее отношения ни к чему человеческому.
— Никто не знает свою судьбу. А я знаю. Уже которое поколение как...
Теперь она смотрела не сквозь него. Нет — зрачки в зрачки.
— Я никуда не уйду с Ларданара... Буду говорить с Камнями. Стану старой. Очень старой и очень богатой. Сойду с ума. Научусь колдовать. Превращусь в безумную ведьму. В страшную, всем ненавистную ведьму. Злая смерть придет за мной, и я буду с ней резаться в карты ночами. Проиграю. И умру...
— Ты останешься со мной?..
* * *
Небесный водоворот светлых теней стал выпрямляться, развернулся в еле различимую в светлеющем небе струю. И струя эта потянулась вдаль — за оскаленные хребты Аш-Ларданара. Стала невидимой. Истаяла. В небесах вновь стало тихо.
Микис смотрел в них и шептал странные, неведомо откуда к нему пришедшие слова. Он снова был один.
В эту ночь его незримый друг простился с ним. Да уже и раньше — после ущелья — он ощущал это... близость прощания... «Ты слишком поздно забрал меня с этих камней» — нашептывал ему неслышимый голос. И говорил о прощании. Говорил с тоской, которая, переполнив душу владельца «Риалти», заставила его проснуться. Вынырнуть в это жемчужное, вдруг онемевшее утро.
И теперь, стоя у забранного редкой решеткой окна, он с тоской смотрел в опустевшую высь. Она была сейчас отражением его души — ни к чему не пригодным пространством, раскинувшимся во все измерения Вселенной. Вселенной, в которой он ровным счетом ничего не потерял.
То, что он потерял, было здесь, совсем недавно было. Камень, который он, ложась спать, оставил на широком подоконнике, исчез. Нет, он не был украден. Прожженный жулик и циничнейший из дельцов Фронды (да еще и полудюжины Обитаемых Миров) шестым чувством ощущал это. Лишь на зеленоватой мраморной плите подоконника остался след — темное пепельное кольцо, оконтурившее истаявший, в ничто ушедший красноватый булыжник.
И еще там было несколько жемчужных перышек. Прекрасных и почти невесомых.
Одиночество снова было с ним.
* * *
И Анатолий Смольский тоже не спал в это раннее утро. Собственно, он не спал и всю эту ночь. Очередной раз бес вдохновения овладел им. С терминалом, который по его просьбе принесли к нему в келью, он попросту не сладил. Техника ранарари, даже адаптированная умельцами Диаспоры, была ему не по зубам. Пришлось работать так, как это было привычно древним — электрокарандашом по бумаге.
В этом Анатолий обнаружил неожиданную прелесть. До сих пор он, как и все нормальные люди, имел удовольствие зреть выходящие из-под пера рукописные буквы, лишь расписываясь в чеке или ином документе. Сейчас же он ощутил наслаждение, ведомое лишь древним мастерам, — наслаждение самому вырисовывать письменный текст. Совсем иные структуры моторной психики оказались вовлечены теперь в процесс его творчества.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80