Она положила руки и голову ему на колени, он стал гладить ее волосы.
– Когда мы были детьми и играли в самую большую компьютерную игру, мы понятия не имели, что делаем.
– Мы спасали мир.
– А теперь создаем тот мир, который спасли.
– Только не я, – сказала Петра. – Я больше не игрок.
– А кто-нибудь из нас разве игрок? Разве мы не всего лишь пешки, передвигаемые в чьей-то игре?
– Иншалла, – отозвалась Петра.
Она ждала, что Алаи засмеется, но он только кивнул:
– Да, в это мы верим – в то, что все происходит по воле Божией. Но я думаю, что твоя вера не такова.
– Да. Мы, христиане, должны угадывать волю Божию и стараться выполнить ее.
– Когда что-то случается, ты чувствуешь то же, что и мы. Иногда тебе кажется, что ты управляешь событиями, потому что вызываешь изменения по своему выбору. А иногда происходит такое, что сметает твои планы как пыль, как фигурки на шахматной доске.
– Дети играют тенями на стене, – сказала Петра, – и вдруг кто-то выключает свет.
– Или включает другой, поярче, – подхватил Алаи, – и тени исчезают.
– Алаи, ты отпустишь нас? – спросила Петра. – Я ведь теперь знаю твою тайну.
– Да, я вас отпущу. Тайну нельзя хранить вечно, слишком многим она уже известна.
– Мы никогда ее не выдадим.
– Я знаю. Потому что когда-то мы были вместе в джише Эндера. Но сейчас у меня другой джиш, и я во главе его, потому что меня попросили его возглавить, потому что Бог меня выбрал. Я не знаю. Я не слышал голоса Бога, я не чувствую в себе силы. Но ко мне приходят люди со своими планами, своими вопросами, конфликтами между странами, и я предлагаю решения. А они их принимают. И что-то получается. Пока что все получается. Так что, может быть, я избран Богом.
– Или ты просто очень умный.
– Или очень везучий. – Алаи смотрел на свои руки. – Но все же лучше верить, что наши шаги направляет какая-то высшая цель, чем думать, что ничего не имеет значения, кроме наших собственных мелких горестей или радостей.
– Если наши радости не есть та самая высшая цель.
– Если наше счастье и есть цель Бога, – спросил Алаи, – почему так немногие из нас счастливы?
– Быть может, он хочет, чтобы мы сами искали себе свое счастье.
Алаи кивнул и усмехнулся:
– В каждом из нас, отродий Боевой школы, есть что-то от имама, правда?
– От иезуита, от рабби, от ламы.
– Знаешь, как я нахожу ответы на вопросы? Иногда, когда они очень трудны? Я спрашиваю себя: что сделал бы Эндер?
Петра покачала головой:
– Старая шутка. Я спрашиваю себя: что бы сделал на моем месте человек поумнее, а потом это и делаю.
– Но Эндер – не воображаемая личность. Он был с нами, и мы его знали. Мы видели, как он выстроил из нас армию, как он понимал нас всех, находил в каждом из нас лучшее, нагружал нас до предела, который мы могли вынести, а иногда и за пределом, но самое тяжелое бремя взваливал на себя.
Петра ощутила укол забытой боли – она единственная не вынесла того груза.
Она опечалилась и разозлилась, и хотя знала, что Алаи даже и не думал о том эпизоде, ей захотелось сказать ему колкость в ответ.
Но он так много сделал для Боба и для нее – он спас их, привез сюда, хотя ему никак не нужна была помощь немусульман, поскольку его новая роль лидера мусульманского мира требовала определенной чистоты если не души, то уж наверняка окружения.
Но предложить эту помощь надо было.
– Мы тебе поможем, если ты нам позволишь.
– Поможете в чем? – спросил Алаи.
– Поможем воевать с Китаем.
– Но у нас нет планов воевать с Китаем, – сказал Алаи. – Мы отменили военный джихад. Единственное наше очищение и искупление достигается в душе.
– Разве все войны должны быть священными войнами?
– Нет, но грешные войны обрекают на проклятие тех, кто их ведет.
– Кто же, кроме вас, может противостоять Китаю?
– Европейцы. Североамериканцы.
– Трудно стоять тому, у кого нет спинного хребта.
– Это старые и усталые цивилизации. Мы когда-то тоже такими были. Столетия упадка и не одно горькое унизительное поражение потребовались, чтобы мы изменились и могли теперь служить Аллаху в единстве и надежде.
– И все же вы содержите армии. У вас есть сеть оперативников, которые умеют стрелять, если надо.
Алаи мрачно кивнул:
– Мы готовим силы для зашиты, если на нас нападут.
Петра покачала головой. Ее на миг охватила досада, потому что мир надо спасать, а похоже, что Алаи и его народ отреклись от войны. Теперь досада сменилась разочарованием, поскольку ничего на самом деле не изменилось. Алаи готовил войну – но собирался подождать, пока какое-нибудь нападение не превратит эту войну в «оборонительную». Она не то что не была согласна со справедливостью оборонительной войны, ее неприятно поразила фальшь притворства: он отрекается от войны, когда на самом деле ее планирует.
Или он действительно имеет в виду то, что говорит.
Ой вряд ли.
– Ты устала, – сказал Алаи. – Хотя смена часовых поясов была не слишком резкой, тебе надо отдохнуть. Я понимаю, что в полете тебе было нехорошо.
Она рассмеялась:
– У тебя был свой наблюдатель в самолете?
– Конечно, – ответил он. – Ты очень важная персона.
И почему она важна для мусульман? Они не хотят использовать ее военные таланты, а политического влияния в мире у нее нет. Значит, из-за ребенка у нее такая большая ценность – но какую же ценность может иметь ее ребенок, если он появится, для мусульманского мира?
– Мой ребенок, – сказала она, – не будет воспитан солдатом.
Алаи поднял руку:
– Петра, ты спешишь с выводами. Нас ведет, смеем надеяться, Аллах. У нас нет желания отбирать твоего ребенка, и хотя мы надеемся, что когда-нибудь в этом мире детей будут воспитывать так, чтобы они знали Аллаха и служили ему, у нас нет желания отбирать твоего ребенка или удерживать его у нас.
– Его или ее, – сказала Петра, не до конца разуверенная. – Если вам не нужен наш ребенок, почему я такая важная персона?
– А ты думай как солдат, – предложил Алаи. – Ты в животе несешь то, чего больше всего хочет наш злейший враг. И даже если у тебя не будет ребенка, твоя смерть – это тоже то, чего он хочет, по причинам, коренящимся глубоко в его злобном сердце. Его потребность тебя достать делает тебя важной для тех, кто боится его и хочет заградить ему дорогу.
Петра покачала головой:
– Алаи, и я, и мой ребенок, можем умереть, и это будет для тебя и для твоего народа не более чем блик дальномера.
– Для нас полезно сохранять тебе жизнь, – ответил Алаи.
– До чего практично. Но ведь это же не все?
– Да, – ответил Алаи. – Не все.
– И ты мне не скажешь?
– Для тебя это прозвучит очень мистически.
– Неудивительно, раз это будут слова Халифа.
– Аллах принес в этот мир нечто новое – я имею в виду Боба, генетическую разницу между ним и остальным человечеством. Есть имамы, которые объявляют его мерзостью, зачатой во зле. Другие считают его невинной жертвой, ребенком, зачатым нормально, но измененным злой волей, который ничего не может исправить. Но есть и третьи – и их куда больше, – которые говорят, что это не могло быть сделано иначе как по воле Аллаха. Способности Боба сыграли ключевую роль в нашей победе над муравьеподобными, значит, это воля Бога вызвала его к жизни в тот момент, когда он был нужен. А раз Бог решил принести в мир это новое, мы должны посмотреть и увидеть, позволит ли Бог распространиться его генетическим изменениям.
– Он умирает, Алаи.
– Я знаю. Но разве не все мы умираем?
– Он не хотел вообще иметь детей.
– Но передумал. Воля Бога расцветает во всех сердцах.
– А если Зверь убьет нас, значит, и на это будет воля Божия. Чего стараться этому помешать?
– Потому что мои друзья меня об этом просили. Зачем ты так все усложняешь? То, чего я хочу, просто. Творить добро, когда это в моей власти, а там, где я не могу этого делать, хотя бы не вредить.
– Как это… по-гиппократовски.
– Петра, пойди ляг и усни, ты начинаешь собачиться.
И правда. Она была не совсем в себе, раздражалась из-за вещей, которые не могла изменить, хотела, чтобы Боб сейчас был здесь, чтобы Алаи не переменился так, не был этой царственной фигурой, святым человеком.
– Тебе не нравится, кем я стал.
– Ты мысли читаешь?
– Лица. В отличие от Ахилла и Питера Виггина, я не искал этого поста. Я родом из космоса и не имею иных амбиций, кроме как вести нормальную жизнь и служить моей стране или Богу тем или иным способом. Никакая партия или фракция не ставили меня на это место.
– И как же ты оказался в этом саду, в этом кресле, если ни ты, ни кто-либо другой тебя сюда не ставил?
Ее раздражало, когда люди лгут, даже себе, о таких вещах, о которых просто нет смысла лгать.
– После русского плена меня поставили планировать маневры совместных панарабских сил, которые обучали для участия в обороне Пакистана.
Петра знала, что на самом деле эти панарабские силы готовились к обороне от Пакистана, поскольку с момента китайского вторжения в Индию пакистанское правительство готовило войну против других мусульманских государств, чтобы объединить весь исламский мир под своим правлением.
– Не важно для чего, – засмеялся Алаи, будто вновь прочтя ее мысли. – Они стали силами обороны Пакистана. А я оказался в контакте с военными стратегами дюжины стран, и все чаше и чаще ко мне стали обращаться с вопросами, выходящими далеко за рамки военной стратегии. Никто к этому не стремился, меньше всех я. Не думаю, что мои ответы были особо мудрыми; я просто говорил то, что мне было очевидно, или если ничего не было ясно, я задавал вопросы, пока дело не прояснялось.
– И они стали от тебя зависеть.
– Не думаю. Они просто… стали меня уважать. Меня стали звать на совещания политиков и дипломатов, а не только солдат. Политики и дипломаты стали задавать мне вопросы, искали моей поддержки для своих взглядов или планов, и наконец меня выбрали чем-то вроде посредника между сторонами в спорах.
– Судьей, – сказала Петра.
– Выбрали выпускника Боевой школы, – ответил Алаи, – в те времена, когда моему народу нужен был не просто судья. Люди снова хотят стать великим народом, и им нужен лидер, которому, по их мнению, будет благоволить Аллах. Я стараюсь так жить и действовать, чтобы у них был такой лидер. Петра, я остался тем же мальчишкой, которым был в Боевой школе. И я, как Эндер, могу быть лидером, но еще я – орудие, которое создал мой народ, чтобы достигнуть своей обшей цели.
– Может быть, я просто завидую. Потому что у Армении великой цели нет, кроме как сохранить жизнь и свободу. И никаких возможностей этого достичь без помощи великих держав.
– Армения для нас не представляет опасности.
– Если, конечно, она не провоцирует Азербайджан, – сказала Петра. – Что она делает, даже когда просто дышит.
– Мы не собираемся завоевывать себе величие, Петра.
– А что, будете ждать, пока весь мир не обратится в ислам и покорнейше попросится в новый мировой порядок?
– Да, – ответил Алаи, – именно это мы и будем делать.
– Много я видала планов, но о таком самообмане даже и не слыхала.
Он рассмеялся:
– Сестрица, тебе определенно нужно поспать. Вряд ли ты хочешь, чтобы Боб услышал от тебя такой тон, когда приедет.
– А когда он приедет?
– Поздно ночью. А сейчас господин Ланковский тебя ждет у ворот, он проводит тебя в твою комнату.
– Я сегодня ночую во дворце Халифа?
– Это не слишком роскошный дворец. В основном здесь канцелярии, офисы, всякие служебные помещения. У меня довольно простая спальня и… вот этот сад. И у тебя тоже комната будет простая – но можешь считать ее роскошной, потому что она точно такая же, как у Халифа.
– Меня, кажется, занесло в сказку Шехерезады.
– Крыша у нас прочная, птицы Рок бояться не надо.
– Ты все предусмотрел.
– У нас здесь есть великолепный врач, если тебе понадобится какая-то медицинская помощь.
– Пока еще тест на беременность проводить рано, если ты это имеешь в виду.
– Я имею в виду, что у нас здесь есть великолепный врач, если тебе понадобится какая-то медицинская помощь.
– В таком случае, – сказала Петра, – я могу только повторить: ты все предусмотрел.
Она думала, что не заснет, но ничего не оставалось делать, кроме как лежать на кровати в довольно спартанской комнате – без телевизора и с единственной книгой – Кораном на армянском языке. Она понимала, что книга положена сюда со смыслом. Много веков подряд все переводы Корана считались ложными по определению, поскольку лишь арабский оригинал содержал подлинные слова Пророка. Но после великого открытия ислама миру, последовавшего за его решительным поражением в серии отчаянных войн с Западом, это изменилось первым.
Каждый экземпляр перевода Корана содержал на титульной странице цитату из великого имама Зукака – того самого, который принес мир в Израиль и страны ислама:
«Аллах выше языков. Даже по-арабски Коран был переведен из мыслей Бога на слова людей. Каждый должен иметь возможность услышать слова Бога на том языке, которым говорит в своем сердце».
Так что присутствие Корана на армянском в комнате Петры означало прежде всего, что во дворце Халифа нет реваншизма и попыток возврата к дням фанатического ислама, когда иностранцев заставляли жить по мусульманским законам, женщины закрывали лица и не допускались в школы и на дороги, а молодые мусульманские солдаты привязывали бомбы к своим телам, чтобы взрывать детей своих врагов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
– Когда мы были детьми и играли в самую большую компьютерную игру, мы понятия не имели, что делаем.
– Мы спасали мир.
– А теперь создаем тот мир, который спасли.
– Только не я, – сказала Петра. – Я больше не игрок.
– А кто-нибудь из нас разве игрок? Разве мы не всего лишь пешки, передвигаемые в чьей-то игре?
– Иншалла, – отозвалась Петра.
Она ждала, что Алаи засмеется, но он только кивнул:
– Да, в это мы верим – в то, что все происходит по воле Божией. Но я думаю, что твоя вера не такова.
– Да. Мы, христиане, должны угадывать волю Божию и стараться выполнить ее.
– Когда что-то случается, ты чувствуешь то же, что и мы. Иногда тебе кажется, что ты управляешь событиями, потому что вызываешь изменения по своему выбору. А иногда происходит такое, что сметает твои планы как пыль, как фигурки на шахматной доске.
– Дети играют тенями на стене, – сказала Петра, – и вдруг кто-то выключает свет.
– Или включает другой, поярче, – подхватил Алаи, – и тени исчезают.
– Алаи, ты отпустишь нас? – спросила Петра. – Я ведь теперь знаю твою тайну.
– Да, я вас отпущу. Тайну нельзя хранить вечно, слишком многим она уже известна.
– Мы никогда ее не выдадим.
– Я знаю. Потому что когда-то мы были вместе в джише Эндера. Но сейчас у меня другой джиш, и я во главе его, потому что меня попросили его возглавить, потому что Бог меня выбрал. Я не знаю. Я не слышал голоса Бога, я не чувствую в себе силы. Но ко мне приходят люди со своими планами, своими вопросами, конфликтами между странами, и я предлагаю решения. А они их принимают. И что-то получается. Пока что все получается. Так что, может быть, я избран Богом.
– Или ты просто очень умный.
– Или очень везучий. – Алаи смотрел на свои руки. – Но все же лучше верить, что наши шаги направляет какая-то высшая цель, чем думать, что ничего не имеет значения, кроме наших собственных мелких горестей или радостей.
– Если наши радости не есть та самая высшая цель.
– Если наше счастье и есть цель Бога, – спросил Алаи, – почему так немногие из нас счастливы?
– Быть может, он хочет, чтобы мы сами искали себе свое счастье.
Алаи кивнул и усмехнулся:
– В каждом из нас, отродий Боевой школы, есть что-то от имама, правда?
– От иезуита, от рабби, от ламы.
– Знаешь, как я нахожу ответы на вопросы? Иногда, когда они очень трудны? Я спрашиваю себя: что сделал бы Эндер?
Петра покачала головой:
– Старая шутка. Я спрашиваю себя: что бы сделал на моем месте человек поумнее, а потом это и делаю.
– Но Эндер – не воображаемая личность. Он был с нами, и мы его знали. Мы видели, как он выстроил из нас армию, как он понимал нас всех, находил в каждом из нас лучшее, нагружал нас до предела, который мы могли вынести, а иногда и за пределом, но самое тяжелое бремя взваливал на себя.
Петра ощутила укол забытой боли – она единственная не вынесла того груза.
Она опечалилась и разозлилась, и хотя знала, что Алаи даже и не думал о том эпизоде, ей захотелось сказать ему колкость в ответ.
Но он так много сделал для Боба и для нее – он спас их, привез сюда, хотя ему никак не нужна была помощь немусульман, поскольку его новая роль лидера мусульманского мира требовала определенной чистоты если не души, то уж наверняка окружения.
Но предложить эту помощь надо было.
– Мы тебе поможем, если ты нам позволишь.
– Поможете в чем? – спросил Алаи.
– Поможем воевать с Китаем.
– Но у нас нет планов воевать с Китаем, – сказал Алаи. – Мы отменили военный джихад. Единственное наше очищение и искупление достигается в душе.
– Разве все войны должны быть священными войнами?
– Нет, но грешные войны обрекают на проклятие тех, кто их ведет.
– Кто же, кроме вас, может противостоять Китаю?
– Европейцы. Североамериканцы.
– Трудно стоять тому, у кого нет спинного хребта.
– Это старые и усталые цивилизации. Мы когда-то тоже такими были. Столетия упадка и не одно горькое унизительное поражение потребовались, чтобы мы изменились и могли теперь служить Аллаху в единстве и надежде.
– И все же вы содержите армии. У вас есть сеть оперативников, которые умеют стрелять, если надо.
Алаи мрачно кивнул:
– Мы готовим силы для зашиты, если на нас нападут.
Петра покачала головой. Ее на миг охватила досада, потому что мир надо спасать, а похоже, что Алаи и его народ отреклись от войны. Теперь досада сменилась разочарованием, поскольку ничего на самом деле не изменилось. Алаи готовил войну – но собирался подождать, пока какое-нибудь нападение не превратит эту войну в «оборонительную». Она не то что не была согласна со справедливостью оборонительной войны, ее неприятно поразила фальшь притворства: он отрекается от войны, когда на самом деле ее планирует.
Или он действительно имеет в виду то, что говорит.
Ой вряд ли.
– Ты устала, – сказал Алаи. – Хотя смена часовых поясов была не слишком резкой, тебе надо отдохнуть. Я понимаю, что в полете тебе было нехорошо.
Она рассмеялась:
– У тебя был свой наблюдатель в самолете?
– Конечно, – ответил он. – Ты очень важная персона.
И почему она важна для мусульман? Они не хотят использовать ее военные таланты, а политического влияния в мире у нее нет. Значит, из-за ребенка у нее такая большая ценность – но какую же ценность может иметь ее ребенок, если он появится, для мусульманского мира?
– Мой ребенок, – сказала она, – не будет воспитан солдатом.
Алаи поднял руку:
– Петра, ты спешишь с выводами. Нас ведет, смеем надеяться, Аллах. У нас нет желания отбирать твоего ребенка, и хотя мы надеемся, что когда-нибудь в этом мире детей будут воспитывать так, чтобы они знали Аллаха и служили ему, у нас нет желания отбирать твоего ребенка или удерживать его у нас.
– Его или ее, – сказала Петра, не до конца разуверенная. – Если вам не нужен наш ребенок, почему я такая важная персона?
– А ты думай как солдат, – предложил Алаи. – Ты в животе несешь то, чего больше всего хочет наш злейший враг. И даже если у тебя не будет ребенка, твоя смерть – это тоже то, чего он хочет, по причинам, коренящимся глубоко в его злобном сердце. Его потребность тебя достать делает тебя важной для тех, кто боится его и хочет заградить ему дорогу.
Петра покачала головой:
– Алаи, и я, и мой ребенок, можем умереть, и это будет для тебя и для твоего народа не более чем блик дальномера.
– Для нас полезно сохранять тебе жизнь, – ответил Алаи.
– До чего практично. Но ведь это же не все?
– Да, – ответил Алаи. – Не все.
– И ты мне не скажешь?
– Для тебя это прозвучит очень мистически.
– Неудивительно, раз это будут слова Халифа.
– Аллах принес в этот мир нечто новое – я имею в виду Боба, генетическую разницу между ним и остальным человечеством. Есть имамы, которые объявляют его мерзостью, зачатой во зле. Другие считают его невинной жертвой, ребенком, зачатым нормально, но измененным злой волей, который ничего не может исправить. Но есть и третьи – и их куда больше, – которые говорят, что это не могло быть сделано иначе как по воле Аллаха. Способности Боба сыграли ключевую роль в нашей победе над муравьеподобными, значит, это воля Бога вызвала его к жизни в тот момент, когда он был нужен. А раз Бог решил принести в мир это новое, мы должны посмотреть и увидеть, позволит ли Бог распространиться его генетическим изменениям.
– Он умирает, Алаи.
– Я знаю. Но разве не все мы умираем?
– Он не хотел вообще иметь детей.
– Но передумал. Воля Бога расцветает во всех сердцах.
– А если Зверь убьет нас, значит, и на это будет воля Божия. Чего стараться этому помешать?
– Потому что мои друзья меня об этом просили. Зачем ты так все усложняешь? То, чего я хочу, просто. Творить добро, когда это в моей власти, а там, где я не могу этого делать, хотя бы не вредить.
– Как это… по-гиппократовски.
– Петра, пойди ляг и усни, ты начинаешь собачиться.
И правда. Она была не совсем в себе, раздражалась из-за вещей, которые не могла изменить, хотела, чтобы Боб сейчас был здесь, чтобы Алаи не переменился так, не был этой царственной фигурой, святым человеком.
– Тебе не нравится, кем я стал.
– Ты мысли читаешь?
– Лица. В отличие от Ахилла и Питера Виггина, я не искал этого поста. Я родом из космоса и не имею иных амбиций, кроме как вести нормальную жизнь и служить моей стране или Богу тем или иным способом. Никакая партия или фракция не ставили меня на это место.
– И как же ты оказался в этом саду, в этом кресле, если ни ты, ни кто-либо другой тебя сюда не ставил?
Ее раздражало, когда люди лгут, даже себе, о таких вещах, о которых просто нет смысла лгать.
– После русского плена меня поставили планировать маневры совместных панарабских сил, которые обучали для участия в обороне Пакистана.
Петра знала, что на самом деле эти панарабские силы готовились к обороне от Пакистана, поскольку с момента китайского вторжения в Индию пакистанское правительство готовило войну против других мусульманских государств, чтобы объединить весь исламский мир под своим правлением.
– Не важно для чего, – засмеялся Алаи, будто вновь прочтя ее мысли. – Они стали силами обороны Пакистана. А я оказался в контакте с военными стратегами дюжины стран, и все чаше и чаще ко мне стали обращаться с вопросами, выходящими далеко за рамки военной стратегии. Никто к этому не стремился, меньше всех я. Не думаю, что мои ответы были особо мудрыми; я просто говорил то, что мне было очевидно, или если ничего не было ясно, я задавал вопросы, пока дело не прояснялось.
– И они стали от тебя зависеть.
– Не думаю. Они просто… стали меня уважать. Меня стали звать на совещания политиков и дипломатов, а не только солдат. Политики и дипломаты стали задавать мне вопросы, искали моей поддержки для своих взглядов или планов, и наконец меня выбрали чем-то вроде посредника между сторонами в спорах.
– Судьей, – сказала Петра.
– Выбрали выпускника Боевой школы, – ответил Алаи, – в те времена, когда моему народу нужен был не просто судья. Люди снова хотят стать великим народом, и им нужен лидер, которому, по их мнению, будет благоволить Аллах. Я стараюсь так жить и действовать, чтобы у них был такой лидер. Петра, я остался тем же мальчишкой, которым был в Боевой школе. И я, как Эндер, могу быть лидером, но еще я – орудие, которое создал мой народ, чтобы достигнуть своей обшей цели.
– Может быть, я просто завидую. Потому что у Армении великой цели нет, кроме как сохранить жизнь и свободу. И никаких возможностей этого достичь без помощи великих держав.
– Армения для нас не представляет опасности.
– Если, конечно, она не провоцирует Азербайджан, – сказала Петра. – Что она делает, даже когда просто дышит.
– Мы не собираемся завоевывать себе величие, Петра.
– А что, будете ждать, пока весь мир не обратится в ислам и покорнейше попросится в новый мировой порядок?
– Да, – ответил Алаи, – именно это мы и будем делать.
– Много я видала планов, но о таком самообмане даже и не слыхала.
Он рассмеялся:
– Сестрица, тебе определенно нужно поспать. Вряд ли ты хочешь, чтобы Боб услышал от тебя такой тон, когда приедет.
– А когда он приедет?
– Поздно ночью. А сейчас господин Ланковский тебя ждет у ворот, он проводит тебя в твою комнату.
– Я сегодня ночую во дворце Халифа?
– Это не слишком роскошный дворец. В основном здесь канцелярии, офисы, всякие служебные помещения. У меня довольно простая спальня и… вот этот сад. И у тебя тоже комната будет простая – но можешь считать ее роскошной, потому что она точно такая же, как у Халифа.
– Меня, кажется, занесло в сказку Шехерезады.
– Крыша у нас прочная, птицы Рок бояться не надо.
– Ты все предусмотрел.
– У нас здесь есть великолепный врач, если тебе понадобится какая-то медицинская помощь.
– Пока еще тест на беременность проводить рано, если ты это имеешь в виду.
– Я имею в виду, что у нас здесь есть великолепный врач, если тебе понадобится какая-то медицинская помощь.
– В таком случае, – сказала Петра, – я могу только повторить: ты все предусмотрел.
Она думала, что не заснет, но ничего не оставалось делать, кроме как лежать на кровати в довольно спартанской комнате – без телевизора и с единственной книгой – Кораном на армянском языке. Она понимала, что книга положена сюда со смыслом. Много веков подряд все переводы Корана считались ложными по определению, поскольку лишь арабский оригинал содержал подлинные слова Пророка. Но после великого открытия ислама миру, последовавшего за его решительным поражением в серии отчаянных войн с Западом, это изменилось первым.
Каждый экземпляр перевода Корана содержал на титульной странице цитату из великого имама Зукака – того самого, который принес мир в Израиль и страны ислама:
«Аллах выше языков. Даже по-арабски Коран был переведен из мыслей Бога на слова людей. Каждый должен иметь возможность услышать слова Бога на том языке, которым говорит в своем сердце».
Так что присутствие Корана на армянском в комнате Петры означало прежде всего, что во дворце Халифа нет реваншизма и попыток возврата к дням фанатического ислама, когда иностранцев заставляли жить по мусульманским законам, женщины закрывали лица и не допускались в школы и на дороги, а молодые мусульманские солдаты привязывали бомбы к своим телам, чтобы взрывать детей своих врагов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41