Историю движут непреодолимые силы и условия (есть потрясающая книга «Пушки, микробы и сталь», которую следует прочитать каждому, кто пишет книги на тему реальной или вымышленной истории, - чтобы понимать основные правила), но конкретно история складывается так, как складывается, по весьма личным причинам. Причины, по которым европейская цивилизация возобладала над местными цивилизациями американских индейцев, относятся к неумолимым законам истории. Причины же, почему именно Кортес или Писарро в конкретных битвах в конкретные дни победили империи ацтеков и инков, а не были разгромлены, как вполне могло случиться, связаны с личными свойствами этих конквистадоров, а также со свойствами и недавней историей императоров, которые им противостояли. И романист, в отличие от историка, имеет больше свободы вообразить, какие причины заставляют отдельных людей делать то, что они делают.
Это не должно удивлять. Движущие мотивы человека нельзя задокументировать - по крайней мере в какой-то окончательной форме. В конце концов, мы сами свои мотивы не очень хорошо понимаем, и если мы запишем то, что честно полагаем причиной своих действий, наши объяснения окажутся неверны полностью или частично, и уж во всяком случае, не полны. Так что даже когда историк или биограф имеет целую кучу информации, ему все же приходится делать неудобный прыжок через пропасть незнания, чтобы объявить, почему тот или иной человек сделал то-то и то-то. Французская революция неизбежно вела к анархии и последующей тирании по вполне понятным причинам и вполне предсказуемыми путями. Но что могло предсказать появление Наполеона или вообще единого диктатора с такими способностями?
Авторы, пишущие о Великих Вождях, часто попадают в противоположную ловушку. Вполне способные представить себе личные мотивы своих героев, исторические романисты редко владеют знанием исторических фактов и пониманием действующих сил настолько, чтобы ставить своих правдоподобных персонажей в столь же правдоподобные исторические обстоятельства. Почти все такие попытки приводят к смехотворным результатам, даже когда их делают авторы, имеющие отношение к политической жизни общества. Причина в том, что даже люди, участвующие в водовороте политики непосредственно, редко умеют за деревьями разглядеть лес. (К тому же большинство политических или военных романов, написанных политическими или военными лидерами, имеют целью самовосхваление или самооправдание, а потому столь же недостоверны, как книги, написанные невеждами.) Может ли человек, участвовавший в принятии безнравственного решения администрации Клинтона о неспровоцированном нападении на Афганистан и Судан в конце лета 1998 года, написать об этом роман, подробно изложив все политические конъюнктурные моменты, приведшие к этим преступным действиям? Каждый, кто по своему положению может знать или догадываться о реальной игре человеческих страстей основных участников событий, будет настолько в этой игре замазан, что просто не сможет сказать правду, даже если такому человеку хватит честности попытаться. Участники игры столько врут сами себе и другим, что в этом процессе не могут не забыть о правде начисто.
«Тень Гегемона» дала мне то преимущество, что я писал об истории, которая не происходила, - она относится к будущему. Не через тридцать миллионов лет, как в моей серии «Возвращение домой», и даже не через три тысячи лет, как в трилогии «Голос тех, кого нет», «Ксеноцид» и «Дети разума». Здесь будущее отстоит от нас всего на пару сотен лет, примерно через век после застоя, вызванного Муравьиной войной. В истории будущего, о которой идет речь в «Гегемоне», узнаются сегодняшние государства и народы, хотя соотношения между ними изменилось. Это предоставило мне опасно-увлекательную свободу, но также и серьезное обязательство описывать весьма личные судьбы моих персонажей, действующих (или являющихся объектом действий) среди высших властных и военных кругов этого мира.
Если есть нечто, что можно назвать моим «изучением жизни», то оно относится именно к этой теме: выдающиеся лидеры и огромные силы, определяющие взаимодействие народов и государств в истории. Еще ребенком я, засыпая вечером, воображал себе политическую карту мира конца пятидесятых годов, когда великие колониальные империи начинали по одной освобождать свои колонии, образовывавшие эти широкие мазки британского розового и французского синего на картах Африки и Южной Азии. Я представлял себе все эти колонии свободными странами, а потом, выбрав одну или другую относительно малую страну, я воображал союзы, объединения, вторжения, завоевания, пока наконец весь мир не объединялся под властью одного демократического правительства. Моими образцами для подражания были не Цезарь или Наполеон, а Джордж Вашингтон и Цинциннат. Я читал «Монарха» Макиавелли и Ширера «Взлет и падение Третьего рейха», но я читал и писание Мормона (самые замечательные места из «Книги Мормона» про генералов Гидеона, Морони, Хеламана и Гиджиддони, Учение и Завет, раздел 121), а также Ветхий и Новый Заветы; пытался понять, как можно править, когда закон отступает под давлением политической необходимости, воображал обстоятельства, когда война становится справедливой.
Не стану делать вид, что игра воображения и труды моей жизни привели меня к правильным ответам, и такие ответы в «Тени Гегемона» не содержатся. Но я считаю, что разбираюсь немного в том, как крутятся шестеренки в мире правительств, политики и войны - в хорошую и в плохую сторону. Я искал границу между силой и безжалостностью, между безжалостностью и жестокостью, а на другом краю - между добротой и слабостью, между слабостью и предательством. Я размышлял, почему в одних обществах молодые люди готовы убивать и умирать с энтузиазмом, подавляющим страх, и почему в других утрачена воля к выживанию или хотя бы воля сделать так, чтобы можно было выжить. В «Тени Гегемона» и в двух оставшихся книгах о Бобе, Петре и Питере я как мог попытался вложить все, что узнал, в рассказ, где великие силы, огромные народы и личности героические, хоть и не всегда представляющие добро, совместно создают воображаемую, но правдоподобную, как мне хочется думать, историю.
В этой работе меня сильно ограничивал тот, факт, что реальная история редко бывает правдоподобной. Иногда происходят такие события, что в них можно поверить, лишь имея документальные свидетельства. История вымышленная, документов не имеющая, не может себе позволить и половины такого неправдоподобия. С другой стороны, мы можем делать то, на что никогда не бывает способна реальная история - приписывать человеческому поведению мотивы, которые не могут быть опровергнуты свидетелями или уликами. Так что, несмотря на попытки быть абсолютно правдивым в том, как развивается история, я в конечном счете был вынужден положиться на средства художественной литературы. За кого вы будете болеть - за того персонажа или за этого? Поверите ли вы, что вот такой человек действительно будет делать то, что я описываю, по причинам, которые я называю?
История, когда ее рассказывают как эпос, часто обладает потрясающим величием Дворжака или Сметаны, Бородина или Мусоргского, но исторический роман должен содержать лирические детали и тонкие диссонансы маленьких фортепьянных пьес Сати или Дебюсси. Потому что правда истории кроется в миллионах тихих мелодий, и значение истории проявляется лишь в ее действии, видимом или вообразимом, на жизнь обыкновенных людей, которые оказываются вовлеченными в великие события или творят их. Чайковский увлекает меня, но я быстро устаю от сильных эффектов, которые при втором слушании кажутся такими гулкими и фальшивыми. Сати никогда меня не утомляет, потому что его музыка бесконечно неожиданна и при этом полностью комфортна. Если я смог выполнить этот роман в стиле Чайковского - тем лучше, но если я смог дать вам какие-то моменты Сати, я буду куда более доволен, потому что эта работа намного труднее и в конечном счете благодарнее.
Помимо того, что я всю жизнь изучаю историю, во время написания «Тени Гегемона» две книги оказали на меня особое влияние. Когда я посмотрел «Анна и король», то устыдился своего незнания тайской истории, а потому нашел книгу Дэвида К. Уайатта «Таиланд: краткая история» (Йель, 1982, 1984). Уайатт пишет ясно и убедительно; история тайского народа изложена у него отчетливо и увлекательно. Трудно представить себе страну, которой больше повезло с вождями, чем Таиланд и предшествующие ему королевства. Эта нация сумела пережить вторжения со всех сторон, европейские и японские амбиции в Юго-Восточной Азии, сохранив свой национальный характер и более любых других королевств и олигархий умея соответствовать нуждам своего народа.
В моей стране тоже были когда-то лидеры, сравнимые с сиамскими Монгкутом и Чулалонгкорном, и общественные деятели, не менее талантливые, чем братья и племянники Чулалонгкорна; но сейчас Америка, в отличие от Таиланда, находится на спаде, и мой народ сохранил очень мало воли иметь хороших руководителей. В данный момент прошлое Америки и ее ресурсы делают ее одним из основных игроков на мировой арене, однако нации с малыми ресурсами, но с сильной волей могут изменить ход истории - с огромными опустошениями, как показали когда-то гунны, монголы и арабы, или, как показали народы Ганга, вполне мирно.
Это подводит меня ко второй книге, Лоуренса Джеймса: «Царство: создание и разрушение Британской Индии» (Литтл, Браун, 1997). Современная история Индии читается как одна длинная трагедия добрых - или хотя бы смелых - намерений, ведущих к катастрофе; и в «Тень Гегемона» я сознательно ввел вариации некоторых тем, услышанных в книге Джеймса.
Как обычно, у меня были помощники, которые читали черновики каждой главы, и по их реакции я понимал, написал ли я то, что хотел. Моя жена Кристина, мой сын Джеффри, Кэти X. Кидд, Эрин и Филипп Эбшеры были моими первыми читателями, и я благодарен им за то, что они помогли убрать многие неясности и неудачи.
Но более всего в создании этой книги помог мне уже упомянутый Филипп Эбшер. Когда он прочел первый вариант главы, в которой Петра спасалась из русского плена и соединялась с Бобом, он заметил, что после столь сложной интриги ее похищения такое простое решение проблемы несколько разочаровывает. Я не понимал, насколько высоко я поднял ожидания, но понял, что Филипп прав - простота вызволения Петры не только обманывала неявно данное читателю обещание, но и была в предлагаемых обстоятельствах неправдоподобной. Тогда я понял, что похищение Петры должно быть не просто одним из событий в очень закрученной интриге, но может и должно стать сюжетообразующим для всего романа, и тогда один роман надо разделить на два. Как история Хан Цинь-Дзяо подмяла под себя «Ксеноцид» и заставила разделить его на две книги, так история Петры подчинила себе эту вторую книгу о Бобе и заставила меня писать третью, «Тень смерти» (может быть, название будет длиннее, «Долина смертной тени», как в двадцать втором псалме; не хочу слишком рано себя связывать). Книга, кторая задумывалась третьей, теперь будет четвертой - «Тень великана». И все это потому, что Филипп был несколько разочарован и, что важнее, сказал мне об этом. Пришлось обдумывать новую структуру, которую я подсознательно создал вопреки собственным планам.
Я редко пишу две книги одновременно, но на этот раз так получилось. Я одновременно писал «Тень Гегемона» и «Сарру» - исторический роман о жене Авраама (Шэдоу Маунтин, 2000). Эти романы каким-то странным образом поддерживали друг друга; в каждом из них речь шла о истории во времена хаоса и преобразований - вроде тех, что творились в мире в момент их написания. В обеих книгах личная преданность, честолюбие, страсти иногда определяют ход истории, а иногда летят на исторической волне, стараясь только быть впереди рушащегося гребня. Пусть каждый читатель этой книги найдет для себя способ там удержаться. Только в неразберихе хаоса можно понять, кто мы - если там вообще что-то можно понять.
Как обычно, Кэтлин Беллами и Скотт Аллен помогали мне в общении с читателями, и те, кто заходил на сайты http:// www. hatrack. com http:// www. frescopix. com и http:// www. nauvoo. com, помогали мне, часто сами того не зная.
Многие писатели создают свои произведения в водовороте домашних неурядиц и трагедий. Мне повезло писать в атмосфере мира и любви, созданной моей женой Кристиной, моими детьми Джеффри, Эмили, Чарли Беном и Зиной, добрыми и милыми друзьями и родственниками, украшающими нашу жизнь хорошим отношением, готовностью прийти на помощь и просто своим обществом. Может быть, будь моя жизнь несчастнее, я писал бы лучше. Эксперимента ставить не хочу.
Но эту книгу я в особенности писал ради моего второго сына, Чарли Бена, бессловесно одаривающего всех, кто его знает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
Это не должно удивлять. Движущие мотивы человека нельзя задокументировать - по крайней мере в какой-то окончательной форме. В конце концов, мы сами свои мотивы не очень хорошо понимаем, и если мы запишем то, что честно полагаем причиной своих действий, наши объяснения окажутся неверны полностью или частично, и уж во всяком случае, не полны. Так что даже когда историк или биограф имеет целую кучу информации, ему все же приходится делать неудобный прыжок через пропасть незнания, чтобы объявить, почему тот или иной человек сделал то-то и то-то. Французская революция неизбежно вела к анархии и последующей тирании по вполне понятным причинам и вполне предсказуемыми путями. Но что могло предсказать появление Наполеона или вообще единого диктатора с такими способностями?
Авторы, пишущие о Великих Вождях, часто попадают в противоположную ловушку. Вполне способные представить себе личные мотивы своих героев, исторические романисты редко владеют знанием исторических фактов и пониманием действующих сил настолько, чтобы ставить своих правдоподобных персонажей в столь же правдоподобные исторические обстоятельства. Почти все такие попытки приводят к смехотворным результатам, даже когда их делают авторы, имеющие отношение к политической жизни общества. Причина в том, что даже люди, участвующие в водовороте политики непосредственно, редко умеют за деревьями разглядеть лес. (К тому же большинство политических или военных романов, написанных политическими или военными лидерами, имеют целью самовосхваление или самооправдание, а потому столь же недостоверны, как книги, написанные невеждами.) Может ли человек, участвовавший в принятии безнравственного решения администрации Клинтона о неспровоцированном нападении на Афганистан и Судан в конце лета 1998 года, написать об этом роман, подробно изложив все политические конъюнктурные моменты, приведшие к этим преступным действиям? Каждый, кто по своему положению может знать или догадываться о реальной игре человеческих страстей основных участников событий, будет настолько в этой игре замазан, что просто не сможет сказать правду, даже если такому человеку хватит честности попытаться. Участники игры столько врут сами себе и другим, что в этом процессе не могут не забыть о правде начисто.
«Тень Гегемона» дала мне то преимущество, что я писал об истории, которая не происходила, - она относится к будущему. Не через тридцать миллионов лет, как в моей серии «Возвращение домой», и даже не через три тысячи лет, как в трилогии «Голос тех, кого нет», «Ксеноцид» и «Дети разума». Здесь будущее отстоит от нас всего на пару сотен лет, примерно через век после застоя, вызванного Муравьиной войной. В истории будущего, о которой идет речь в «Гегемоне», узнаются сегодняшние государства и народы, хотя соотношения между ними изменилось. Это предоставило мне опасно-увлекательную свободу, но также и серьезное обязательство описывать весьма личные судьбы моих персонажей, действующих (или являющихся объектом действий) среди высших властных и военных кругов этого мира.
Если есть нечто, что можно назвать моим «изучением жизни», то оно относится именно к этой теме: выдающиеся лидеры и огромные силы, определяющие взаимодействие народов и государств в истории. Еще ребенком я, засыпая вечером, воображал себе политическую карту мира конца пятидесятых годов, когда великие колониальные империи начинали по одной освобождать свои колонии, образовывавшие эти широкие мазки британского розового и французского синего на картах Африки и Южной Азии. Я представлял себе все эти колонии свободными странами, а потом, выбрав одну или другую относительно малую страну, я воображал союзы, объединения, вторжения, завоевания, пока наконец весь мир не объединялся под властью одного демократического правительства. Моими образцами для подражания были не Цезарь или Наполеон, а Джордж Вашингтон и Цинциннат. Я читал «Монарха» Макиавелли и Ширера «Взлет и падение Третьего рейха», но я читал и писание Мормона (самые замечательные места из «Книги Мормона» про генералов Гидеона, Морони, Хеламана и Гиджиддони, Учение и Завет, раздел 121), а также Ветхий и Новый Заветы; пытался понять, как можно править, когда закон отступает под давлением политической необходимости, воображал обстоятельства, когда война становится справедливой.
Не стану делать вид, что игра воображения и труды моей жизни привели меня к правильным ответам, и такие ответы в «Тени Гегемона» не содержатся. Но я считаю, что разбираюсь немного в том, как крутятся шестеренки в мире правительств, политики и войны - в хорошую и в плохую сторону. Я искал границу между силой и безжалостностью, между безжалостностью и жестокостью, а на другом краю - между добротой и слабостью, между слабостью и предательством. Я размышлял, почему в одних обществах молодые люди готовы убивать и умирать с энтузиазмом, подавляющим страх, и почему в других утрачена воля к выживанию или хотя бы воля сделать так, чтобы можно было выжить. В «Тени Гегемона» и в двух оставшихся книгах о Бобе, Петре и Питере я как мог попытался вложить все, что узнал, в рассказ, где великие силы, огромные народы и личности героические, хоть и не всегда представляющие добро, совместно создают воображаемую, но правдоподобную, как мне хочется думать, историю.
В этой работе меня сильно ограничивал тот, факт, что реальная история редко бывает правдоподобной. Иногда происходят такие события, что в них можно поверить, лишь имея документальные свидетельства. История вымышленная, документов не имеющая, не может себе позволить и половины такого неправдоподобия. С другой стороны, мы можем делать то, на что никогда не бывает способна реальная история - приписывать человеческому поведению мотивы, которые не могут быть опровергнуты свидетелями или уликами. Так что, несмотря на попытки быть абсолютно правдивым в том, как развивается история, я в конечном счете был вынужден положиться на средства художественной литературы. За кого вы будете болеть - за того персонажа или за этого? Поверите ли вы, что вот такой человек действительно будет делать то, что я описываю, по причинам, которые я называю?
История, когда ее рассказывают как эпос, часто обладает потрясающим величием Дворжака или Сметаны, Бородина или Мусоргского, но исторический роман должен содержать лирические детали и тонкие диссонансы маленьких фортепьянных пьес Сати или Дебюсси. Потому что правда истории кроется в миллионах тихих мелодий, и значение истории проявляется лишь в ее действии, видимом или вообразимом, на жизнь обыкновенных людей, которые оказываются вовлеченными в великие события или творят их. Чайковский увлекает меня, но я быстро устаю от сильных эффектов, которые при втором слушании кажутся такими гулкими и фальшивыми. Сати никогда меня не утомляет, потому что его музыка бесконечно неожиданна и при этом полностью комфортна. Если я смог выполнить этот роман в стиле Чайковского - тем лучше, но если я смог дать вам какие-то моменты Сати, я буду куда более доволен, потому что эта работа намного труднее и в конечном счете благодарнее.
Помимо того, что я всю жизнь изучаю историю, во время написания «Тени Гегемона» две книги оказали на меня особое влияние. Когда я посмотрел «Анна и король», то устыдился своего незнания тайской истории, а потому нашел книгу Дэвида К. Уайатта «Таиланд: краткая история» (Йель, 1982, 1984). Уайатт пишет ясно и убедительно; история тайского народа изложена у него отчетливо и увлекательно. Трудно представить себе страну, которой больше повезло с вождями, чем Таиланд и предшествующие ему королевства. Эта нация сумела пережить вторжения со всех сторон, европейские и японские амбиции в Юго-Восточной Азии, сохранив свой национальный характер и более любых других королевств и олигархий умея соответствовать нуждам своего народа.
В моей стране тоже были когда-то лидеры, сравнимые с сиамскими Монгкутом и Чулалонгкорном, и общественные деятели, не менее талантливые, чем братья и племянники Чулалонгкорна; но сейчас Америка, в отличие от Таиланда, находится на спаде, и мой народ сохранил очень мало воли иметь хороших руководителей. В данный момент прошлое Америки и ее ресурсы делают ее одним из основных игроков на мировой арене, однако нации с малыми ресурсами, но с сильной волей могут изменить ход истории - с огромными опустошениями, как показали когда-то гунны, монголы и арабы, или, как показали народы Ганга, вполне мирно.
Это подводит меня ко второй книге, Лоуренса Джеймса: «Царство: создание и разрушение Британской Индии» (Литтл, Браун, 1997). Современная история Индии читается как одна длинная трагедия добрых - или хотя бы смелых - намерений, ведущих к катастрофе; и в «Тень Гегемона» я сознательно ввел вариации некоторых тем, услышанных в книге Джеймса.
Как обычно, у меня были помощники, которые читали черновики каждой главы, и по их реакции я понимал, написал ли я то, что хотел. Моя жена Кристина, мой сын Джеффри, Кэти X. Кидд, Эрин и Филипп Эбшеры были моими первыми читателями, и я благодарен им за то, что они помогли убрать многие неясности и неудачи.
Но более всего в создании этой книги помог мне уже упомянутый Филипп Эбшер. Когда он прочел первый вариант главы, в которой Петра спасалась из русского плена и соединялась с Бобом, он заметил, что после столь сложной интриги ее похищения такое простое решение проблемы несколько разочаровывает. Я не понимал, насколько высоко я поднял ожидания, но понял, что Филипп прав - простота вызволения Петры не только обманывала неявно данное читателю обещание, но и была в предлагаемых обстоятельствах неправдоподобной. Тогда я понял, что похищение Петры должно быть не просто одним из событий в очень закрученной интриге, но может и должно стать сюжетообразующим для всего романа, и тогда один роман надо разделить на два. Как история Хан Цинь-Дзяо подмяла под себя «Ксеноцид» и заставила разделить его на две книги, так история Петры подчинила себе эту вторую книгу о Бобе и заставила меня писать третью, «Тень смерти» (может быть, название будет длиннее, «Долина смертной тени», как в двадцать втором псалме; не хочу слишком рано себя связывать). Книга, кторая задумывалась третьей, теперь будет четвертой - «Тень великана». И все это потому, что Филипп был несколько разочарован и, что важнее, сказал мне об этом. Пришлось обдумывать новую структуру, которую я подсознательно создал вопреки собственным планам.
Я редко пишу две книги одновременно, но на этот раз так получилось. Я одновременно писал «Тень Гегемона» и «Сарру» - исторический роман о жене Авраама (Шэдоу Маунтин, 2000). Эти романы каким-то странным образом поддерживали друг друга; в каждом из них речь шла о истории во времена хаоса и преобразований - вроде тех, что творились в мире в момент их написания. В обеих книгах личная преданность, честолюбие, страсти иногда определяют ход истории, а иногда летят на исторической волне, стараясь только быть впереди рушащегося гребня. Пусть каждый читатель этой книги найдет для себя способ там удержаться. Только в неразберихе хаоса можно понять, кто мы - если там вообще что-то можно понять.
Как обычно, Кэтлин Беллами и Скотт Аллен помогали мне в общении с читателями, и те, кто заходил на сайты http:// www. hatrack. com http:// www. frescopix. com и http:// www. nauvoo. com, помогали мне, часто сами того не зная.
Многие писатели создают свои произведения в водовороте домашних неурядиц и трагедий. Мне повезло писать в атмосфере мира и любви, созданной моей женой Кристиной, моими детьми Джеффри, Эмили, Чарли Беном и Зиной, добрыми и милыми друзьями и родственниками, украшающими нашу жизнь хорошим отношением, готовностью прийти на помощь и просто своим обществом. Может быть, будь моя жизнь несчастнее, я писал бы лучше. Эксперимента ставить не хочу.
Но эту книгу я в особенности писал ради моего второго сына, Чарли Бена, бессловесно одаривающего всех, кто его знает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49