..
- Почем знать. Ноне времена не такие. День против дня выступает, -
неопределенно отвечал Сеня. - А вот насчет театра... Это уж не театр,
если кровь из отца течет. Тут уж, Настюша, драка начинается!..
- Я тебя и целовать не хочу сегодня. У тебя глаза были красные, -
сказала Настя тихо и пошла от него, не оглядываясь.
- Всегда глаза красны, коли правду видят! - крикнул ей Сеня вдогонку.
Потом подошел к стене и смаху ударил в нее кулаком. Мякоть руки расцара-
палась шероховатым камнем до крови. "Вот она!" - вслух сказал Сеня, гля-
дя на руку. Вспомнился Дудин. Ярость, разбуженная Настей, медленно ути-
хала, но все еще шумела кровь в ушах.
Это случилось в пятницу...
... а в субботу Сеня как-то нечаянно написал свой первый и последний
стишок. - Стоял и щелкал счетами, подсчитывая покупательские книжки. В
голове своим чередом бежали разные думки, длинные и короткие, но всегда
маловнятные. Среди них вплетались хитроумно четыре строчки стихов, вычи-
танных когда-то из Катушинской книжки.
Сеня подписывал итог, когда вдруг забыл первую строчку. Оторвавшись
от дела, он попробовал на память восстановить утерянную строку. Он и
восстановил, но получилось как-то совсем иначе. Он записал ее, и вместе
с тем выпала из памяти вторая строка. Так, строку за строкой он придумал
все стихотворенье сызнова.
Теперь, холодея и волнуясь, он стоял над столбцом полуграмотных
строк, перечитывал, открывая в них все новые прелести. Он кинул взгляд
на хозяина, и ему показалось, что хозяин уже знает. Сеня вспыхнул и стал
еще раз перечитывать. Самому ему особенно нравилась четвертая строка:
"покой ангелы пусть твой хранят!"...
XV. Катушин тоже закричал.
... совсем забыл Сеня Катушина.
Настя была для Сени - жизнь, смех, буйный трепет любовной радости.
Катушин - уныние, безволие жизни, недвижность, тишина. Тот давний поце-
луй в воротах безмерно отдалил Сеню от Катушина. В такой же степени по-
тянуло его к Степану Леонтьичу после первой размолвки с Настей.
В обед он поднялся наверх и вдруг в коридорчике споткнулся. За то
время, пока проводил время с Настей, трещину в каменном полу забили не-
суразной доской. Споткнувшись, Сеня остановился, внутренно смутясь за
цель своего прихода: прочесть Катушину стихи. Он тихо отворил Катушинс-
кую дверь и осмотрелся с порога.
Коечка старикова была задернута пологом. Не было обычной табуретки у
окна, на которой сиживал с книжкой в праздничные дни Степан Леонтьич.
Зато рядом с койкой сидела рябая баба и сонливо вязала толстый чулок.
Заметив Сеню, она просунула спицы между головным платком и виском и по-
чесала там.
- Тебе что?.. - спросила она враждебным полушопотом.
- Мне Степана Леонтьича... - просительно сказал Сеня и подошел ближе.
- Дверь-то закрой сперва, - сказала баба. - Если по делу, так вот он
тут лежит, - она кивнула на койку, закрытую пологом. - Уж какие дела к
мертвому! - досадливо поворчала она.
В то мгновение из-за полога раздался короткий, глухой рывок кашля.
Сеня подошел и бережно отвел полог в сторону. Катушин, еще живой, лежал
там, свернувшись, точно зябнул, под крохотным квадратным одеяльцем из
цветных лоскутков. Глаза его, необычные для Сени, потому что без очков,
- голубовато-запустевшие, глядели равнодушно в низкий прокопченный пото-
лок. Когда Катушин перевел глаза на Сеню, Сеня поразился тусклому спо-
койствию стариковых глаз. В поблекшем, мертвенно-расползшемся лице не
было никакого оживляющего блеска, - может быть, из-за отсутствия оч-
ков?..
- Здорово, Степан Леонтьич, - сказал Сеня и попробовал улыбнуться.
- Кто? - жестким, надтреснутым голосом спросил Катушин, не взглядывая
на пришедшего, словно уж не доверял глазам.
- Это я, Семен. Прихворнул, что ли, Степан Леонтьич?.. - Сене стало
стыдно, что он - здоровый, а Катушин - больной. Он забегал глазами по
комнате, чтоб привыкнуть к странной опустелости ее.
- А-а, - невыразительно сказал старик и порывисто сжался, точно кос-
нулись его холодом. - Садись, гость будешь.
Сеня заискал глазами табуретку, табуретки не было видно.
- Ты, паренек, посидишь тут? - спросила баба, залезая спицей к себе
за ворот. - Посиди, мне тут сбегать. Обряжать-то не скоро еще! - жестко
и просто сказала она, складывая вязанье на выдвинутую из-под Катушинской
кровати корзиночку.
- Что ты, дура, мелешь... кого обряжать? - озлился Сеня, но баба уже
ушла за дверь.
Сене вдруг стало жутко от наступившей внутри него тишины. Порвалась
какая-то нить, ее не связать вновь. Притихший, но полный внезапного глу-
бокого чувства, Сеня пересел к Катушину на койку. Ему хотелось быть в ту
минуту ближе к старику.
- На табуретку сядь... не тревожь, - сухо сказал Катушин и подвигался
под одеялом. - Руки гудут все! - в голосе его не было жалобы, да и сло-
ва, произносимые им, были неразборчивы, как отраженье звука в большой
зале.
Сеня покорно пересел обратно на табурет и уже боялся начинать разго-
вор.
- Что-то я не признаю тебя, - ворчливо заговорил сам Катушин. - Плохо
стал людей различать... Все мне лица одинаки стали.
- Я Семен... от Быхалова. Помнишь, ты меня грамоте учил, книжки да-
вал. Я вот навестить тебя пришел, Степан Леонтьич.
- Помню, - без выражения сказал Катушин и упорно добавил про себя: -
так ведь тот маленький был!
- Я вырос, Степан Леонтьич, - извиняющимся тоном произнес Сеня и
сконфуженно стал стирать пятно с пола носком сапога.
- Не ширкай, не ширкай... - остановил Катушин и кашлянул ровно один
раз.
Прежнего задушевного разговора не выходило.
- ... по картузу в день - считай, сколько я их за всю жизнь наделал!
- снова начал Катушин и лицо его на короткое мгновенье отразило боль и
тоску. Он прокашлял три раза. - Картузы сносились, вот и я сносился... -
Сеня заметил, что старик сделал движение под одеялом, точно махнул ру-
кой. - Я тебя теперь помню. Ты забыл, а я помню... Я все помню! - что-то
прежнее, незабываемое промелькнуло в Катушинских губах.
- Давно лежишь-то? Что болит-то у тебя? - неловко пошевелился Сеня.
- ... я тебе тут бельишко оставлю... Ты не отказывайся. Подшить, так
и поносишь! - продолжал вести свою мысль Катушин.
- Ну, поживешь еще! Спешить, Степан Леонтьич, некуда. Человеку сто
лет сроку дано, - заторопился Сеня. - Это баба чулочная тебя так настро-
ила. Я бы ее турнул, бабу, - право, турнул бы!..
- Бабу не тронь... она за мной ходит, баба... - поправил Катушин.
Сеня встал и отошел к окну. Он вытер запотевшее стекло и глянул нару-
жу. Поздней осени гнетущее небо продувалось из края в край острыми хо-
лодными порывами. Настин дом казался безотрадно серым. Гераневое окно
потускнело, запотевшие окна не пропускали чужого взгляда вовнутрь. "Нас-
тя... она не знает, что я тут. Степан Леонтьич помрет. Меня возьмут в
солдаты..."
- Паренек, - заворочался Катушин, стараясь поднять голову с тощей,
пролежанной подушки. - Дакось водицы мне... на окошке стоит.
Старик пил воду, чавкая, точно жевал. Отпив глоток, он ворочал недоу-
менно глазами, потом опять пил.
- ... четвертого дня просыпаюсь ночью... - Катушин кашлянул, - ... а
он и стоит в уголку, смутительный... дожидает, - сказал Катушин, откиды-
ваясь назад.
- Кто в уголку?.. - нахмурился Сеня и невольно оглянулся в угол.
- Да Никита-т Акинфич, дьячок-то мой... приходил. Я ему: ты подожди,
говорю, хочь деньков пяток. А он: что ж, говорит, догоняй, догоняй, по-
дожду. - Степан Леонтьич, видимо, посмеивался, но смех его был уже нежи-
вой смех.
- Это тебе мерестит, Степан Леонтьич, ты противься... - сказал Сеня.
- Ты не верь. Этого не бывает на самом деле. Это истома твоя...
- Никита-т - истома?.. - строго переспросил Катушин. - Не-ет, Никита
не истома. Не говори про Никиту так!..
Сеня не знал, что возразить. Он вспомнил: достал исписанный стишок и
вопросительно поглядел на старика, точно тот мог догадаться о Сенином
намерении.
- Я тут стишок написал. Вот, прочесть его тебе хочу. Ты послушай, - и
опять глядел с вопросом Сеня, но стариково лицо стало еще неподвижнее.
Не смущаясь этим, Сеня стал читать по листку. Читал он неумело и не-
ровно, то срываясь до шопота, то поднимался до трескучего напора. Длинно
и плохо было Сенино творение, но светилась в нем подлинная сила молодос-
ти: она наполнила всю комнату, гнала смерть, упрашивала, грозила. - Вот
так же было, когда стоял на краю крыши, искушаемый лукавством жизни:
кинься, Семен, и любовь спасет тебя!.. - Сеня кончил и выжидающе без-
молвствовал.
А в угасающих глазах старика был только испуг и обида, точно застав-
ляли умирающего бегать за быстроногим. В своем волнении не видел Сеня
поражающей немоты Катушинского лица.
- Ну, как... попытать можно? - настойчиво спросил, дрогнув, Сеня.
Старик шарил под подушкой и вдруг протянул что-то Сене на высохшей
ладошке.
- На... возьми, - зло и резко сказал он.
- Что это?.. - насторожился Сеня.
- Зуб... - грубо, как в безпамятстве, ответил Катушин.
- Чей зуб?..
- А мой! Утром ноне... - глаза Катушина, укоряющие и обиженные, похо-
жи были на зверков, загнанных напором бури в глубокие норки. - На,
возьми... на! - настойчиво повторил Степан Леонтьич, и Сеня уже видел,
что неминуемы слезы.
- Я пойду лучше... - потерянно сказал Сеня и встал. - Прощай, покуда.
Сеня так заспешил, словно боялся, что старик его остановит и задержит
возле себя на всю ночь. С порога Сеня обернулся, чувствуя большую непо-
нятную смуту внутри себя, - в тот момент и поймал его остановившийся
мутный взгляд старика. Степан Леонтьич что-то говорил еще, но это было
не громче переворачиваемой страницы. И Сеня понял, что страница эта пос-
ледняя в дочитанной книге. По лестнице вниз он почти бежал, точно от по-
гони...
... Как раз в тот вечер Матрена Симанна занесла в лавку записку. Тре-
вожными словами Настя просила Сеню притти в девять к воротам ее дома.
Старуха так вся и струилась легчайшими насмешечками, покуда Сеня перечи-
тывал записку.
- Что ж это вы, божья коровка, кривитесь так? - тихо спросил он, пос-
тукивая гирькой по прилавку. - Чему бы вам радоваться?..
Быхалова в лавке не было. Сеня подошел к старухе вплотную. Он был го-
раздо выше ее, и взгляд его приходился как раз на старухино темя, укры-
тое шерстяным платком.
- Да что, голубчик, какая у старушки радость! - храбро проскрипела
Матрена Симанна. - Старушечья радость скучная!.. А свадебке как не радо-
ваться... все на платье подарят. Мне бы хоть и черненького. Белое-то уж
и не к лицу!
... Неслись в сумерки Зарядской низины тонкие снежинки, первые вест-
ницы зимы. Сеня, как встал ногами в лужу, так и стоял у Настиных ворот,
ничего не замечая. Фонарь в этот час почему-то не горел... Вода проникла
в сапог сквозь разношенную подошву. Сеня присел на тумбу. Потом, чтоб
провести время, он походил взад и вперед. Потом прислонился спиной к во-
ротам. - Все не шла.
"Заболела? - Тогда не звала бы. - Помер кто-нибудь? - Тогда к чему я
ей?" - так метались мысли. Вспомнив про зловещий намек старухи, Сеня
снова быстро заходил по тротуару.
У ворот стоял лихач, - его только теперь заметил Сеня. О чем-то дога-
дываясь, Сеня с ненавистью поглядел на пустое сиденье лихачевой пролет-
ки. А лихачу, видимо, было скучно...
- Разлюбезненькую поджидаешь? - спросил с величественным добродушием
он и поворочался, как на оси, на ватном заду.
- Нет, барина твоего убивать пришел, - озлился Сеня.
- Занозистый! - определил лихач. - А разлюбезненькая-то не придет, -
зубоскалил тот певучей скороговоркой. - Я ее даве с солдатом видал. На
лавочке в Александровском саду любовь крутят!
- Это ты мать свою видал, - съязвил Сеня, отходя от ворот.
В ту минуту скрипнула дверца ворот.
- Ты давно тут?
Она смотрела на него с неуловимым холодком из-под приспущенного на
глаза белого пухового платка. Черная прядка волос выбилась на бледную
щеку. В смутном свете ночи и снежинок был тот локон как-то прощально
смел.
- Куда пойдем... к Катьке, что ли? - шопотом спросил Сеня.
- Я не хочу к ней. Пойдем туда... - она указала глазами в темноту
улиц. - Ты знаешь... это его лихач!..
Подхватив Сеню под руку, она потащила его в переулок, неясно пестрев-
ший снеговыми пятнами. Сзади слышались шаги. Настя почти бежала. Впереди
тоже шел кто-то. Они остановились, и приникли друг к другу в темном углу
двух высоких каменных стен.
- Настя, - горячо зашептал Сеня, привлекая ее к себе, - неужто в са-
мом деле выходишь?.. - и он наклонился к ней губами, нежно и жадно.
- Погоди... дай людям пройти, - быстро и досадливо оборвала Настя,
отстраняя его от себя. - Потом!..
Двое проходили мимо. Молодой с любопытством вгляделся, а другой, пос-
тарше и побессовестней, даже сказал: "эге". Еще не дождавшись, пока
пройдут, Сеня губами нашарил ее губы, темные под платком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
- Почем знать. Ноне времена не такие. День против дня выступает, -
неопределенно отвечал Сеня. - А вот насчет театра... Это уж не театр,
если кровь из отца течет. Тут уж, Настюша, драка начинается!..
- Я тебя и целовать не хочу сегодня. У тебя глаза были красные, -
сказала Настя тихо и пошла от него, не оглядываясь.
- Всегда глаза красны, коли правду видят! - крикнул ей Сеня вдогонку.
Потом подошел к стене и смаху ударил в нее кулаком. Мякоть руки расцара-
палась шероховатым камнем до крови. "Вот она!" - вслух сказал Сеня, гля-
дя на руку. Вспомнился Дудин. Ярость, разбуженная Настей, медленно ути-
хала, но все еще шумела кровь в ушах.
Это случилось в пятницу...
... а в субботу Сеня как-то нечаянно написал свой первый и последний
стишок. - Стоял и щелкал счетами, подсчитывая покупательские книжки. В
голове своим чередом бежали разные думки, длинные и короткие, но всегда
маловнятные. Среди них вплетались хитроумно четыре строчки стихов, вычи-
танных когда-то из Катушинской книжки.
Сеня подписывал итог, когда вдруг забыл первую строчку. Оторвавшись
от дела, он попробовал на память восстановить утерянную строку. Он и
восстановил, но получилось как-то совсем иначе. Он записал ее, и вместе
с тем выпала из памяти вторая строка. Так, строку за строкой он придумал
все стихотворенье сызнова.
Теперь, холодея и волнуясь, он стоял над столбцом полуграмотных
строк, перечитывал, открывая в них все новые прелести. Он кинул взгляд
на хозяина, и ему показалось, что хозяин уже знает. Сеня вспыхнул и стал
еще раз перечитывать. Самому ему особенно нравилась четвертая строка:
"покой ангелы пусть твой хранят!"...
XV. Катушин тоже закричал.
... совсем забыл Сеня Катушина.
Настя была для Сени - жизнь, смех, буйный трепет любовной радости.
Катушин - уныние, безволие жизни, недвижность, тишина. Тот давний поце-
луй в воротах безмерно отдалил Сеню от Катушина. В такой же степени по-
тянуло его к Степану Леонтьичу после первой размолвки с Настей.
В обед он поднялся наверх и вдруг в коридорчике споткнулся. За то
время, пока проводил время с Настей, трещину в каменном полу забили не-
суразной доской. Споткнувшись, Сеня остановился, внутренно смутясь за
цель своего прихода: прочесть Катушину стихи. Он тихо отворил Катушинс-
кую дверь и осмотрелся с порога.
Коечка старикова была задернута пологом. Не было обычной табуретки у
окна, на которой сиживал с книжкой в праздничные дни Степан Леонтьич.
Зато рядом с койкой сидела рябая баба и сонливо вязала толстый чулок.
Заметив Сеню, она просунула спицы между головным платком и виском и по-
чесала там.
- Тебе что?.. - спросила она враждебным полушопотом.
- Мне Степана Леонтьича... - просительно сказал Сеня и подошел ближе.
- Дверь-то закрой сперва, - сказала баба. - Если по делу, так вот он
тут лежит, - она кивнула на койку, закрытую пологом. - Уж какие дела к
мертвому! - досадливо поворчала она.
В то мгновение из-за полога раздался короткий, глухой рывок кашля.
Сеня подошел и бережно отвел полог в сторону. Катушин, еще живой, лежал
там, свернувшись, точно зябнул, под крохотным квадратным одеяльцем из
цветных лоскутков. Глаза его, необычные для Сени, потому что без очков,
- голубовато-запустевшие, глядели равнодушно в низкий прокопченный пото-
лок. Когда Катушин перевел глаза на Сеню, Сеня поразился тусклому спо-
койствию стариковых глаз. В поблекшем, мертвенно-расползшемся лице не
было никакого оживляющего блеска, - может быть, из-за отсутствия оч-
ков?..
- Здорово, Степан Леонтьич, - сказал Сеня и попробовал улыбнуться.
- Кто? - жестким, надтреснутым голосом спросил Катушин, не взглядывая
на пришедшего, словно уж не доверял глазам.
- Это я, Семен. Прихворнул, что ли, Степан Леонтьич?.. - Сене стало
стыдно, что он - здоровый, а Катушин - больной. Он забегал глазами по
комнате, чтоб привыкнуть к странной опустелости ее.
- А-а, - невыразительно сказал старик и порывисто сжался, точно кос-
нулись его холодом. - Садись, гость будешь.
Сеня заискал глазами табуретку, табуретки не было видно.
- Ты, паренек, посидишь тут? - спросила баба, залезая спицей к себе
за ворот. - Посиди, мне тут сбегать. Обряжать-то не скоро еще! - жестко
и просто сказала она, складывая вязанье на выдвинутую из-под Катушинской
кровати корзиночку.
- Что ты, дура, мелешь... кого обряжать? - озлился Сеня, но баба уже
ушла за дверь.
Сене вдруг стало жутко от наступившей внутри него тишины. Порвалась
какая-то нить, ее не связать вновь. Притихший, но полный внезапного глу-
бокого чувства, Сеня пересел к Катушину на койку. Ему хотелось быть в ту
минуту ближе к старику.
- На табуретку сядь... не тревожь, - сухо сказал Катушин и подвигался
под одеялом. - Руки гудут все! - в голосе его не было жалобы, да и сло-
ва, произносимые им, были неразборчивы, как отраженье звука в большой
зале.
Сеня покорно пересел обратно на табурет и уже боялся начинать разго-
вор.
- Что-то я не признаю тебя, - ворчливо заговорил сам Катушин. - Плохо
стал людей различать... Все мне лица одинаки стали.
- Я Семен... от Быхалова. Помнишь, ты меня грамоте учил, книжки да-
вал. Я вот навестить тебя пришел, Степан Леонтьич.
- Помню, - без выражения сказал Катушин и упорно добавил про себя: -
так ведь тот маленький был!
- Я вырос, Степан Леонтьич, - извиняющимся тоном произнес Сеня и
сконфуженно стал стирать пятно с пола носком сапога.
- Не ширкай, не ширкай... - остановил Катушин и кашлянул ровно один
раз.
Прежнего задушевного разговора не выходило.
- ... по картузу в день - считай, сколько я их за всю жизнь наделал!
- снова начал Катушин и лицо его на короткое мгновенье отразило боль и
тоску. Он прокашлял три раза. - Картузы сносились, вот и я сносился... -
Сеня заметил, что старик сделал движение под одеялом, точно махнул ру-
кой. - Я тебя теперь помню. Ты забыл, а я помню... Я все помню! - что-то
прежнее, незабываемое промелькнуло в Катушинских губах.
- Давно лежишь-то? Что болит-то у тебя? - неловко пошевелился Сеня.
- ... я тебе тут бельишко оставлю... Ты не отказывайся. Подшить, так
и поносишь! - продолжал вести свою мысль Катушин.
- Ну, поживешь еще! Спешить, Степан Леонтьич, некуда. Человеку сто
лет сроку дано, - заторопился Сеня. - Это баба чулочная тебя так настро-
ила. Я бы ее турнул, бабу, - право, турнул бы!..
- Бабу не тронь... она за мной ходит, баба... - поправил Катушин.
Сеня встал и отошел к окну. Он вытер запотевшее стекло и глянул нару-
жу. Поздней осени гнетущее небо продувалось из края в край острыми хо-
лодными порывами. Настин дом казался безотрадно серым. Гераневое окно
потускнело, запотевшие окна не пропускали чужого взгляда вовнутрь. "Нас-
тя... она не знает, что я тут. Степан Леонтьич помрет. Меня возьмут в
солдаты..."
- Паренек, - заворочался Катушин, стараясь поднять голову с тощей,
пролежанной подушки. - Дакось водицы мне... на окошке стоит.
Старик пил воду, чавкая, точно жевал. Отпив глоток, он ворочал недоу-
менно глазами, потом опять пил.
- ... четвертого дня просыпаюсь ночью... - Катушин кашлянул, - ... а
он и стоит в уголку, смутительный... дожидает, - сказал Катушин, откиды-
ваясь назад.
- Кто в уголку?.. - нахмурился Сеня и невольно оглянулся в угол.
- Да Никита-т Акинфич, дьячок-то мой... приходил. Я ему: ты подожди,
говорю, хочь деньков пяток. А он: что ж, говорит, догоняй, догоняй, по-
дожду. - Степан Леонтьич, видимо, посмеивался, но смех его был уже нежи-
вой смех.
- Это тебе мерестит, Степан Леонтьич, ты противься... - сказал Сеня.
- Ты не верь. Этого не бывает на самом деле. Это истома твоя...
- Никита-т - истома?.. - строго переспросил Катушин. - Не-ет, Никита
не истома. Не говори про Никиту так!..
Сеня не знал, что возразить. Он вспомнил: достал исписанный стишок и
вопросительно поглядел на старика, точно тот мог догадаться о Сенином
намерении.
- Я тут стишок написал. Вот, прочесть его тебе хочу. Ты послушай, - и
опять глядел с вопросом Сеня, но стариково лицо стало еще неподвижнее.
Не смущаясь этим, Сеня стал читать по листку. Читал он неумело и не-
ровно, то срываясь до шопота, то поднимался до трескучего напора. Длинно
и плохо было Сенино творение, но светилась в нем подлинная сила молодос-
ти: она наполнила всю комнату, гнала смерть, упрашивала, грозила. - Вот
так же было, когда стоял на краю крыши, искушаемый лукавством жизни:
кинься, Семен, и любовь спасет тебя!.. - Сеня кончил и выжидающе без-
молвствовал.
А в угасающих глазах старика был только испуг и обида, точно застав-
ляли умирающего бегать за быстроногим. В своем волнении не видел Сеня
поражающей немоты Катушинского лица.
- Ну, как... попытать можно? - настойчиво спросил, дрогнув, Сеня.
Старик шарил под подушкой и вдруг протянул что-то Сене на высохшей
ладошке.
- На... возьми, - зло и резко сказал он.
- Что это?.. - насторожился Сеня.
- Зуб... - грубо, как в безпамятстве, ответил Катушин.
- Чей зуб?..
- А мой! Утром ноне... - глаза Катушина, укоряющие и обиженные, похо-
жи были на зверков, загнанных напором бури в глубокие норки. - На,
возьми... на! - настойчиво повторил Степан Леонтьич, и Сеня уже видел,
что неминуемы слезы.
- Я пойду лучше... - потерянно сказал Сеня и встал. - Прощай, покуда.
Сеня так заспешил, словно боялся, что старик его остановит и задержит
возле себя на всю ночь. С порога Сеня обернулся, чувствуя большую непо-
нятную смуту внутри себя, - в тот момент и поймал его остановившийся
мутный взгляд старика. Степан Леонтьич что-то говорил еще, но это было
не громче переворачиваемой страницы. И Сеня понял, что страница эта пос-
ледняя в дочитанной книге. По лестнице вниз он почти бежал, точно от по-
гони...
... Как раз в тот вечер Матрена Симанна занесла в лавку записку. Тре-
вожными словами Настя просила Сеню притти в девять к воротам ее дома.
Старуха так вся и струилась легчайшими насмешечками, покуда Сеня перечи-
тывал записку.
- Что ж это вы, божья коровка, кривитесь так? - тихо спросил он, пос-
тукивая гирькой по прилавку. - Чему бы вам радоваться?..
Быхалова в лавке не было. Сеня подошел к старухе вплотную. Он был го-
раздо выше ее, и взгляд его приходился как раз на старухино темя, укры-
тое шерстяным платком.
- Да что, голубчик, какая у старушки радость! - храбро проскрипела
Матрена Симанна. - Старушечья радость скучная!.. А свадебке как не радо-
ваться... все на платье подарят. Мне бы хоть и черненького. Белое-то уж
и не к лицу!
... Неслись в сумерки Зарядской низины тонкие снежинки, первые вест-
ницы зимы. Сеня, как встал ногами в лужу, так и стоял у Настиных ворот,
ничего не замечая. Фонарь в этот час почему-то не горел... Вода проникла
в сапог сквозь разношенную подошву. Сеня присел на тумбу. Потом, чтоб
провести время, он походил взад и вперед. Потом прислонился спиной к во-
ротам. - Все не шла.
"Заболела? - Тогда не звала бы. - Помер кто-нибудь? - Тогда к чему я
ей?" - так метались мысли. Вспомнив про зловещий намек старухи, Сеня
снова быстро заходил по тротуару.
У ворот стоял лихач, - его только теперь заметил Сеня. О чем-то дога-
дываясь, Сеня с ненавистью поглядел на пустое сиденье лихачевой пролет-
ки. А лихачу, видимо, было скучно...
- Разлюбезненькую поджидаешь? - спросил с величественным добродушием
он и поворочался, как на оси, на ватном заду.
- Нет, барина твоего убивать пришел, - озлился Сеня.
- Занозистый! - определил лихач. - А разлюбезненькая-то не придет, -
зубоскалил тот певучей скороговоркой. - Я ее даве с солдатом видал. На
лавочке в Александровском саду любовь крутят!
- Это ты мать свою видал, - съязвил Сеня, отходя от ворот.
В ту минуту скрипнула дверца ворот.
- Ты давно тут?
Она смотрела на него с неуловимым холодком из-под приспущенного на
глаза белого пухового платка. Черная прядка волос выбилась на бледную
щеку. В смутном свете ночи и снежинок был тот локон как-то прощально
смел.
- Куда пойдем... к Катьке, что ли? - шопотом спросил Сеня.
- Я не хочу к ней. Пойдем туда... - она указала глазами в темноту
улиц. - Ты знаешь... это его лихач!..
Подхватив Сеню под руку, она потащила его в переулок, неясно пестрев-
ший снеговыми пятнами. Сзади слышались шаги. Настя почти бежала. Впереди
тоже шел кто-то. Они остановились, и приникли друг к другу в темном углу
двух высоких каменных стен.
- Настя, - горячо зашептал Сеня, привлекая ее к себе, - неужто в са-
мом деле выходишь?.. - и он наклонился к ней губами, нежно и жадно.
- Погоди... дай людям пройти, - быстро и досадливо оборвала Настя,
отстраняя его от себя. - Потом!..
Двое проходили мимо. Молодой с любопытством вгляделся, а другой, пос-
тарше и побессовестней, даже сказал: "эге". Еще не дождавшись, пока
пройдут, Сеня губами нашарил ее губы, темные под платком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52