- Возьми ты меня, Сергей Остифеич, из Брыкинского дома, - говорила
она, злобная и кроткая, побарываемая и стыдом, и страхом. - Я тебе как
мать буду, ходить за тобой буду. Заместо собаки возьми, дом сторожить.
Гляди, что из меня стало!
Безответно щурились зеленые Серегины глаза, и только курносый нос Се-
регин, затерявшийся в суровых припухлостях его обветренного, с краснова-
тыми прожилками румянца, лица, казалось, сочувствовал Аннушкину горю.
Подергивал витой ремешок нагана Серега, глядел поверх крыш, поверх де-
ревьев, куда-то в неживую пустоту. И опять молила Аннушка:
- Другая у тебя, знаю. Что ж, слаще она? медом обмазана? И я до тебя,
до гуменного чорта, хороша была. В девках красовалась - женихи все поро-
ги обшаркали. Я их гнала, для тебя сохраняла. И не такие были, а ласко-
вые, хоть мосты ими мости... Ну, говори, какая ж она - черная? красивая?
молодая?.. - и тормошила Сергея Остифеича за плечо.
Отмалчивался и порывался уйти Сергей Остифеич, а однажды, разгоря-
чась, заговорил:
- Эх... схлестнулись мы с вами, Анна Григорьевна, в непутный час! И
как вы этого не понимаете, что всякое на свете имеет свой конец. Конеш-
но, я всем люб, потому что я всем нужен. Я обчественный человек, служу
обчеству. Меня и то уж товарищи в уезде попрекают, бабник мол... Могут,
конешно, и накостылять. А какой я бабник? Конешно, есть у меня любо-
пытство к женщине, какая она, одним словом. - Сергей Остифеич потер себе
нос, словно стереть с него хотел истинные ощущения свои. - Липнут ко мне
бабы, ну прямо хоть усы сбривай! Ведь до чего доходит-то! Марфутка Дубо-
вая пристала намедни и ко мне, и к Петьке: возьмите меня, который-ни-
будь. Я, говорит, баба хорошая! Чуть не пристукнул я ее тогда... А на
вашем месте плюнул бы я на себя, то есть на меня. Гоняйся мол, хахаль,
за своими любами, а я мол выше тебя стою... у меня мол муж!
- Сам с ним спи, коли нравится, - злобно засмеялась Анна. - А брю-
хо-то свое куда я дену? В исполком отнесу? - она с хохотом лезла на не-
го, потерявшая скорбный облик матери, осатаневшая и опасная. - Ах ты
дрянь-дрянь! Что ж ты со мной, подлятник, делаешь, в омут гонишь?
- Пустите меня, Анна Григорьевна, к исполнению служебных обязаннос-
тей, - сказал в этом месте разговора Сергей Остифеич и, пооттолкнув,
прошел прочь. Но походка его была уже не прежняя, играющая, фельдфе-
бельская, а какая-то ускоренная иноходь.
С этого удара преломилась надвое Аннушкина душа. Перед мужем затишала
Анна, жадно ждала его окрика, гневного хозяйского рывка: гнев сулил про-
щенье. Егор молчал, уединяясь в работу, травя жену молчаньем.
Даже свекровь пожалела Анну, - оценила баба бабью же изменную тоску.
На задворки, после пригона скотины, пришла мать к сыну. Пилил с утра ка-
кие-то плашки Егор. Подойдя, мать почесала переносье.
- С чего это ты распилился тут в темноте? Лучше бы вон сковородник
насадил аль лопатку... Хлебы эвон нечем доставать.
Пуще, рывчей заходила пила в узкой Егоровой руке.
- Подержи вон тот край, - приказал сын, останавливаясь вытереть испа-
рину со лба. Слышалось в его голосе и неутолимое желание чьего-нибудь
сочувствия, и вместе с тем предостережение от него. - Вот допилю...
- Аннушка-те... - начала-было мать, коленом придавливая полунадпилен-
ный брус.
- А ты молчи!.. - визгнул сын, на всем ходу останавливая пилу, даже
скрипнула. - Вы, мамынька, коли не хотите со мной дружбу терять, вы со
мной об этом не заговаривайте. Чтоб это в последний раз! Тут, мамынька,
вся жизнь обижена. Вся кровь, мамынька, горит, а вы прикасаетесь...
- Да ведь как, Егора, молчать-те! В дому как в гробу. Да ведь и что
мне, разве ж я сужу? - испугалась она, увидя устрашающие глаза и дрожа-
щие губы сына.
Он допилил и, сложив разделанные брусья в угол, принялся остругивать
один из них. Мать стояла возле.
- Кто ж так делает?.. Сперва пилил, а потом стругаешь. Наоборот надо,
- заметила мать. Она помолчала, наблюдая сына, и, когда выискала мгно-
венье, торопливо заговорила, пригибаясь и заглядывая к нему в лицо. -
Егора, а Егора!.. Ты б ей хоть уж волосы нарвал, аль кулаком бы маленеч-
ко... Что ты ее молчаньем портишь? Не портил бы, не плохая ведь.
- Уйди! - закричал Егор и смаху ударил рубанком по самодельному верс-
таку. Со времени прихода мало поправился Брыкин на домашних хлебах,
только как-то припухла нездоровая вялая кожа его лица. Тем страшней было
его лицо в бешенстве.
Мрак повис над Брыкинским домом. Рос Аннин живот, шептались люди,
поспевали травы, подходил неостановимый уже удар. Вдобавок ко всему не
знал Егор Иваныч, кто стал ему поперек дороги к жене. У матери спросить
совестился. "Стороной дойду!" - думал Егор и все метался с топором и
гвоздем, растравляя себя сбивчивыми догадками. Пробовал через мужиков
добраться до жениной правды. Но слался Митрий на Авдея, а Авдей спихивал
на Евграфа - Евграф де сам видел. А Евграф молчал, как ушат с водой.
Видно было, что боялись мужики задеть кого-то. Все же одно время думал
Егор на Воровского председателя, Матвея Лызлова, пастушьего сына. Но и
тут не вышло: всего четыре месяца как женился вдовевший Матвей.
Только возле Троицы разрешилось Егорово недоуменье. Понадобился Егору
Иванычу матерьял для деревянного ремонта. Было бы ему в лес и ехать, как
все, но не решился. А вдруг накроют, - "кто ты таков есть, лесной вор?"
- "А я Егор Брыкин". - "А кто ты есть таков, Егор Брыкин?" - "А я есть
сын своих родителев". - "Ага, родителев сын? Значит дезертир. Кокошьте
его, товарищи!"
Рассудя это со здравым смыслом, отправился Брыкин за разрешеньем в
исполком. В исполкоме и ждала его правда.
V. У Егора Иваныча закружилась голова.
Жара стояла как в печи, и напрасно ошалелые от зноя куры искали уце-
левшей лужи, чтоб попить, помочить гребешок и опаленные лапки. Солнца
как будто даже и не было, средоточие жара находилось в самом воздухе.
Висела какая-то солнечная лень и тонкая желтая истома над Ворами.
Когда приближался к исполкому Брыкин, встретился ему на полдороге
Афанас Чигунов, шедший с косами. Он поглядел на Брыкина внимательно, но
не спросил, здоров ли, далеко ли зашагал.
- Вот к ним иду... Лесу хочу попросить для капитального ремонта, -
само собою сказалось у Брыкина, и он остановился по необъяснимому стрем-
лению задержать свой приход в исполком.
Афанас в ответ на это прикинул коротким взглядом Брыкина и остановил-
ся, уткнувшись глазами в рассохшуюся, цвета выметенного пола, землю.
- Как глядеть!.. Ясно, дерево не колосина, за пазухой незамеченно не
унесешь, - уклонился Чигунов и поковырял косьем ссохшийся катышок конс-
кого навоза. - А только... что ж тебе по доброй-то воле итти? - и он
кивнул головой, намекая на что-то, Егору давно известное.
- Да чего же мне и дома-то сидеть? - загорячился Егор Иваныч. - Что ж
я губитель какой или кулак там? В Красной армии был, а выйти из дому и
не позволено! Пулю в себе ношу! - добавил Брыкин робко, но места, где
пуля, уже не указал.
- Пуля дело не маленькое, гнет, одним словом, обремененного труда...
- лениво согласился Афанас, выковыривая из колесины навозного жучка. Ру-
сые волосы его, добела обожженные солнцем, свисали на лицо. Брыкину хо-
телось заглянуть ему в глаза, за скобку волос, знает ли, или только нап-
рашивается на бутылку угощенья. - Вот тоже сказать, и волк... - сказал
вдруг Чигунов, поднимая глаза.
- Какой волк?.. - нахмурился глупому слову Егор Иваныч. - К чему у
тебя волк?
- Волк-те? А вот у отца зарок был: не затрагивай волка попусту, а уж
бросился, так прямо в шею кусай.
Брыкин пристально глядел в Афанасово лицо. Лоб у Афанаса был большой
и тяжко висел над несоразмерно маленькой, какой-то бабьей, нижней частью
лица. Глаза высматривали из глазниц хитро и зорко, только они одни и
посмеивались. Брыкин догадался, о чем думал Афанас.
- У меня вот таким же манером... братишко недавно прибыл. С Андрюшкой
Подпрятовым... приятель тебе? Я к нему разом - пачпорт покажи. У него
тоже, пачпорт-те, вишь, берестяной, а бересто-т с березы еще не слупле-
но... А береза-т еще не выросла! Я им обоим и наказал: гуляй, говорю, в
лесах. Лес человеку очень, говорю, пользительно. Вырой себе ямку и живи
в ней.
Брыкин озлился и насильственно заулыбался:
- Должно, шарик у меня не работает. Ты прости, дядя Афанас, а только
речь твоя мне не по разуму! И куда ты клонишь - не пойму. А лес мне ну-
жен, так и знай... перерубы все подгнивают. Опасный ты, дядя Афанас, че-
ловек!
И он крупным, нарочитым шагом дошел до исполкомского крыльца. Испол-
комский дом, когда-то Сигнибедовский, рублен был на старозаветный манер,
неистовствовала пестрота раскраски. У крыльца стояли, привязаны, две ло-
шади, правая - статная кобылка под седлом. "Не вернуться ли?.." - тоск-
ливо мелькнуло последнее соображение. Но, ощутив на спине у себя насмеш-
ливый взгляд Афанаса Чигунова, Егор Иваныч, грохая сапогами, поднялся на
крыльцо и с остервенением распахнул вторую, в сенях, дверь.
Его охватила духота тесной каморки. Вокруг стола, за которым бойко
поскрипывал пером семнадцатилетний парнишка, председателев сын, стояли
мужики. Их было шестеро. И у всех шестерых на лицах было написано озабо-
ченное непониманье, даже виноватость. У одного из них как-то особенно
понуро выглядывал грязный клок из дырки на штанах.
Окна были закрыты. В мутное стекло, густо засиженное разным насеко-
мым, гудливо билась озверевшая синяя муха. Она искала выхода, но выхода
ей отсюда не было. Отсутствовал здесь обычный избяной дух, и воздух, ка-
кой-то серо-желтый, пахнул чем-то махорочным, солдатским.
Егор Иваныч прошел мимо и уже без прежней решимости взялся за скобку
следующей двери.
- Вам куда, товарищ?.. - сорвался с места председателев сын, второпях
бросая ручку на стол и изобразив возможную строгость на безусом своем
лице.
- Да я, Васятка, к папаше твоему... Хочу вот леса попросить, не даст
ли, - откровенно признался Брыкин и стал какого-то палевого оттенка.
- Тут Васяток нет, тут общественное место, - бесстрастно отразил Ва-
сятка. - И папаш тут тоже никаких не имеется! И вообще, товарищ... - он
не договорил, охваченный пожаром нестерпимого смущенья.
- Ну, уж прости дурака, - съязвил Брыкин, манерно кланяясь в пояс. -
Не знаю уж, каким тебя благородием и свеличать! Люди, сам знаешь, тем-
ные!.. В отдалении живем! - Брыкин так смешно подергал всем туловищем,
словно вытряхивал себя из себя самого, что мужики, все шестеро разом,
засмеялись лениво и добродушно.
- Я тебе не благородие, Егор Иваныч... как мы все обитаем землю, тру-
довой одним словом... - путался Васятка. - И потом, эта дверь в цейгауз
ведет, а к председателю вот сюда! - и он сам отворил перед Брыкиным
дверь.
- Садись уж, записывай... трудовой! Сенокос ведь! - сказал один, с
дыркой на штанах.
- Ты нам вот зимой поболтаешь, дремоту разогнать! - прибавил беззлоб-
но другой.
Егор Иваныч слышал это, но уже не смеялся вместе с мужиками. Он про-
лез в дверную щель как-то боком и остановился посреди комнаты.
Здесь было покойно, просторно и хорошо. За открытым окном стояли яб-
лони в цвету, - Сигнибедов был хозяйственен. Отраженное в глянцевой зе-
лени яблонь солнце было так сильно, что и на лицах людей, и на всех нем-
ногих предметах здесь смутно и приятно поблескивал прохладный зеленова-
тый отлив. Эта зеленоватость и придавала комнате какую-то необычную чис-
тоту, вначале даже непонятную для глаза. Впечатление чинности создава-
лось огромной и плохой литографией Ленина, висевшей в красном углу.
У левого окна, закрывшись газетой, сидел большой размерами человек в
гладких военных сапогах. Лица его не видел Брыкин, зато виден был толс-
тый перстень на крупном пальце, придерживавшем газетный лист. Брыкин не
обратил на него особенного внимания, более привлеченный другим. Этот
другой, военный комиссар соседней волости, разморясь от жары и изнемогая
от зевоты, забавно ловил мух на собственном колене. При появлении Брыки-
на он как раз бросил обескрыленную муху под лавку и, встав, закурил па-
пиросу, торчавшую у него за ухом, в запасе.
- Ну, я поехал, Матвей Максимыч, - сказал он, вытискивая сквозь зубы
струйку дыма. - Я к тебе вечерком заеду, жара спадет... В Попузине-т все
Петр Васильич сидит?
- Петр... - сказал председатель и рассеянно позевнул.
- Ну вот, я тогда к Петру Васильичу поеду...
Сам председатель был бос и сидел за столом, на котором поверх вороха
газет лежала крохотная восьмушка серой бумаги. В нее и вписывал Лызлов
тугие свои соображения, тыча время от времени пером в чернильный пузы-
рек. Пузырек этот, засоренный мухами, давно иссяк и напрасно тщился ныне
дать хоть каплю чернильной влаги пересохшему председателеву перу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52