Бой начался. Оба огромные, они схо-
дились как две тучи. Целых два часа, считая перерывы, длился бой. Китаец
сердился, а Нерон с ним шутил, клевал его и справа и слева, и даже, пе-
рескочив на другую сторону, клюнул ему в совсем непредвиденное место.
На такое глядя, гости замолкли. Только Свинулин и Титкин, сидя рядом,
синели от приступов хохота, подъелдыкивая друг друга.
- Что эт-ты крхтишь, Пфродит Ванч?
- А это я кашель, извините, задерживаю!..
В это самое время Сифунли налез на Нерона вплотную на средине сита и
ударил его семью мелкими ударами. Нерон упал замертво. Его унесли чуть
всего не переломанного, негодного даже к столу. На могиле его впос-
ледствии посажен был тюльпан Свинулинской выводки, очень похожий на по-
койного Нерона.
Иван Андреич стал страдать от тоски по Нероне и однажды унизился до
того, что собственнолично поехал к Титкину за Мочиловку, на его непутные
бугры. Там он предложил купить китайского гусака, хотя бы и за большие
деньги, хотя бы и серебром.
- Стрдаю... - вздохнул Свинулин.
- Живот пучит?.. - ехидно переспросил Титкин.
- Нет, от Нерона. Прдай китайца!
Титкин засуетился:
- Для соседа - в сражение готов итти! - вскричал он и помахал ла-
донью. - А гусачек у самого у меня гвоздем в сердце сидит... Глазунью из
китайских яиц могу сделать, очень, знаете, стихийно выйдет, то-есть
вкусно! А продать не могу...
- Прдай, Пфродит, - молил Свинулин.
- Не могу-с. А вот оборотец один могу предложить!
- Гври, - просипел Свинулин.
Титкин погладил Свинулинское колено.
- Голикову пустошь нужно мне заселить, а мужичков у меня нету. Не да-
дите ли мне сотенку на вывод, а я вам за это Сифунли с тремя Сифунлихами
на собственных руках предоставлю! Пользуйтесь тогда хоть пареным, хоть
жареным, хоть живьем...
Свинулин только посвистел, но уже за порог не мог выступить без Си-
фунли. Кстати: у Свинулина мужик водился в тысячах, зажиточный и плодо-
витый. При подобной игре сердца сотня мужиков была Свинулину не расчет.
Завтра же разделил Иван Андреич село Архангел пополам и половину, разо-
ренную, ревущую, послал к барину Титкину заселять Голикову пустошь.
Иван Андреич, будучи человеком высочайших чувств, чтил Сифунли как
живого человека, содержа в гусиной роскоши. Через год, на Никольские же
бои, привезла та, мелкопоместная, простого арзамасского гусачка-белячка,
с обыкновенными оранжевыми плюснами. Захватила с собой барыня не сильно-
го, но и не слабого, чтоб вдоволь поиздевался над ним Сифунли, прежде
чем лишить жизни. Этим хотела она подольститься к Свинулину, через пос-
редство обширных связей которого положила она устроить карьеру сына сво-
его, Петюши. На второй день боев выступил Сифунли против захудалого ар-
замасца и поплыл на него, стоящего в недоумении, как огромный, затейли-
вый корабль. Сифунли зашипел, расправил крылья, а Свинулин даже пошутил:
- Меня, дрнь, пердрзнивает!..
Только когда уж некуда стало арзамасцу отступать, взъершился арзама-
сец, выкинул шею вперед, да клювом попридержав китайца за шишку, хватил
его наотмашь и всторчь тяжелым своим крылом. Барыня, владелица арзамас-
ца, закричала и повалилась на пол, подражая в этом Сифунли, убитому на-
повал. Свинулин стал после того чахнуть и умер в одногодье.
Особых вредов от его смерти никому не случилось, а сынок на отцовских
похоронах даже потирал руки и прищелкивал языком. Поминки по отце справ-
лял он Сифунлихами. Но не в Свинулине и не в Сифунлихах тут дело.
Титкинские земли, а следовательно, и Голикова пустошь примыкали с
востока к владеньям Свинулина, именно - к огромному Свинулинскому лугу,
назывался луг - Зинкин луг. Граница между владеньями шла по Мочиловке
реке. После шестьдесят первого года весь тот луг отошел к селу Архангел,
ибо было такое стремление - наделять мужиков из помещичьих земель. Про-
данные же Титкину получили и Титкинские земли: кувырки да бугры да овра-
ги, перелесицы да жидкие, нежилые места. От Зинкина же луга не получили
Титкинские ни вершка, хоть и лежал луг всего в полуторых верстах от их
села, прямо под окнами. Выходила явная несправедливость, потуже затянул-
ся Свинулинский узелок.
Тут как-то, лет через десять после освобожденья, послали Титкинские
мужики к бывшим Свинулинским людей с ходатайством: не отдадут ли миром
хотя бы третинку заветного луга, хотя бы и не даром. На Свинулинских да-
же смехота напала:
- Нет, - говорят, - не дадим. Вы - Титкинские. На Титкинских землях.
Не видать вам Зинкина луга!
Посланные люди говорили сперва со смирением:
- Нехорошо, землячки. Из одного села, из Архангела, повелись мы с ва-
ми. Не наша воля, а злая барская, что выкинули нас на комариные пустоша.
Уступите хоть пустяковинку. От нас всего полторы версты, а от вас пят-
надцать цельных! У вас земельных статей уйма, а мы на Титкинских ровно
на пятаке живем.
Свинулинцы свое ладили:
- Не просите, не дадим. Нам чужого добра не нужно, а свое крепко дер-
жим. И слез не лейте. Ваша слеза тонкая, нашего крепкого слова не подмо-
ет. Мы и сами, эвона, лесами-то что бородой обросли. Ишь лезут! - и мах-
нули рукой на леса. - Там, на лугу, и теперь-то всего триста пятьдесят
десятин, укос самый незначительный. А лет через двадцать и совсем будет
кажному едоку по три раза косой махнуть.
Обиделись посланцы:
- Что ж вы нас покосов наших лишаете. Все равно что воровское ваше
дело. Мы вас ворами будем звать. Воры вы и есть!
А тем хоть бы что:
- А вы - гусаки. Вас барин на гусака выменял. Гусаки вы, хр-бр-гр...
Так разделился Архангел на Гусаков и Воров. А тут перепись подошла,
закрепились прозванья сел в больших царских книгах, привыкли и смирились
мужики, стали: одни - Гусаки, другие - Воры. На прозванья смирились, но
не в луговой тяжбе. Возник спор, и спор родил злобу, а из злобы и увечья
и смертные случаи вытекали, потому что и до кос неоднократно доходило
дело.
А был обширен и обилен Зинкин луг, четыреста пятьдесят десятин, на
все четыре стороны вид: небо. Обтекала его Мочиловка, непересыхающая,
родниковая, питающаяся из дальних, за Ворами, болот. Место поемное, а
над ним солнце ходит знойкое и неистовое. Отсюда в покосы бывает на Зин-
кином лугу дикая от цветов пестрота, слабому глазу глядеть нестерпимо.
Мутит голову парное цветочное дыханье, слабого может даже и убить. А на
том берегу, на высоком Мочиловском бугру, сидели Гусаки и зарились на
уворованную землю.
Стали судиться Гусаки, послали несчетно бумаг. Да терялись где-то в
зеленом сукне слезные Гусаковские прошенья. Воры же, едва про Гусаковс-
кие бумаги проведали, тотчас наняли прохожего сутягу, и тот им настряпал
целую кучу таких же. Их и послали в противовес. Врут-де Гусаки, нет в
Зинкином лугу пятисот пятидесяти, а всего триста пятьдесят. А это черная
зависть их 350 до 550 возвела. Даже приложена была просьба, чтоб наказа-
ли господа судьи непокорных Гусаков за злость и ябеду и за беспричинное
тормошенье высших властей.
Нырнула Воровская бумага в зеленое сукно, там и заглохла. А уж время
прошло. Деды, которые дело затеяли, уж и померли, и травка на их могил-
ках извелась вся. А писали Гусаки и Воры каждый год по бумаге. Не было
выхода из тяжбы, как из горящего дома. Стало от бумаг припухать зеленое
сукно... Кстати подошло: в те времена, когда третий Александр государил,
выискался человек незанятый. Он бумаги вынул, дело обмозговал и рассудил
так: послать на Зинкин луг двух землемеров из губернии, чтоб обмерили и
дознались, которая сторона врет.
Приехали землемеры, поставили вехи и приборы свои по линиям Зинкина
луга, стали записывать. Записав, принялись клинья рулеткой обмеривать и
колышки забивать. Маленькие Гусаковские ребятишки, четверо, в Мочиловке
купались. Один, самый голопузый, заглянул в трубу - понравилось, потому
что все вверх ногами стоит. Насмотревшись, спросил у землемера, который
ему в трубу дал глядеть:
- А это что?..
- А это рулетка называется.
- А она долго у тебя, дяденька?..
- Рулетка-то? - засмеялся землемер. - Надолго, малец, надолго.
- А до Таисина дома хватит? - спросил мальчишка, обсасывая палец.
- И до Таисина хватит... - рассеянно согласился землемер, записывая в
книжку.
Помчались шустрые ребятишки, как четыре развых ветра, наперегонки,
рассказать матерям, какая у дяденек длинная железная веревка, - они ею
луг меряют, и еще труба, в которой все наоборот стоит. Матери сказали
отцам-Гусакам, а Гусаки тут же порешили не допускать обмера.
- Не допустим! - кричал слепой старый дед Шафран, стуча костылем
оземь. Звали его Шафраном за медовый цвет плеши. - Земля не ситец, ее
мерять нечего. Они, может, тыщу намеряют, а на нас штраф за враку нало-
жат. А намерят меньше, так и совсем ничего нам не останется, кроме как
речка - утопиться нам в ней с горя. Не дадим!..
Не успели землемеры третьего колышка забить, как увидели: бегут на
них Гусаки с косьем да с вилами. Землемерские ноги длинные, как циркуля;
ими только и спаслись землемеры от смерти, но приборы свои оставили, по-
тому что дороже всякого прибора собственная голова.
Отсюда новое дело началось, об оскорблении должностного лица в неу-
рочное для того время. Новую бумагу захлестнуло зеленое сукно, и опять
все затихло до поры. Но долго еще служила немалой забавой мальчику Акиму
Грохотову трубка от землемерского прибора. Всем желающим увидеть баб и
девок в опрокинутом состоянии, давал он смотреть в трубку, а плату Аким
принимал всяко: бабками, яблоками, гвоздями и почему-то галчиными яйца-
ми, которые копил для неизвестных целей. Под конец бабы и девки, завидев
проклятую трубку, стали придерживать подолы во избежание страма, но при-
ток мзды от этого не уменьшался...
Вдруг, на тринадцатом году жизни, умер мальчик Аким от черной оспы.
Трубка пришла по наследству от Акима к Петьке. Петька же зародился неу-
дачливым игроком, - променял трубку, уже облупившуюся до неузнаваемости,
соседнему Пиньке на четыре гнезда бабок. Пинька был туп как свая в воде.
Он стеклышки из трубки повыковырял гвоздем, трубку же насадил на палку.
Палку эту отобрал у него отец его Василий, прозванный Щерба, и употреб-
лял ее, когда отправлялся ходатаем по мирским делам.
Пинька уже поженился, как и младший брат его. А Василий облунел весь,
а дед Шафран помер, сказав в свой последний час: "стерегите землю, ре-
бятки!" - не двинулся ни на вершок спор о Зинкином луге. Все по-прежнему
закашивали Гусаки Воровские покосы и напускали на них скотину. Воры ло-
вили скотину, приводили во дворы, требовали выкупа за потравы. Один раз
тридцать голов изловили Воры и постановили взять по рублю с головы.
А те говорят:
- Мы на рубль-те пуд хлеба купим.
А Воры говорят:
- А мы продадим скотину вашу, гуси адовы.
А Гусаки:
- А мы вас пожгем, блохастых. И рожь вам сожгем.
А Воры:
- А мы вас кровью зальем!..
Кончилось потравное дело боем, при чем и бабы и мелкие ребята приняли
участие, - а Воровские бабы драчливы, как куры. Пришлось Ворам отпустить
скотину запусто, так что напрасно окривел в драке Евграф Подпрятов, бо-
гомол и грамотей, - напрасно потерял ребро вороватый мужик Лука Бегунов.
...В военный год порешили Гусаки на большом весеннем сходе в послед-
ний раз спосылать ходоков к Ворам, не продадут ли хоть четвертинку прок-
лятого луга. Выбран был за главного Василий Щерба, - у него и голос и
рост длинны и остры как шилья, хоть хомуты Васильем шей. Дали в придачу
Василью пятерых мужиков: двух братьев Тимофеевых - за покойность и нев-
редность в рассуждениях, да еще Ивана Иваныча, хромого мужа косой жены,
первого горлана на весь уезд, чем и гордился, да еще для подкрепления на
случай обиды Петю Грохотова, племянника Щербы, и Никиту шорника, челове-
ка русого и медвежьей силы.
Совпало, что и в Ворах и Гусаках по шорнику было, оба быковаты, оба
невозможного размаха, только Гарасим - черный, а Никита - белый. В ос-
тальном же как будто передразнить хотел один другого своим обличьем. Ед-
ва завидели Воры враждебное посольство, обиделись:
- Эк, королей наслали! Да у нас и самих такие-те водятся. Шорником
надумали удивить... Шантрапа ваш Никита, во что!
Да и попали Гусаки не во благовременьи. Воры на молебствие от мочли-
вой весны собрались. Поп Иван Магнитов вышел на озимое вымокающее поле в
сопровожденьи мужиков и уже разложил на походном налое священно-обиход-
ные предметы, приставив к изгороди богородицу и животворящий крест, как
вдруг заметил: по бездорожному полю люди идут гуськом.
Гусаки подошли и покрестились для порядка, хоть и слыли за боготступ-
ников, а Щерба разгладил седоватую бороду и выступил вперед:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
дились как две тучи. Целых два часа, считая перерывы, длился бой. Китаец
сердился, а Нерон с ним шутил, клевал его и справа и слева, и даже, пе-
рескочив на другую сторону, клюнул ему в совсем непредвиденное место.
На такое глядя, гости замолкли. Только Свинулин и Титкин, сидя рядом,
синели от приступов хохота, подъелдыкивая друг друга.
- Что эт-ты крхтишь, Пфродит Ванч?
- А это я кашель, извините, задерживаю!..
В это самое время Сифунли налез на Нерона вплотную на средине сита и
ударил его семью мелкими ударами. Нерон упал замертво. Его унесли чуть
всего не переломанного, негодного даже к столу. На могиле его впос-
ледствии посажен был тюльпан Свинулинской выводки, очень похожий на по-
койного Нерона.
Иван Андреич стал страдать от тоски по Нероне и однажды унизился до
того, что собственнолично поехал к Титкину за Мочиловку, на его непутные
бугры. Там он предложил купить китайского гусака, хотя бы и за большие
деньги, хотя бы и серебром.
- Стрдаю... - вздохнул Свинулин.
- Живот пучит?.. - ехидно переспросил Титкин.
- Нет, от Нерона. Прдай китайца!
Титкин засуетился:
- Для соседа - в сражение готов итти! - вскричал он и помахал ла-
донью. - А гусачек у самого у меня гвоздем в сердце сидит... Глазунью из
китайских яиц могу сделать, очень, знаете, стихийно выйдет, то-есть
вкусно! А продать не могу...
- Прдай, Пфродит, - молил Свинулин.
- Не могу-с. А вот оборотец один могу предложить!
- Гври, - просипел Свинулин.
Титкин погладил Свинулинское колено.
- Голикову пустошь нужно мне заселить, а мужичков у меня нету. Не да-
дите ли мне сотенку на вывод, а я вам за это Сифунли с тремя Сифунлихами
на собственных руках предоставлю! Пользуйтесь тогда хоть пареным, хоть
жареным, хоть живьем...
Свинулин только посвистел, но уже за порог не мог выступить без Си-
фунли. Кстати: у Свинулина мужик водился в тысячах, зажиточный и плодо-
витый. При подобной игре сердца сотня мужиков была Свинулину не расчет.
Завтра же разделил Иван Андреич село Архангел пополам и половину, разо-
ренную, ревущую, послал к барину Титкину заселять Голикову пустошь.
Иван Андреич, будучи человеком высочайших чувств, чтил Сифунли как
живого человека, содержа в гусиной роскоши. Через год, на Никольские же
бои, привезла та, мелкопоместная, простого арзамасского гусачка-белячка,
с обыкновенными оранжевыми плюснами. Захватила с собой барыня не сильно-
го, но и не слабого, чтоб вдоволь поиздевался над ним Сифунли, прежде
чем лишить жизни. Этим хотела она подольститься к Свинулину, через пос-
редство обширных связей которого положила она устроить карьеру сына сво-
его, Петюши. На второй день боев выступил Сифунли против захудалого ар-
замасца и поплыл на него, стоящего в недоумении, как огромный, затейли-
вый корабль. Сифунли зашипел, расправил крылья, а Свинулин даже пошутил:
- Меня, дрнь, пердрзнивает!..
Только когда уж некуда стало арзамасцу отступать, взъершился арзама-
сец, выкинул шею вперед, да клювом попридержав китайца за шишку, хватил
его наотмашь и всторчь тяжелым своим крылом. Барыня, владелица арзамас-
ца, закричала и повалилась на пол, подражая в этом Сифунли, убитому на-
повал. Свинулин стал после того чахнуть и умер в одногодье.
Особых вредов от его смерти никому не случилось, а сынок на отцовских
похоронах даже потирал руки и прищелкивал языком. Поминки по отце справ-
лял он Сифунлихами. Но не в Свинулине и не в Сифунлихах тут дело.
Титкинские земли, а следовательно, и Голикова пустошь примыкали с
востока к владеньям Свинулина, именно - к огромному Свинулинскому лугу,
назывался луг - Зинкин луг. Граница между владеньями шла по Мочиловке
реке. После шестьдесят первого года весь тот луг отошел к селу Архангел,
ибо было такое стремление - наделять мужиков из помещичьих земель. Про-
данные же Титкину получили и Титкинские земли: кувырки да бугры да овра-
ги, перелесицы да жидкие, нежилые места. От Зинкина же луга не получили
Титкинские ни вершка, хоть и лежал луг всего в полуторых верстах от их
села, прямо под окнами. Выходила явная несправедливость, потуже затянул-
ся Свинулинский узелок.
Тут как-то, лет через десять после освобожденья, послали Титкинские
мужики к бывшим Свинулинским людей с ходатайством: не отдадут ли миром
хотя бы третинку заветного луга, хотя бы и не даром. На Свинулинских да-
же смехота напала:
- Нет, - говорят, - не дадим. Вы - Титкинские. На Титкинских землях.
Не видать вам Зинкина луга!
Посланные люди говорили сперва со смирением:
- Нехорошо, землячки. Из одного села, из Архангела, повелись мы с ва-
ми. Не наша воля, а злая барская, что выкинули нас на комариные пустоша.
Уступите хоть пустяковинку. От нас всего полторы версты, а от вас пят-
надцать цельных! У вас земельных статей уйма, а мы на Титкинских ровно
на пятаке живем.
Свинулинцы свое ладили:
- Не просите, не дадим. Нам чужого добра не нужно, а свое крепко дер-
жим. И слез не лейте. Ваша слеза тонкая, нашего крепкого слова не подмо-
ет. Мы и сами, эвона, лесами-то что бородой обросли. Ишь лезут! - и мах-
нули рукой на леса. - Там, на лугу, и теперь-то всего триста пятьдесят
десятин, укос самый незначительный. А лет через двадцать и совсем будет
кажному едоку по три раза косой махнуть.
Обиделись посланцы:
- Что ж вы нас покосов наших лишаете. Все равно что воровское ваше
дело. Мы вас ворами будем звать. Воры вы и есть!
А тем хоть бы что:
- А вы - гусаки. Вас барин на гусака выменял. Гусаки вы, хр-бр-гр...
Так разделился Архангел на Гусаков и Воров. А тут перепись подошла,
закрепились прозванья сел в больших царских книгах, привыкли и смирились
мужики, стали: одни - Гусаки, другие - Воры. На прозванья смирились, но
не в луговой тяжбе. Возник спор, и спор родил злобу, а из злобы и увечья
и смертные случаи вытекали, потому что и до кос неоднократно доходило
дело.
А был обширен и обилен Зинкин луг, четыреста пятьдесят десятин, на
все четыре стороны вид: небо. Обтекала его Мочиловка, непересыхающая,
родниковая, питающаяся из дальних, за Ворами, болот. Место поемное, а
над ним солнце ходит знойкое и неистовое. Отсюда в покосы бывает на Зин-
кином лугу дикая от цветов пестрота, слабому глазу глядеть нестерпимо.
Мутит голову парное цветочное дыханье, слабого может даже и убить. А на
том берегу, на высоком Мочиловском бугру, сидели Гусаки и зарились на
уворованную землю.
Стали судиться Гусаки, послали несчетно бумаг. Да терялись где-то в
зеленом сукне слезные Гусаковские прошенья. Воры же, едва про Гусаковс-
кие бумаги проведали, тотчас наняли прохожего сутягу, и тот им настряпал
целую кучу таких же. Их и послали в противовес. Врут-де Гусаки, нет в
Зинкином лугу пятисот пятидесяти, а всего триста пятьдесят. А это черная
зависть их 350 до 550 возвела. Даже приложена была просьба, чтоб наказа-
ли господа судьи непокорных Гусаков за злость и ябеду и за беспричинное
тормошенье высших властей.
Нырнула Воровская бумага в зеленое сукно, там и заглохла. А уж время
прошло. Деды, которые дело затеяли, уж и померли, и травка на их могил-
ках извелась вся. А писали Гусаки и Воры каждый год по бумаге. Не было
выхода из тяжбы, как из горящего дома. Стало от бумаг припухать зеленое
сукно... Кстати подошло: в те времена, когда третий Александр государил,
выискался человек незанятый. Он бумаги вынул, дело обмозговал и рассудил
так: послать на Зинкин луг двух землемеров из губернии, чтоб обмерили и
дознались, которая сторона врет.
Приехали землемеры, поставили вехи и приборы свои по линиям Зинкина
луга, стали записывать. Записав, принялись клинья рулеткой обмеривать и
колышки забивать. Маленькие Гусаковские ребятишки, четверо, в Мочиловке
купались. Один, самый голопузый, заглянул в трубу - понравилось, потому
что все вверх ногами стоит. Насмотревшись, спросил у землемера, который
ему в трубу дал глядеть:
- А это что?..
- А это рулетка называется.
- А она долго у тебя, дяденька?..
- Рулетка-то? - засмеялся землемер. - Надолго, малец, надолго.
- А до Таисина дома хватит? - спросил мальчишка, обсасывая палец.
- И до Таисина хватит... - рассеянно согласился землемер, записывая в
книжку.
Помчались шустрые ребятишки, как четыре развых ветра, наперегонки,
рассказать матерям, какая у дяденек длинная железная веревка, - они ею
луг меряют, и еще труба, в которой все наоборот стоит. Матери сказали
отцам-Гусакам, а Гусаки тут же порешили не допускать обмера.
- Не допустим! - кричал слепой старый дед Шафран, стуча костылем
оземь. Звали его Шафраном за медовый цвет плеши. - Земля не ситец, ее
мерять нечего. Они, может, тыщу намеряют, а на нас штраф за враку нало-
жат. А намерят меньше, так и совсем ничего нам не останется, кроме как
речка - утопиться нам в ней с горя. Не дадим!..
Не успели землемеры третьего колышка забить, как увидели: бегут на
них Гусаки с косьем да с вилами. Землемерские ноги длинные, как циркуля;
ими только и спаслись землемеры от смерти, но приборы свои оставили, по-
тому что дороже всякого прибора собственная голова.
Отсюда новое дело началось, об оскорблении должностного лица в неу-
рочное для того время. Новую бумагу захлестнуло зеленое сукно, и опять
все затихло до поры. Но долго еще служила немалой забавой мальчику Акиму
Грохотову трубка от землемерского прибора. Всем желающим увидеть баб и
девок в опрокинутом состоянии, давал он смотреть в трубку, а плату Аким
принимал всяко: бабками, яблоками, гвоздями и почему-то галчиными яйца-
ми, которые копил для неизвестных целей. Под конец бабы и девки, завидев
проклятую трубку, стали придерживать подолы во избежание страма, но при-
ток мзды от этого не уменьшался...
Вдруг, на тринадцатом году жизни, умер мальчик Аким от черной оспы.
Трубка пришла по наследству от Акима к Петьке. Петька же зародился неу-
дачливым игроком, - променял трубку, уже облупившуюся до неузнаваемости,
соседнему Пиньке на четыре гнезда бабок. Пинька был туп как свая в воде.
Он стеклышки из трубки повыковырял гвоздем, трубку же насадил на палку.
Палку эту отобрал у него отец его Василий, прозванный Щерба, и употреб-
лял ее, когда отправлялся ходатаем по мирским делам.
Пинька уже поженился, как и младший брат его. А Василий облунел весь,
а дед Шафран помер, сказав в свой последний час: "стерегите землю, ре-
бятки!" - не двинулся ни на вершок спор о Зинкином луге. Все по-прежнему
закашивали Гусаки Воровские покосы и напускали на них скотину. Воры ло-
вили скотину, приводили во дворы, требовали выкупа за потравы. Один раз
тридцать голов изловили Воры и постановили взять по рублю с головы.
А те говорят:
- Мы на рубль-те пуд хлеба купим.
А Воры говорят:
- А мы продадим скотину вашу, гуси адовы.
А Гусаки:
- А мы вас пожгем, блохастых. И рожь вам сожгем.
А Воры:
- А мы вас кровью зальем!..
Кончилось потравное дело боем, при чем и бабы и мелкие ребята приняли
участие, - а Воровские бабы драчливы, как куры. Пришлось Ворам отпустить
скотину запусто, так что напрасно окривел в драке Евграф Подпрятов, бо-
гомол и грамотей, - напрасно потерял ребро вороватый мужик Лука Бегунов.
...В военный год порешили Гусаки на большом весеннем сходе в послед-
ний раз спосылать ходоков к Ворам, не продадут ли хоть четвертинку прок-
лятого луга. Выбран был за главного Василий Щерба, - у него и голос и
рост длинны и остры как шилья, хоть хомуты Васильем шей. Дали в придачу
Василью пятерых мужиков: двух братьев Тимофеевых - за покойность и нев-
редность в рассуждениях, да еще Ивана Иваныча, хромого мужа косой жены,
первого горлана на весь уезд, чем и гордился, да еще для подкрепления на
случай обиды Петю Грохотова, племянника Щербы, и Никиту шорника, челове-
ка русого и медвежьей силы.
Совпало, что и в Ворах и Гусаках по шорнику было, оба быковаты, оба
невозможного размаха, только Гарасим - черный, а Никита - белый. В ос-
тальном же как будто передразнить хотел один другого своим обличьем. Ед-
ва завидели Воры враждебное посольство, обиделись:
- Эк, королей наслали! Да у нас и самих такие-те водятся. Шорником
надумали удивить... Шантрапа ваш Никита, во что!
Да и попали Гусаки не во благовременьи. Воры на молебствие от мочли-
вой весны собрались. Поп Иван Магнитов вышел на озимое вымокающее поле в
сопровожденьи мужиков и уже разложил на походном налое священно-обиход-
ные предметы, приставив к изгороди богородицу и животворящий крест, как
вдруг заметил: по бездорожному полю люди идут гуськом.
Гусаки подошли и покрестились для порядка, хоть и слыли за боготступ-
ников, а Щерба разгладил седоватую бороду и выступил вперед:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52