Февральские морозцы хвастливы. Древесина трех елей, обна-
женная крестами, проиндевала, и, когда сумерки, мерцали кресты робкой
инейной белизной.
Тот же выстрел по Брыкину отметил в мокрых скучных днях начало новой
Настиной связи. Была она подобна последней вспышке бурного огня на дого-
рающем пожаре. Имелась какая-то смутная последовательность в том: ког-
да-то в юности - робкая лампадка в снегу, потому, в снегу же, холодное
горенье папороти, и вот огонь в снегу. Семен, потерянный и скользящий,
целиком отдавался на Настину любовь. Ночи для них стали коротки и недос-
таточны для неистовств задержанной любви.
А тут еще немножко подвалило снега, - ими-то и обновилась белизна
равнин, тронутая кое-где проталями. Расстояния опять удлинились, и мни-
лись Гусаки в столь дальней стороне, куда не доскакать в неделю даже и
на Гарасимовых конях. Туда теперь уходили Семен и Настя в сопровожденьи
отряда, там и вели свои любовные шалости, по храбрости граничившие с бе-
зумством. О Мишке, безвыходно сидевшем в землянках, вспоминали с
чувством смущенной жалости. - С того вечера, как допрашивал Брыкина, за-
дичал Мишка, стал бросаться в несуразицы, которыми отгораживался от тос-
ки. Сперва хор песельников завел из лежебоков, какие поленивее, - пели
во всю глотку, во весь мокроснежный лес, но через неделю надоело: леса
доверху не накричишь. Потом собрал артель, - столярили столы с господс-
кими капризами, один затейней другого: бесилась остановленная в разбеге
сила. Потом стал Мишка в одиночку гореть: целые ночи усердничал отломком
сапожного ножа над непослушным дубовым поленом. Плохо слушалось дерево,
а резал Мишка в посмешище тоски своей розан неестественной величины. И
все же, едва вечер, шло само собой его воображенье по заветной тропочке,
между можжевеловых кустов, в пустую землянку Насти.
Однажды, опять пробуждалась весна, домой вернулся Юда поздней ночью:
- Все кромсаешь? Ишь, даже и рукава засучил! - пошутил он, садясь
возле, с недоверием глядя на Мишкино изделие. Мишка не откликался и мол-
ча закурил предложенную махорку. - Семь пудов мяса раздобыл, да еще
свинку одну реквизировал! - сообщил Юда. И опять Жибанда не ответил, то-
чил нож на камне, пыхал дымком. - Миша! - заговорил проникновенным голо-
сом Юда, - слушай меня хорошо, Миша. Это ведь я тебе тогда, шапку прост-
релил. Я нарочно так и стрелял, чтоб не убить. Я человек такой, что оби-
ду до конца помню, не могу простить, забыть у меня сил не хватает, я и
хотел напомнить тебе! А я открытый человек, я и говорю тебе: меня бойся,
Миша! Наши дорожки узкие, муравейные. И очень я тебя люблю, а укарау-
лю... Разобидел ты меня, Миша, до слез разобидел!
- Чем же это? - щурясь от дыма, ползшего из самокрутки, спросил Жи-
банда и посмеялся.
- Бабу ты свою проворонил, а другу своему, который как брат к тебе,
попользоваться не дал. Очень плохо! Уж у этого ты теперь не вырвешь,
тю-тю. Я бы и сам мог, без спросу, да без спросу не хочется... Все и де-
ло-то в том, чтоб твое дозволенье иметь. Эх, Миша...
Жибанда глядел на Юду, так стиснув нож в руке, что досиня напряглась
какая-то жила вплоть до самого локтя.
- Вот и теперь обижаешь, - спокойно сказал Юда и покачал головой на
нож. - А ударить ты меня все равно не ударишь... нельзя брата прямо с
лица бить! Хуже потом для тебя же будет, потому что ты человек совестли-
вый, я знаю.
- Уйди ты, Юда, куда-нибудь... хоть на минутку уйди, - с волненьем
попросил Жибанда, кривя лицо, точно глотал горькое и противное.
- Не могу уйти, поколь все не выскажу. Баба твоя, прямо скажу, пустя-
ковая. Только кажется, будто есть что-то в ней. Мы таких по прошлому го-
ду... А теперь-то я, может и не стал бы, если ты хочешь знать! Конечно,
как бы лампадочка в ней, затушить лестно... Э, да что там!
- Да уйдешь ли ты, чортово дупло!? - завопил Мишка, вскакивая.
Юда все стоял, глядел на дубовый розан, обдергивал поясок.
- Уйду, да... - грустно сказал он. - Пойду, начальнику твоему скажу,
новости передам. На станцию я вчерась заходил. Мы-то вот и не знаем еще,
а там уж все... Броненованного поезда ждут завтра. Комиссаром смерти,
вишь, его кличут! - и Юда тихо рассмеялся такому небывалому слову. - Ну,
а ты чего? Ты не горюй, Миша. Не вечно ж нам тут сидеть! Да-кось, я тебе
махорочки отсыплю... вот в эту хоть посудинку! - и он горстями стал на-
сыпать махорку в резной тот цветок, над которым четыре ночи протосковал
Мишка.

XIX. Антон.

Брыкин был щелью, сквозь которую вытекали известия о барсуках в уезд.
Но щель заткнули, и даже слухи смолкли. Шло время, набухали почки на де-
ревьях, шумела теплынь в телеграфных столбах, почти обсушились дороги.
Тут удар: барсуки скувыркнули с насыпи поезд, шедший с продовольствием в
уезд. Не прошло дня, новое: барсуки пьянствуют под самым городом, в быв-
шем монастыре. Еще через день опять: барсуки, числом шестьдесят человек,
с песнями прошли по главной улице уезда и скрылись в неизвестности.
Теперь уже ежедневно, даже вошло в привычку, рассылал Брозин тревож-
ные, призывающие жалобы. Не было уже в них никаких словесных украшений,
а один сполошный вопль тонущего в бурных водах половодья. Поэтому в гу-
бернии вняли наконец Брозинским призывам. Из губернии был послан товарищ
для обследования. Этот налетел как буря, дал Брозину нагоняй за несооб-
разительность, даже пригрозил сместить. После того товарищ отправился на
мотоциклетке в Гусаки, дабы на месте вникнуть в корень всего дела. Одна-
ко до Гусаков он не доехал, расследования не произвел. Барсуки, осведом-
ленные теперь обо всем, протянули через дорогу проволоку, скрученную
впятеро, как раз на уровне шеи. - Мотоциклет, прокатя после того еще
несколько сажен, завяз в ольховнике, пугая необычным треском вечерних
воробьев, безмятежным чириканьем встречавших весну.
Весть о гибели товарища была последней, которую прошумели телеграфные
провода. На другой день провода оказались перерезанными. Это всколыхнуло
губернию. За подписями более действительными, чем незначительное имя
Брозина, было послано сообщение в центр. И не прошло дня, как уже, минуя
станции и полустанки, гремя сталью на стрелках, несся поезд туда, где
маячило угрозой бунтовское имя Семена Барсука.
Поезд прокатил мимо остатков разбитого эшелона, лежавших под насыпью,
в грязно-талом снегу, и остановился на станции, с которой когда-то ехал
женихаться в Воры Брыкин. На станции еще с утра ждали прибытия каротряда
сам Брозин и председатель уездного исполкома. Имя приезжающего товарища
было уже связано в их представлениях с понятием о спокойной воле и твер-
дой неустрашимости, - то, чего как раз не доставало Брозину. Знали Анто-
на как и неоднократного укротителя многоразличных бурлений, ждали не без
некоторого смущенного волнения.
...Закатывалось солнце. Его косые, ленивые лучи равномерно ложились и
на вылезший из-под снега песок насыпи, и на дальний бурый лес, и на об-
лезлые стены станционных строений, - сообщая всему тому блекло-оранжевый
отлив. Блестело оранжевое же в рельсах, убегавших, в холодную весеннюю
тишину, блестело в четких паровозных частях, шипящих, дымящихся, истека-
ющих смазкой. Поезд был не бронированный, Юда солгал, но паровоз был хо-
роший, чудом уцелевший от паровозной чумы. Пятнадцать новехоньких теплу-
шек и один пассажирский вагон не составляли для него какой-либо обузы.
Брозин стоял на открытой платформе вместе с предисполкомом, рассеянно
наблюдавшим, как из теплушек выскакивали Антоновы люди, и глядел на неб-
ритую, впалую, с обвисшим усом, щеку предисполкома, также окрашенную
светом опускающегося солнца. Огромный простор лежал вокруг, и весь он
трепетал, казалось, животворным весенним вольным духом. - Брозину стало
прохладно в кожаной тужурке.
- Сергей Семеныч... - позвал он предисполкома, - зайдем, что ли, в
вагон к нему... знакомиться, а?
- Так ведь он выйдет сейчас... стоит ли? - неопределенно переспросил
предисполком, пощипывая редкие волоски своей бородки. - Он повернул к
Брозину скулатое мужицкое лицо, осветившееся оранжевым, - защурились ма-
ленькие и грустные его глаза. - Что тебе в нем? Центровик как центровик
и ничего боле!..
- Ну, так что ж! - попетушился Брозин и попросил папироску, но папи-
рос у предисполкома не было. - А большого, знаете, размаха человек. В
губкоме его очень хвалили, - пыхнул воображаемым дымком. - В Самаре в
неделю справился! - видно было, что он гордится приехавшим Антоном. -
Поболтаем там с ним, а? - кивнул он предисполкому, но тот все глядел, не
моргая на мутневший диск солнца, покидавшего на ночь его уезд.
- А ну и пойдем пожалуй, - нехотя согласился он, затопорщив брови и
отрываясь от солнца. Он еще шире распахнул свой полушубок. - Жарко ста-
новится, - сказал он. - Пойдем, пойдем... я не отказываюсь, - уже охот-
ней предложил он и пошел.
Люди галдели и топтались на защебененной платформе. Один какой-то,
рослый и в шапке-кубанке с красным верхом, дружелюбно мял другого, латы-
ша, крупного, невозмутимого, стоявшего как гора супеси, - обхватывал за
плечи, за шею, силился пригнуть к земле. Остальные стояли кругом, задо-
рили, шутливо советовали гнуть ниже, обхватывать плотнее. В стороне нес-
колько хозяйственных - щепой и мокрой соломой разводили огонь под чайни-
ком, висевшим на штыке; штык был вбит в дерево, уже облепленное молодой
листвой. Хозяйственники внимательно проводили глазами предисполкомова
спутника, побежавшего вперед.
- Машинка-то уж больно мала у вас, скудна... - сказал предисполком,
кивая на чайник. - Не хватит на всех-то!
- Нам эта машинка три похода выслужила. Колчака с нею били, - сказал
один, глядя себе за пазуху, за оттянутую гимнастерку. Он поднял глаза на
остановившегося возле него предисполкома, и оба засмеялись: маленький
сидел на доске, оторванной неизвестно откуда.
- Она ненужна там, валялась... - оправдался маленький, плотнее усажи-
ваясь на доску, о которой намекал. - Без дела торчала...
- То-то, без дела! - сказал предисполком и пошел дальше.
... Они поднимались на площадку пассажирского вагона, их остановил
часовой, потребовавший документы. Брозинские щеки зарумянились, и пока,
целых три минуты, искал в карманах какой-нибудь бумаги, ощущал особенно
ярко, что он совсем не страшный, а даже маленький во всем том урагане,
который приходит внезапь и глубоко разрыхляет слежавшиеся, обесплодивши-
еся слои. Первым проходя в вагон, он вдруг сгорбился и оглянулся на пре-
дисполкома; тот уже застегнул на все крючки свой нагольный полушубок.
Что-то поняв, Брозин хотел сделать то же самое, но запутался в пугови-
цах, застегнул как-то вкось, опять расстегнул, смутился и тут увидел Ан-
тона.
Перегородки в вагоне были убраны. Было пусто и просторно. Оранжевые
блики на стене, падавшие в окно, служили ныне единственным украшением
неприютного Антонова жилища. У задней стены низкая дощатая койка на по-
леньях была постлана серым одеялом, с каемкой. Два окна забиты досками,
одно сверх того завешено полосатой матрасной тканью, по четвертому звез-
дами разбегались трещины, имея центром дырки от пуль, - все говорило о
долгих и опасных мытарствах, вынесенных вагоном в путях товарища Антона.
Стоял еще стол возле койки, на нем лежала бумага, и, почему-то, горела
свечка - пламя ее, еле приметное в солнечном блике, качалось. Ни книг,
ни хлеба, ни оружия не лежало больше на столе: даже газеты отсутствова-
ли. Сам Антон, оранжевый от солнца, несмотря на зеленую гимнастерку, не-
подвижно стоял возле пятого по счету, пыльного и немытого окна и, не
моргая, кажется - исподлобья, глядел на расстилавшиеся вокруг станции
дымчатые, оранжево-голубые пространства.
- На виды наши любуетесь?.. - улыбчато сказал Брозин, ощутив прилив
бодрости, потому, что справился наконец с пуговицами прежде, чем увидел
его Антон.
- Здравствуйте, товарищи, - не сразу произнес Антон и сделал шаг к
вошедшим, а Брозин сразу заметил, что приезжий хром.
- Вот... погреться зашли! Замерзли как два цуцика... - улыбаясь, ска-
зал Брозин и тотчас же упрекнул себя за некую неискренность тона. - Хо-
лодно у нас тут! Весна наша не особенная... - и искал папирос на Антоно-
вом столе, но папирос там не было. - Чего-нибудь курительного нету у
вас?.. - заикнулся он, стремясь придать себе простоту и общительность в
глазах Антона, но курить ему уже не хотелось.
- Это ты и есть здешний председатель? - не без любопытства спросил
Антон, охватывая Брозина коротким взглядом.
- Нет, не я... Это вот он! - испугался чего-то Брозин и обернулся к
предисполкому. Тот стоял в тени, глядя на горевшую без смысла свечу.
- Ну, здравствуй, - сказал Антон, подходя к предисполкому.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52