- Пускай его.
Расходясь, они подали друг другу руки. Пожатье их было сильное и на-
мекало не только на установившуюся дружбу, а и на то истинное значение,
которое должна была иметь она в будущем.
- Продкомиссар этот... - тихо сказал Жибанда, глядя вниз... - когда
лежал уж, я узнал его. Пыли много попристало, а узнал. У нас комиссаром
в части был. Нас вместе и ранили, на Колчаке...
Жибандино воспоминанье как бы перетряхнуло Семенову память. Он вырвал
руку из Мишкиной руки и спросил:
- Фамилья ему?..
- Быхалов. А что? Почему ты так? - удивился Мишка Семенову лицу.
- А-а! - с раскрытым ртом сказал Семен, набирая воздуху в грудь.
Теперь он вспомнил, и потому еще сильней душил его расслабляющий воз-
дух этой ночи.
XV. Продолжение ночи.
Когда Жибанда потерялся в ночи, Семен вошел в избу и, не раздеваясь,
прилег на лавке. Окно над ним было раскрыто.
Стояло полное безветрие. Большое желтое пламя лучины стояло прямо.
Гулко бились мухи, подчеркивая томительную тяжесть ночи. На полатях впе-
ремежку с затейливым и длинным похрапываньем бредил Савелий о Людмиле
Иванне. Мнилась, видно, и пьяному поповская дочка.
"Разницы нет, кто у них там... в городу, - вспомнил Семен слова Про-
хора Стафеева. - Мы-то все одно - мужики! Разве ж может мышь из своей
кожи вылезть? Мышь растет и гора растет, но не сравняется мышь с горой.
А если не сравняться мышу с горой, так какая нам тогда разница?" -
"Раз-ни-ца... два-ни-ца... три-ни-ца"... От усталости слова начали рас-
падаться в Семеновом сознаньи, складывались по иному, теряли свой перво-
начальный облик и смысл.
Тут бабочка-ночница ворвалась в окно и заметалась вкруг огня серым
неживым пятном. Пятно стало носиться все быстрей, словно для того, чтоб
еще больше утомить и без того слипающиеся Семеновы глаза. Вдруг дверь в
избу распахнулась, и долго потом помнил Семен, как бурно, по живому, за-
качалось пламя лучины. Четверо взошли и стояли посреди избы. Один, и,
очевидно, самый главный, встал к Семену спиной. Лица его не было видно,
но что-то мучительно знакомое, неугадываемое, мнилось Семену в сутулова-
той его спине. "Возьмите его!" - тихо сказал этот, и остальные сразу до-
гадались, что речь шла о Семене.
Семен и не сопротивлялся. Казалось, что все мышцы его стали из вязко-
го, покорного всякому чужому хотенью свинца. Его взяли и повели. Чело-
век, скрывший лицо, шел впереди, а вслед за ним те трое, которые вели
Семена куда-то за околицу, в ночь. "В поле ведут!" - решил Семен и тот-
час же решил бежать. Он напряг все свое свинцовое тело и, распихнув лю-
дей по сторонам, кинулся бежать наугад. Непонятно подкашивались ноги.
Непонятно быстро догоняли сзади и все еще не могли догнать. Семен по-
чувствовал вдруг, что тот, главный, уже обернулся и показывает пальцем
ему вослед. Обернуться - значило увидеть и удовлетворить мучительное
незнание об этом, главном. Обернуться - значило умереть. Семен скакал
немыслимыми скачками, яростно торопя непослушные ноги.
Вдруг погоня остановилась, топот ее перестал быть слышным. "Здесь от-
дышусь", подумал Семен и, прислонясь к какой-то березе, стал глядеть ту-
да, назад, в черное поле, где осталась погоня. Позади раздался еле уло-
вимый шорох. Семен обернулся и увидел два коротких огня. Семен напрягся
понять, и пошевелился, и стряхнул сон.
Мать, Анисья, присев к нему на лавку, укрывала ему ноги кофтой. Бабья
тоска делала ее глаза покорными, а движенья медленными, почти ленивыми.
- Не укрывай, и без того в поту весь, - сипло сказал Семен.
- Сенюшка... что ж теперь лучше аль хуже будет?.. - тихо спросила
она.
И все еще чудилась Семену недавняя погоня, все еще застлано было соз-
нанье тревожными впечатленьями сна. За окном, из рыхлого бессолнечного
неба уходила ночь. Где-то далеко, в короткой струйке ветерка прогорлани-
ли голоса и гармони. Мухи затихли. Веяло холодком. Семен свесил ноги с
лавки и потер лоб рукой. Анисья копошилась с новой лучиной, вставляя ее
в светец вместо догоревшей.
- Не зажигай, светает... - сказал Семен. - Дай водицы попить.
Выпив воды, тоже из ковша, Семен вышел из избы. Недавний бред живо
стоял в памяти, - неощутимо вкралось желание увидеть наяву, так же ли
черно кочкастое поле, по которому бежал, стоит ли на нем береза, которая
росла в черном том, кочкастом поле его сна.
На улице стояла полная тишина, нарушаемая глухими и редкими стуками:
караульные бабы стучали мешалками. Небо уже таило в себе некую беле-
сость, но имела белесость красноватый отлив для сонного Семенова взора.
Когда, делая кратчайший путь, перелезал в одном месте через изгородь,
увидел на исполкомском месте обгорелые и все еще тлеющие бревна, наворо-
ченные друг на друга как попало. Уже среди ночи испугались мужики
большого огня и попритушили расходившееся пламя. Теперь кое-где среди
бревен проползала ленивая искра кривым путем и так же одиноко затухала.
Семен шел по той же дороге, по которой вели его люди из сна. Но уже
ничего сходного с медленно-забываемой сонной жутью не было. На черном
поле стояла высокая и темная конопля, шумевшая при ветерках. Несли ве-
терки прямо в лицо одуряющее дыханье конопли. Откуда-то из невидных ще-
лей неба уже сочился скудный свет. Чем больше приходило его, тем сильней
выявлялись вещи, теряя свою призрачность, - тем невероятней казалась вся
минувшая ночь.
Развязалась обмотка. Семен, поставив ногу на жердь конопляной загоро-
ды, стал распускать износившуюся грязную тесемку и тотчас же услышал
чей-то гулкий бег. Звуки бега быстро приближались, было в них что-то,
что заставляло прислушаться и ждать. Наскоро закрутив тесемку, Семен по-
шел навстречу бегущему и ждал у поворота дороги.
Женщина в городском платье, явившаяся из-за конопли, бежала прямо на
него. Напуганная чем-то, она спотыкалась и сбивалась с бега на мелкий
неровный шаг, - еще издали стало слышно Семену ее убыстренное дыханье.
- ... там, гонятся! - прикричала она, хватая Семена за руку и почти
повисая на нем.
Обвитый ее руками, безмолвный от удивления неожиданностью, он слушал
сильным своим сердцем, как колотилось рядом с ним другое сердце, ма-
ленькое, у прибежавшей с рассветной стороны. Лицо ее было спрятано у не-
го на груди, но он уже узнал ее по знакомому завитку волос возле уха.
- Откуда бежишь?.. - с нескрытой угрюмостью спросил Семен, отводя го-
лову в сторону.
Она подняла глаза на него и оттолкнулась, как от чужого.
- Сеня... - скорее с испугом, чем с радостью вскричала Настя.
Но и радость Семена, о которой он вскоре не преминул сказать, была не
настоящая. Неожиданный приход Насти нарушал чистоту и ясность всех его
рассуждений о значении вчерашнего дня. - Одновременно тяжкий топот не
одной пары сапог и лаптей приблизился к тому месту дороги, где они стоя-
ли, за коноплей.
- ...тута... тута! - кричал кто-то, кто бежал впереди. За плечом его
в такт бегу повизгивала гармонь.
- Братишки... и мне оставьте! - подпискивал какой-то из отставших.
- Ладно, ладно... найти сперва, - восторженно откликался третий.
Семен стоял на самом повороте. Первый, вылетевший из-за угла, натк-
нулся на Семена. Семен подался грудью вперед и тот отлетел в сторону.
Впрочем, он тотчас же поднялся и отряхивал пыль с дешевого и узкого ему
пиджачка, немало, судя по складкам, пролежавшего в сундуке. Это был Анд-
рюшка Подпрятов.
Теперь он со злобной внимательностью смотрел на Настю, - Настя стояла
спиной к ним. Остальные - кто что: грызли ногти, подтягивали пояски,
просто водили мутными непонимающими глазами, а один, нагнувшись, оцепе-
нело, трогал пальцами оторвавшуюся в беге подошву сапога и качал голо-
вой.
- Что ж, приятели... семеро на одное напали? - сдержанно сказал Се-
мен, усмехаясь на удивлявшегося оторванной подошве. - Нехорошо ведь!
- Вся власть на местах! - с пьяным упорством отвечал Подпрятов, ко-
сясь на остальных и понукая их на дерзость. - Кто ты такой тута?.. - и
опять он тряхнул головой.
- Не лезь, Андрюшка! Дай ему самому побаловаться, - сказал другой с
лицом, опухшим от бессонницы и хмеля.
- Кто такой?.. - переспросил Семен и лицо его надулось сдержанным бе-
шенством. - А вот кто... становись один на один, я из тебя все потроха
вытрясу... ну!
- Хорош, хорош... давал чорт грош, да и тот спятился! - в каком-то
остолбенении и невпопад выпалил Андрюшка, но тотчас же испугался, едва
взглянул в осунувшееся лицо Семена. Теперь уже о полном смирении говори-
ли Андрюшкины, за минуту перед тем наглые, глаза.
- Ладно уж, не гневись! Сам знаешь, разгулялось... видим свежатинка
бежит... - он помолчал, сощелкивая пятнышко грязи с картуза. Поднявшийся
ветерок пошевеливал коноплю: она шумела и пуще насыщала воздух того мес-
та пьянящим духом. - Да мы к тебе и бежали. Думаешь, за бабой твоей гна-
лись! Своих, что ль у нас нету? Как же! Нужна она нам ровно зуб в дыре!
Мы к тебе с вестью бежали... беда случилась!
- Ну?.. - Семен собрался уходить.
- Да вот! Серега-те Гусак... ведь убежал! У Исаевой Сечи привязан
был, - глухим недовольным голосом рассказывал Андрюшка Подпрятов. - Ну,
мы и пошли вот сейчас... побаловаться хотели. А там даже и веревочки
след простыл. Такая беда!.. Главное: веревочка-те зачем ему?..
- Его не иначе как Марфушка спустила, - заговорил другой. - Сейчас
встретили, так похвалялась, будто Серега сватался. Так и Брыкин сказы-
вал. И это очень возможно!
- А сам-то Брыкин где? - спросил Семен, ища его глазами.
- А тут был... тут! Где ж он? - засуетился вокруг самого себя Подпря-
тов. - Вот и бежал с нами... Поотстал, должно!
Еще с минуту стояли молча, думая о Половинкинском побеге. Совсем
рассвело. С села доносились ржанья коня и крики петухов. Стороны разош-
лись; ни одна, ни другая не была довольна происшедшим разговором. Одно
явствовало: Семен крепко сидел на занятом месте. - Настя шла рядом с Се-
меном и молчала. "По чужому встретились", с удивлением думал Семен и был
прав: за время разлуки что-то сломалось в их отношениях, любое слово,
сказанное искренно, показалось бы ложным.
- Я по письму твоему приехала... Ты ведь звал меня? - оправдывающимся
тоном произнесла, наконец, Настя.
- Вот и хорошо сделала, - неловко сказал Семен и до самого дома не
задал ей ни одного вопроса ни о чем.
А те, семеро, Настины загонщики, шли в другую сторону. Облачье над
лесом прорвалось, и в длинной щели стояло солнце, какое-то чужое, ненас-
тоящее, как восходная луна. Словно стыдясь непутных своих, разбухших от
разгула лиц, шли все семеро с опущенными головами. И вот, сперва про се-
бя, а потом все громче, затянул один плачевным напевом и на высокой ноте
песню. Песня та была длинна и жалобна, на верхних своих запевах сердце
щемила.
Ее слушая, молчало все кругом: даже жаворонки не вертелись, как обыч-
но, над полями в то утро. Да и нечему было радоваться жаворонкам: день
вставал угрюмый и нехороший, как большое распухшее лицо, с глазами, еще
красными от вчерашнего хмеля.
Часть третья.
I. Похмелье.
Подобно тому, как будит паденье камня отстоявшийся на дне ил, ненуж-
ный ни для чего, кроме как чтоб водилась в нем ползучая безглазая жизнь,
и поднимается ил и мутит воду, - так же возмутились стоячие воды Воровс-
кой тишины. Поднялся ил и обволок небо, солнце скрылось, и как будто да-
же укоротились дни. Нет веселья в повествованьи о черных, похмельных
днях Воров.
...Наскакали верховые посланцы на девять окрестных деревень, стали
говорить неуказанные речи. Непонятны были чужому уху темные реченья их и
про обширность поля, и про шумливость леса, и про великую нашу ширь и
воль. А смысл у всех был один: кровь. И еще не закатилось солнце пох-
мельного дня, как взгудели мужики у исполкомов, засвистали колья и кам-
ни, и нахлынула кровь на кровь. Когда пришла холодная ночь, власти-
тельница сна и покоя, застала она на деревнях другую, людскую ночь, бес-
сонную, неспокойную. Не стали соперницы спорить, кому место, - обнявшись
тесно, как сестры, повисли над Воровской округой. В ту ночь молчало вся-
кое ночное, одно только было: гульливая топотьба взбесившихся человечьих
ног.
Не везде гладко проходило. В Попузине стрелял председатель и подранил
жеребеночка. За жеребеночка пуще остервенились мужики - помереть не дав,
потащили за ноги к колодцу. В Малюге обошлось без убийства. Исполкомщи-
ки, предупрежденные событиями предыдущих дней, выехали наскоро, в чем
были, оставив на месте свой убогий скарб. Даже смутились в своей неуто-
ленной злости мужики: сломали стол в исполкомской избе, за то, что де и
стол советский, портретикам выкололи глаза. Кстати уж покололи на лучину
и образа, найденные у сбежавшего председателя в чулане, а линялый флажок
подарили старику Микитаю Соломкину на рубаху или на другое что, - знак
уважения молодости к очевидному старшинству.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52