На освещенном фонарями и факелами гостиничном дворе царил такой же беспорядок, как и во всём Северном Сна-Тонре — похоже, здесь устроили госпиталь для раненых, и постояльцы, чем могли, помогали пострадавшим. Последних становилось всё больше: люди постепенно приходили в себя и принимались растаскивать завалы, спасая тех, кого еще можно было спасти, и относили их в такие вот на скорую руку устроенные лечебницы.
— Э, да я тебя знаю, — заявила Иссканру госпожа Бриноклар. И велела «засову»: — Отпусти его, это парень, который наведывался к Танайе… а-а, ты же ее не помнишь. Одна из кухонных работниц… неважно, ступай, помоги, вон, кажется, привезли новых клиентов. — «Засов» поспешил к группе мужчин и женщин, тянувших за собой двухколесную арбу, на которой лежали раненые. Госпожа Бриноклар повернулась к Иссканру: — Уехала Танайя. Ты ж, наверное, знаешь, что она не отсюда родом. Матушка у нее при смерти была, дядюшку и его жену вообще желтая мокрень скосила — так что собрала Танайя вещички и подалась в свою деревушку, хозяйство-то нужно кому-то вести, верно?
— Когда вернется? — только и догадался спросить Иссканр.
— Да вроде не собиралась. И как ей вернуться, когда двое малых племянников да хворая мать? Просила тебе передать, мол, хорошо ей с тобой было. Ты прости, мне сейчас не до того, видишь, какая беда приключилась. Адрес она оставила на всякий случай, потом дам тебе… ох, ты ж читать не умеешь.
— Умею.
— Ага. — Она посмотрела на Иссканра с легким удивлением, но промолчала. Дел действительно было невпроворот, не до странного паренька из караванной охраны. Умеет читать и умеет, им небось в пути всё равно заниматься нечем. — Ты как, сильно торопишься? Поможешь моим «засовам» с больными?
Иссканр согласился — и поступил в полное распоряжение к тому самому громиле, который встретил его у ворот. Оставшуюся часть ночи парень вместе с «засовами» госпожи Бриноклар занимался тем, что переносил тяжелораненых, способным же ходить помогал добраться до врачевателей. Было и много другой работы, трудной и грязной, не дозволявшей задумываться ни о чем больше. И когда улица внезапно покачнулась, а в глазах потемнело, Иссканр решил, что просто устал. Голос дежурного врачевателя, на рабочий стол которого он сейчас оперся, звучал словно из далекого Нуллатона:
— Эй, в чем!.. Приятель, да у тебя же всё предплечье обожжено! Кто-нибудь, помогите его уложить — и несите кипяток, промыть инструменты. Потом, потом, Кигурш, сам закончи с той дамочкой, заштопай рану, перевяжи и напои сонным настоем, да, мне сейчас… зверобоги! да вы только поглядите, что у парня с рукой! Госпожа Бриноклар, как вы вообще могли допустить его к работе, он же уже не один час ходит с этими ожогами! На стол его, немедленно!..
Голоса пропали, пропал свет, и только остался во рту металлический привкус крови, к которому Иссканр уже успел привыкнуть, — всё это время, пока помогал больным, он закусывал от боли нижнюю губу, считая, что его-то раны как раз не смертельные…
Полторы недели он провалялся в гостинице ступениатов, ставшей теперь госпиталем. Лукьерр и кое-кто из охранников каравана наведывались к Иссканру — всё равно из-за колоссальных разрушений в Северном Сна-Тонре множество сделок сорвалось и караван вынужден был задержаться дольше запланированного. «Хуккрэн роет копытом землю, — улыбался Лукьерр. — Считает, тут дело нечисто, и, кажется, подозревает, что всё это устроил ты один, только из неприязни к нему». Иссканр пожимал плечами: он-то знал… хотя иногда, вспоминая про тот невидимый колпак… нет, конечно, Держатели обрушились не из-за Иссканра, тут и думать нечего! И вообще, пора снова заняться записками брата Гланнаха — жаль, их у Иссканра отобрала госпожа Бриноклар, когда застала больного за таким «утомительным занятием». Управительница гостиницы считала себя виноватой, что не сразу заметила ожоги Иссканра, и всячески старалась вину загладить. Иногда ее старания представлялись Иссканру чрезмерными — вот как в случае с записками монаха. Конечно, госпожа Бриноклар обещала вернуть их — пусть только сперва Иссканр выздоровеет.
Он ругался, умолял, уверял, что чтение ему не повредит — управительница была непреклонна. В конце концов Иссканр смирился.
Точно так же смирился он и с тем, что в ближайшее время не увидится с Танайей. Может, оно и к лучшему? Он не знал; в глубине души был рад, что всё решилось само собой, и сам же досадовал на себя за эту радость… хотя — не слишком.
Он взял у госпожи Бриноклар адрес Танайиной деревушки, чтобы по окончании поисков, связанных с записками брата Гланнаха, навестить ее. А можно будет и не навещать. Лежа на госпитальной койке, глядя в потемневший от времени потолок, Иссканр, как и тогда, на мосту, почувствовал, что жизнь его меняется — и кто знает, куда приведут записки монаха?.. Меняется жизнь, меняется сам Иссканр… на мгновение ему показалось, что мир вокруг бешено завертелся: разноцветные смазанные полосы извивались одуревшими червями, даже почудилось, что этажом ниже кричит кто-то из больных.
Он помотал головой — и наваждение прошло. Поэтому, когда здешний врачеватель полюбопытствовал, на что больной жалуется, Иссканр честно ответил: на госпожу Бриноклар, отобравшую мешочек с записками. А больше жаловаться не на что.
Наконец его отпустили, и вместе с караваном Иссканр поехал обратно на юг, чтобы в Дьенроке свернуть с привычного пути и направиться к побережью.
«Мы никогда не можем знать, насколько привлекаем внимание зверобогов — и угодны ли им наши деяния. А когда узнаём, как правило, бывает слишком поздно что-либо предпринимать», — писал брат Гланнах.
И Иссканру еще предстояло убедиться в этом на собственном примере.
* * *
Публика собралась — столько и на выступлении не каждый раз увидишь. Кажется, прежние гастроли Кайнора в Трех Соснах не пользовались таким, скажем прямо, бешеным успехом.
Толпу трясло, толпа неистовствовала. Какое там «хлеба!» — зрелищ, и только зрелищ! Крестьяне, кузнецы, кожевники, рыбаки, пастухи — сегодня все они превратились в зрителей. Или, если угодно, в прихожан — поскольку творимым действом руководил господин Хожмур.
Свежесбитый помостец со столбом в центре установили на самом краю дороги, где не так давно Гвоздь наблюдал за висевшими в небе грачами. Сейчас они, едва видимые на фоне черного неба, растопырили крылья и вот-вот собирались взлететь с ветвей, чем-то напуганные. Им, беднягам, тоже сегодня не дали как следует выспаться.
Под взъерошенное гудение толпы Кайнора привязали к столбу так, что он мог видеть и три сосны, и грачей на их ветвях, и людей вокруг. Видел он и дорогу, поле, тонущее в сумраке, повозку, на которой сюда доставили помостец. И еще — факелы, много факелов и много хвороста. Хватит, чтобы спалить не одного жонглера.
Как это там в законах Бердальфа Морепашца? «…Певцы и комедианты, глумословы и артисты всяких мастей есть люди, ни к какому из сословий не принадлежащие, и хоть к ворам и разбойникам без причины приравнивать их не следует, однако же и безоглядно доверять им не стоит». И еще: «А если кто словом или делом обидит артиста, пеней в качестве возмещения тому пусть служит тень обидчика».
Но не наоборот — верно, мудрый Морепашец? Хотя… — законы твои составлены не одним тобой, наверняка за спиной у тебя стояли верховные иерархи Церкви. И ты знал, что, если пойдешь против них, лишишься и земель, которые завоевал, и головы, которая тебе на плечах отнюдь не мешала…
Но разве мне, Кайнору из Мьекра, легче от этого понимания?!
Ведь я же не герой из баллад и баек, которые сам не раз горланил по кабакам! Посмотрите на меня: худой, избитый, совсем не зверобогоизбранный! Меня не запишут в святые мученики, меня даже похоронят за оградой кладбища, и кости мои станут поживой блохастых псов…
Гвоздь вдруг замер: показалось, что отзываясь на его мысли где-то далеко залаяла Друлли. Бред какой! Откуда ей здесь взяться?
Неоткуда. И всё же…
— …обвиняешься, — громогласно бубнил господин Хожмур, — в наведении чар колдовских, вредоносных, способствовании утоплению Кнурша Кружечника и…
«Ты еще обвини меня, что древоточцы в вашей храмовне идолов погрызли», — подумал Кайнор.
— …слово в свое оправдание? Или признаешь ты вину свою?
— Не признаю, — сказал Гвоздь, со скукой разглядывая обступивших его со всех сторон людей. «И ведь обычные лица, не хари какие-нибудь непотребные…»
— Доказать свою невинность можешь?
Во-от, тут они дыхание и затаили. В задних рядах встрепыхнулся господин Туллэк, готовый бороться за свой покой всеми доступными способами. Кайнор подмигнул ему.
— Не могу. Верьте на слово, что ль? — предложил, обращаясь уже к жрецу. Тот надулся индюком, покраснел, завращал глазами:
— Ах ты нечестивец! Шутковать решил?! На костер его!..
— Так уже ведь… — напомнил, показывая взглядом на хворост Гвоздь. Он понимал, что поведи себя иначе — и можно было бы оттянуть неизбежное. Но, во-первых, Кайнора, как это иногда случалось, понесло, а во-вторых, если «неизбежное» — так зачем оттягивать? Главное, что не топить собираются, верно?
Слова, всё это время игравшие в чехарду у него в голове, начали сами собой складываться в строки:
«Дожить до вечера без увечий»?
Зачем тебе, однодневке, вечность?!
Чужим плащом натирает плечи
возможность мучиться бесконечно.
Круг чертят мелом. Погасли свечи.
Шагаю смело судьбе навстречу!
И время — врал ты, мудрец, — не лечит!
И бремя, радость — уже далече.
Я был наивен, я был доверчив:
я сеял смех, а пожал лишь ветер.
И завсегдатай хмельной таверны
хохочет в спину мою гиеной.
Я прахом был — и я был вселенной —
святой провидец, подлец последний.
Луной кровавой во тьме алею —
такой ли вам я, толпа, милее?!
Так мажьте маслом и ешьте с хлебом
меня, поющего гимн хвалебный!
Сгорю безмолвно, углем дотлею… —
но, может, хоть одного согрею?
Не знаю. Верю…
— Последнее желание будет? — сплюнул господин Хожмур — Давай скорее, глумослов!
Гвоздь задумался, всего на секунду. По-прежнему где-то далеко и в то же время вот здесь, совсем рядом, лаяла собака.
— Свистнуть хочу, — провозгласил он народу свою последнюю волю.
— Так свисти, — предложили из толпы — без особого, впрочем, радушия.
Кайнор объяснил, что свистнуть ему хочется в свисток, а тот висит на шее; или развязывайте руки, или пусть кто-нибудь подойдет и вложит ему свисток в рот.
Господин Хожмур собственной персоной снизошел (вернее, поднялся на помостец) и, морщась, ткнул Гвоздю в губы свисток. Рыжий двинул бровями, мол, не заслоняй пейзажа в последние-то минуты, не на тебя же, злыдня, смотреть во время финального свиста, верно? Жрец отвалил.
Кайнор набрал воздуха в легкие и засвистел, переливчато, узорчато. Впрочем, свисток предназначался для Друлли, так что народ-то ничего и не услышал.
Им сейчас не до того было.
Дряхлым занавесом вздернулось и заплясало небо, грачи наконец-то оторвались от ветвей и с карканьем взмыли вверх, а по дороге, прямо на помостец, скакали гвардейцы, гвардейцы!.. «Вы чем тут занимаетесь, в-вашу!..» — «Да мы… да он… да сами видите…» Гвардейцы видели, гвардейцы ой как видели и ой как карали, вот уже и девятихвостки пошли выписывать по спинам и плечам, господин К'Дунель не останавливал, он только фургонам Жмуновым велел остановиться да, спешившись, скорым шагом направился к помостцу. Лично резал веревки на Гвозде, улыбался в усы.
«Сейчас еще обниматься полезет», — подумал Кайнор.
И действительно, господин капитан заключил его в свои крепкие, можно сказать, братские объятия. А заключивши, прошептал на ухо, чтоб другие не слышали: «Еще раз попытаешься сбежать, я всех твоих акробатов на хрен повырежу, понял? И псину твою живьем крысам скормлю. Если понял — кивни».
Кайнор — человек негордый и неглупый — понял и кивнул.
И даже похлопал К'Дунеля по спине в приступе ответной братской любви.
ГЛАВА ШЕСТАЯ

«Где наследил великий Бердальф…». Что испугало кальмаров. В Шатрах Захребетников. Гостеприимство монахов. Прогулки по ночному кораблю. «Неподдельное смущение и искренняя наивность»

Иль по снегу бреду,
иль пустыней, в бреду, —
словно грешник в аду,
я пощады не жду.
Кто-то спросит:
«Живешь для чего ты, бродяга?»
«Не живу! Я лечу…
пусть — вот-вот упаду! »
Кайнор из Мьекра по прозвищу Рыжий Гвоздь
Рыбацкая деревушка со звучным названием След Бердальфа, по сути, принадлежала монастырю Акулы Неустанной. Считалось, что именно здесь почти пятьсот лет назад великий мореплаватель и воин, основатель династии иншгурранских правителей, впервые ступил на берег Ллаургина — тогда еще не Отсеченного. Он приплыл сюда во главе множества искателей приключений, оставивших свои дома и отправившихся в новые земли «по веленью сердец своих» (а также, не сомневался Иссканр, из-за манящего сияния баснословных заморских богатств). Самого же Морепашца призвала в дорогу Неустанная.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89