— Думаешь, заметил нас?
Старик ухнул простудившимся филином, что, вероятно, должно было означать смех.
— Еще как заметил! Если ты помнишь, Дракон не нисходил уже давненько. И это его появление… не думаю, что Огненосному приспичило поохотиться на шрхуров-муфлонов.
— Но… — Фриний осекся и скривил в гримасе надломленный рот. Два шрама, тянувшиеся от уголков губ к ушам чародея, отчетливо проступили, придавая ему сходство со вставшей на задние лапы жабой. — Ладно, — сказал он. — Всякие «но» оставим на потом. Если Дракон здесь из-за нас, тем более нужно спешить.
Подросток, всё это время простоявший рядом с отстраненным видом деревенского полудурка, вдруг оглушительно чихнул. И снова замер дурак дураком.
Каковым, собственно, и был.
— Верно, — отозвался старик. — Пойдем. Хорошо, если успеем до ночи.
Был шестнадцатый день месяца Дракона 700 года от Первого Нисхождения.
Огненосный над их головами продолжал с каллиграфической точностью выписывать круги.
* * *
…в начале месяца Кабарги 699 года от П Н.
В каждом мире, стране, городе и в каждой, буквально каждой голове будь это хитиновая бусинка муравья-стражника или же костяное вместилище человечьих мозгов, — везде прописаны свои законы и свои запреты.
«Не укради!» — дружно упреждают священные страницы «Бытия», родители и начальник городской стражи. Доводы последнего оказываются наиболее весомыми — не крадешь или крадешь так, чтобы начальник не прознал (родители к этому времени давно переселились во Внешние Пустоты).
«Не прелюбодействуй! » — наставляют те же страницы вкупе с собственной женой и мужем твоей полюбовницы. «Больше не буду! » — клянешься, прыгая из окна в исподнем; позади — рев рогоносца и звон разбитой посуды.
Оврагом, щедро поросшим несносно колючими кустами, выбираешься за пределы деревни. Достранствовался, жонглер, доскитался — по чужим кроватям! Теперь главное, чтобы муж Зойи не узнал тебя — ни сейчас, по брошенному в бегстве тряпью, ни потом, на вечернем выступлении.
Не выступать — нельзя.
Кстати, нужно еще успеть вовремя вернуться.
Кайнор остановился, чтобы перевести дух и подсчитать потери, нынешние и грядущие. Нынешние не радовали, но и не сильно печалили: кафтан и так уже старый был, пусть подавится он этим кафтаном!
«Ах, Сколопендра меня пожри, свистулька в кармане осталась!» грошовая безделица, но Кайнор ею отсвистывал ритм для Друлли! Теперь… теперь — полный финал. Потому что собака, умеющая считать, что ни говори, гвоздь программы. Теперь пиши пропало. Жмун с него три шкуры спустит или вообще выгонит из труппы, давно ведь грозился. И признаться-то нельзя, что да почему, — Лютен, жена Кайнора, ой не дура!.. то есть дура, конечно, дура, но не настолько же! А «потерял» не пройдет, все знают про Кайнорову внимательность к своим вещам (да и к чужим… н-да… тоже).
В колючем и сыром овраге было холодно, и Кайнор, плюнув на всё, решил сперва вернуться к повозкам: там уж что-нибудь сообразит. Хорошо, сапоги успел натянуть за мгновение до конфуза, теперь не нужно месить босыми ногами грязюку.
Месишь сапогами.
Руками приобнял себя за плечи, сорочка веселым парусом полощется на ветру и цепляется за всё вокруг. Идешь, сопровождаемый непрерывным треском, и оставляешь на ветвях клочья да нитки.
«В сущности, — заявил воображаемым собеседникам Кайнор, — есть даже нечто положительное в таких переделках. Подымают, знаете ли, самооценку, кровь, знаете ли, разгоняют застоявшуюся… »
Он наткнулся на особо вредный куст, поцарапался — застоявшаяся кровь жизнерадостно проступила на запястье. Выругался: «В общем, всё верно, но в тридцать семь как-то оно не очень, по оврагам мельтешить. Несолидно».
Кайнор уже решил было завязать (хотя бы временно) с визитами к чужим женам, как овраг закончился. На поляне стояли фургоны, дымил забытый всеми костерок, стреноженные кони пощипывали траву.
Другие кони свирепо выплясывали на краю поляны. Восседавшие на них усачи выглядели внушительно, как и полагается королевским гвардейцам.
В первый момент Кайнор решил, что это за ним, Муж Зойи оказался не только рогатым, но еще сообразительным и глазастым, успел нажаловаться кому следует…
Бредятина! Откуда бы ему староста деревни гвардейцев достал, из кармана своего, что ли? Или у старосты в подвальчике хранится набор бутылок, открываешь такую, а оттуда — гвардейцы, гвардейцы!.. — «Что прикажешь, хозяин?»
Ага, сейчас! У старосты-то подвальчик не пустой, конечно, но бутылки там наверняка более приятного свойства.
Тогда откуда взялись эти хмыри на лошадях?
Впрочем, откуда бы ни взялись, Кайнору лучше в таком виде им на глаза не попадаться. Он вернулся в овраг, с которым почти сроднился, и залег в кустах, откуда мог видеть всю поляну с творящимся на ней действом.
А творилось странное.
Жмун, растрепанный и недоумевающий, стоял перед гвардейцами в окружении остальных циркачей едва ли не по стойке смирно. Кайнор знал Жмуна уже не один год и впервые видел таким. Смирением старый фокусник никогда не отличался: даже если вел себя вроде бы почтительно, умел, жучина, тоном или просто разворотом плеч показать, что подчиняется лишь внешне, по принуждению.
Сейчас вся фигура Жмуна являла сплошную покорность. Гвардеец (видно, старший в отряде) нависал над фокусником нешутейным обещанием скорой расправы за грехи этой и всех прошлых Жмуновых жизней. Скупые, презрительные движения, короткие слова-плевки — так высокородный господин швыряет горсть медяков нищему калеке.
Жмун покачал головой, отказываясь от подачки.
…Росчерк плетки-девятихвостки в руках одного из гвардейцев — на рубахе старого фокусника проступают небрежные наброски будущей трагедии.
…Санандр, силач и акробат труппы, подается вперед, чтобы то ли закрыть собой Жмуна, то ли перехватить руку гвардейца… — не успевает. Занесенную для очередного удара плетку останавливает еще одна горсть слов. Гвардеец, повинуясь приказу капитана, опускает плетку и отъезжает чуть назад.
…Кровавые росчерки растекаются на рубахе Жмуна — не трагедия это, а всего лишь дешевый фарс, репетиция актеров-неудачников. Так не играют, таких характеров не бывает!
…Капитан гвардейцев спешивается и просит у Жмуна прощения за «излишнюю горячность своего подчиненного. Не обижайтесь».
«Может, я выпрыгнул не в то окно? — забеспокоился Кайнор. — Может, у хитруньи-Зойи в комнате была какая-нибудь волшебная рама, пройдя через которую — или выпрыгнув, и непременно в подштанниках, — попадаешь в другой мир? Мир, где гвардейцы интересуются безобидными циркачами, а их капитаны способны просить о прощении у безродных?»
Проще поверить в волшебные бутылочки из подвала старосты!
Жмун тем временем выслушивает очередную порцию вопросов. Снова качает головой и хмуро косится на остальных гвардейцев, которые по-прежнему гарцуют вокруг труппы.
«Мы всё-таки подождем», — и капитан велит своим спешиться.
«Вы-то подождете, — затосковал в кустах Кайнор. — А мне каково здесь?!»
Однако он еще не готов идти к фургонам, прямо в лапы гвардейцев. Теперь, когда первый мандраж миновал, Кайнор понял, что приехали эти щеголи, конечно, не из-за сегодняшнего конфуза в доме Зойи.
Но — и это он тоже понимает совершенно отчетливо — приехали они именно за ним, Кайнором из Мьекра по прозвищу Рыжий Гвоздь.
Поэтому он лежит, как лежал — брюхом в грязи, задницей — к медленно тускнеющему небу, — и бдит. Рано или поздно Жмун подаст знак или найдет другой способ связаться с ним.
Жмун действительно нашел такой способ, но сперва решил занять чем-нибудь гостей, чтобы, значит, не скучали. И, скучая, по сторонам не зыркали.
За дело принялась Киколь — будто бы решила порепетировать в преддверии будущего вечернего выступления. Ее танцы пользовались бешеным успехом у любой публики, которая хотя бы наполовину состояла из мужчин. Кайнор сперва решил, что затея с танцами в данном случае не сработает. Слишком грубо, слишком явно. В конце концов, пошло. А капитан гвардейцев — не-ет, не дурак, это даже отсюда, из кустов, видно.
Однако, словно в подтверждение тезиса о «так не играют, таких характеров не бывает», гвардейцы повели себя согласно ожиданиям Жмуна. Ржали громче собственных лошадей и увлеченно толкали друг друга локтями: погляди, какова цыпочка!
Киколь-цыпочка соответствовала; да что там, даже Кайнор в своей импровизированной засаде загляделся. А заглядевшись, не заметил Друлли, которая незаметно подобралась к Кайноровой лежке. Когда влажный нос ткнулся ему в шею, жонглер едва не завопил от испуга.
— Фу ты, дура! — облегченно прошептал он, едва понял, что это не жаждущий общения упырь с ближайшего погоста и не отбившийся от отряда гвардеец. — Нельзя же так!
Друлли смущенно попятилась, дескать, извини, вообще-то, для тебя же стараюсь. Из-под ошейника выглядывал косой уголок записки.
От Лютен, понял Кайнор, развернув листок. Почерк — ее; не почерк, а сплошные гадючьи следы, причем гадюки бешеной. Словом, хорошо отображает ее подлую натуру. А вот прочитать… н-да, сложновато.
«Туд тибя дажжидаюца тваи друзья. Старые. Прихади скарей».
Это она хорошо придумала. Даже если бы гвардейцы поймали Друлли, можно было сказать, что Лютен нарочно послала собаку за муженьком. И никто не заметит трех штришков внизу письма, а ведь в них зашифровано: «Держись от нас подальше, пока гвардейцы не свалят. Если не свалят — встречаемся в Трех Соснах».
Три Сосны — это деревня дальше по тракту, если на юг ехать.
В другой раз, будь Кайнор при кафтане и штанах, он бы прямо туда и отправился. Но сегодняшние скачки из окна такую возможность исключили напрочь. До ночи, во всяком случае, придется полежать в кустах, а дальше — по обстоятельствам.
Кайнор аккуратно оборвал уголок с тремя штришками и вложил письмо за ошейник Друлли. Потрепал лохматую по загривку:
— Извини, что ничего с собой нет. В другой раз сквитаемся, морда. Ну, беги!
Друлли засеменила к фургонам, по-щенячьи выворачивая задние лапы. Кайнор поневоле улыбнулся: он выходил ее из мокрой, дрожащей зверушки размером не больше детского кулачка. Никто в труппе не верил тогда, что собачка выживет…
«Нашел время сантименты разводить, старый пень!» — Кайнор потер шею и решил, что вполне может позволить себе вздремнуть. Ночка при любом раскладе предстояла еще та…
— Ты только не дергайся, — послышалось позади. — А ти-ихо-тихо руки за голову — и вставай.
Медленно и «ти-ихо» Кайнор поднялся.
— Вот молодец, — проворчал гвардеец, Цапля ведает как оказавшийся у него за спиной. — Теперь двигай к фургонам. Тебя уж все заждались, Гвоздь.
В каждой голове — куда деваться! — прописаны свои законы и запреты. А еще — советы: не поступать так-то и так-то. В Кайноровой, например, сейчас ожила и запульсировала рекомендация повиноваться пленителю во всём и беспрекословно.
Прямо сквозь кусты, не заботясь уже об изодранном исподнем, он побрел к фургонам.
Друлли, углядев любимого хозяина, зашлась лаем и побежала встречать.
Тварь неразумная, что возьмешь…
* * *
До ночи они не успевали, ну никак.
Зато исчез Дракон — в какой-то момент Фриний посмотрел на небо и не увидел Огненосного. Старик на это только насмешливо проухал филином — наверное, заметил отсутствие зверобога уже давно, однако не счел нужным уведомить остальных.
«Это просто игра такая, — ничуть не разозлился Фриний. — Кто кого выведет — из Лабиринта и из себя. И каждый считает, что он что-то значит, что он — полновесный игрок. Но лишь я знаю настоящие правила. А мои попутчики — не больше, чем пешки. У каждого из них — ладно, каждого из нас, — есть причины идти в Лабиринт. Старый Быйца собирается наконец-то умереть. Иссканр ищет правду. Но по сути они ничем не отличаются от Мыкуна, которого я веду, — и поэтому он идет. Велю сесть — не сядет, нужно будет легонько надавить ему на плечи. Накормлю — поест. И так далее».
— Он вернется, — прокаркал Быйца.
— Что?
— Он улетел. Но он следит за нами. И вернется, когда будет нужно, — всё это Быйца прохрипел, не поднимая глаз от каменистой тропы. И с каждым словом всё аккуратнее вышагивал, похожий на механическую игрушку какого-нибудь графенка. Очень своеобразную игрушку очень ненормального графенка.
— А когда будет нужно? — не сдержался Фриний.
— Когда мы дойдем, — пообещал старик. — Значит, не сегодня.
И правда, небо темнело быстро и неотвратимо. Закиданного шапками-тучами солнца уже почти не было видно, и тени, глубокие, хищные, понемногу выползали из своих укрытий.
— Привал, — сдался Фриний.
«Какой смысл не признавать очевидного? Вон и пещера виднеется справа от тропы. Конечно, уютной ее посчитает только какой-нибудь облезлый барс-неудачник, но мы сюда не отдыхать явились. Для ночевки — сгодится».
В пещере воняло задворками королевского зверинца. И еще чем-то неуловимым, почему-то напомнившим Фринию о храме Стоногой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89