«Ну и заклюй вас Разящая! — ругнулся в сердцах на птиц. — вас, и всех этих…» Под «этими» подразумевались менестрель, трактирщики, господин Туллэк с его укоризненным взглядом и мудрыми беседами, жизнерадостная графинька и простой, как виселица, Дальмин. Да, и покойный Н'Адер, мастер эпистолярного жанра, тоже. Он — в первую очередь.
Правда, Дальмина Гвоздю ругать как бы и не с руки, всё-таки позволил развеяться, да и графинька поддержала предложение господина Туллэка: «А почему бы вам, Кайнор, не заменить нашего кучера?» Верно, почему бы и нет? Надоело друг другу в рожи глядеть, на сиденьях мягоньких покачиваясь, и в оконце пялиться тоже надоело. Ты в него пялишься, а твое отражение — на тебя.
«Знаете, что по ту сторону клетки? Зеркала!»
А здесь, наверху, и воздух чище, и ветерок дует, птички поют (хоть и не показываются на глаза) — благодать! Настроение улучшается, и Гвоздь чувствует: вот-вот накатит то, что он называет «песенным зудом».
Он по привычке начинает насвистывать первый пришедший на ум мотивчик — обычно с этого начинается. Сперва мелодия, которая дает пинка воображению и поворачивает его в нужную сторону, потом — слова. Но сегодняшний «зуд» оказался слишком сильным, и мысли съехали совсем не туда. Почему-то Гвоздь вдруг вспомнил, что за все эти дни не сложил ни одной песни. Последней была «Ах, ржавчина!..» — так после нее уже вон сколько времени прошло
«Или и впрямь ржавеешь?»
Кайнор попытался сложить гвоздилку-другую. Вышло коряво… да нет, бездарно получилось, чего уж там.
«Что же со мной за гадство такое творится?!»
Вдобавок ко всему скворец, ангажированный местными знатоками примет, выбежал-таки из придорожных зарослей и стрелой пересек тракт. Мол, если кто сомневается, так я подтверждаю: неладное творится. И — то ли еще будет!
Поддерживая скворца, где-то вдалеке раздался собачий брех.
«А с другой стороны, если с собаками, значит, не „лесные стражи“…»
Он потер отчего-то вдруг зачесавшуюся грудь и покачал головой: к концу паломничества, Гвоздь, ты точно себя не узнаешь. Будешь шарахаться от воробьев, кидаться на каждого задевшего тебя струнодера и слагать квелые вирши. И жалеть, что не оказался этим их Носителем, поскольку…
— Стоп! Стоп, родимые, кому сказал!
Поперек тракта лежит упавшее дерево. Ну не совсем поперек — наискось, как будто само рухнуло. Может, и впрямь само?
Так или иначе, а радостей жизни это вместилище будущих дров не сулит. Или придется собственноручно разрубать, чтоб двуполка проехала, или разбойнички, если они дерево завалили, порубят.
Потом — после того, как порубят на щепки Гвоздя и его спутников.
Но и выбора-то особого нет, поскольку тракт здесь узок и экипаж не развернуть; и назад никак не сдашь. Значит, вперед до дерева, а там поглядим.
Гвоздь подогнал двуполку поближе и уже собирался крикнуть Айю-Шуну, чтобы тот прихватил с собой меч и вышел поглядел, что да как, но в это время над головой Кайнора нечто протяжно и противно свистнуло — шапки как ни бывало! Он кубарем скатился вниз и спрятался за экипажем. Стреляли справа от тракта, и стреляли, явно чтоб убить, не наклонись он, сейчас валялся бы в пыли, кровушкой истекал.
Ну не подонки ли, ну не душегубы ль?! А еще грабителями себя называют!
— Айю-Шун, всех подальше от двери! — рявкнул он как можно громче. — От окна — в первую очередь. И не вылазьте оттуда.
За спиной тонко тенькнула тетива разбойничьего лука — и стрела вошла в двуполку аккурат рядом со щекой Гвоздя. Он рванул на себя дверцу (с той стороны завизжали дамы-с), ввалился внутрь и выдохнул в большущие графинькины глаза: «Засада! » Это на случай, если не догадалась еще.
Потом взломал перегородку между мужской и женской половинами экипажа и порадовался при виде Айю-Шуна: меч на изготовку, взгляд спокойный и жесткий, таким можно куриц потрошить. Жаль, в кустах не курицы засели, а кое-кто поопасней.
— Много их? — полюбопытствовал господин Туллэк, который, кстати, тоже вытащил откуда-то клинок и уже успел прицепить на пояс. Захребетник, так его!
— Не меньше двух, — скривился Гвоздь. — Сперва жахнули справа, потом, когда я спрыгнул, слева добавили. Дерево завалили, чтоб не проехать, паскуды!
Слышно было, как испуганно ржут лошади, которым — ни сбежать, ни спрятаться. Впрочем, гривастым-то что, их никто убивать не станет, не в пример засевшим в двуполке.
— Полагаете, дело идет о выкупе? — не отставал врачеватель.
— Ни за вас, ни за меня никто и гроша ломаного не даст, — успокоил его Кайнор. — Разве что за графиню нашу — и то вряд ли. У вас есть родственники, госпожа Н'Адер?
— При чем здесь родственники? — раздраженно отмахнулась та. — Есть, но во всех смыслах дальние: и по крови, и отсюда они далеко. — И потянулась за сабелькой своей игрушечной, дуреха.
— Так! — рявкнул Гвоздь, не давая себя сбить с толку. — Что в том сундуке?
— При чем?..
— Отвечайте, графиня, не переспрашивайте, а отвечайте! Дальмин, а ты пока погляди, нет ли у нас здесь каких-нибудь… а-а, ладно. Так что в сундуке?
— Мои платья.
— Вываливайте их и посадите туда Матиль. Конопатая, будешь лежать на донышке тихо-тихо, что бы ни случилось! Договорились?
— Мне страшно, — прошептала она. В темноте глаза ее казались двумя бездонными провалами. — Мне страшно!
— Мне тоже. Но я в сундук не помещусь, поэтому придется лезть тебе. Давайте, графиня, не стойте с распахнутым ртом делайте, что говорят. Живо! Лисса, лапушка, помоги госпоже!
Пока они препирались, разбойники, видимо, тоже принимали решение. Наконец несколько человек вышли на тракт и первым делом занялись лошадьми. Они перерезали шлеи и увели их (лошадей), хотя, будь на месте «лесных стражей» Гвоздь, он бы в первую очередь занялся людьми.
— Ага, вот вспомнили наконец! — у двери встали три мужика с натянутыми луками. Глянул в другое окошко — та же картина.
— Вычапуй по одному, слышь! — Голос из ниоткуда. То есть звучит откуда-то слева, но обладателя не видать.
— Лучше давай ты к нам в гости заходи, — огрызнулся Гвоздь. — Или в штаны наложил от собственной смелости?
— Не крякай там, — лениво отозвался невидимый. — Раскладец простой, селезень. Или вы и дале трыпохаетесь в свое удовольствие — и тогда мы зайдем и вымем вас оттель, или сами выпрыгивайте. Если сами — приличных дам оставим в покое, остальных ласканем чутка — и тож отпустим. Ну, если какая решит с нами остацца — оставим, так и быть. Нет — всех вас тута вот раскладем и начиним по самую завязку, кого чем. Тебя, селезень, к примеру, яблоками. Конскими.
Дружный хор во главе с невидимым солистом грянул молодецки, распугивая птиц и заставляя господина Туллэка кривиться. «А их не меньше десяти, — прикинул Гвоздь. — Да, не сильно „трыпохнешься“ тут».
Он снова почесал грудь и мельком удивился: да что ж такое, неужто заразу прихватил в здешних койках? Не хватало еще…
— Не горячись! — крикнул невидимому, чтобы потянуть время. — Если все конские «яблоки» на меня потратишь, что сам-то жрать будешь?
— Зачем вы их злите? — вскинулась графинька.
— Ша! — отмахнулся он. — Сидите тихо и…
Да что ж такое с кожей на груди творится, Разящая меня заклюй!
Он оттянул рубаху и увидел, что дело не в неведомой кожной заразе, а в свистке, том самом, который предназначен для Друлли. Свисток явно нагрелся, да просто был горячущим, как каштан, выхваченный из костра!
Гвоздь за нитку вытянул свисток наружу и перебросил с ладони на ладонь, чтобы тот немного остыл. А потом, разумеется, не придумал ничего умнее, как подуть в него — и, конечно, обпек себе губы.
— Он сошел с ума, — мявкнула из своего уголка Талисса.
— Не больше твоего, — рассердился Рыжий. Снаружи невидимый уже кричал «Зажыгай!» — и затрещал факел у кого-то в руке.
— Ладно! — крикнул Гвоздь. — Ваша взяла. Мы выходим, жируйте!
И знаком показал Айю-Шуну, мол, приткнись где-нибудь, может, не заметят, за дверцей или еще как; хотя, конечно, надежда на это была маленькая. Сам заныкал парочку кинжалов (вдобавок к тем, что всегда носил с собой) — и распахнул дверцу с бабской половины.
— Бросай оружие! — хрипел невидимый. — И по одному давай, без трюков! Слышь, селезень?
«Слышу, слышу, — подумал тот, выходя из двуполки. — И всё никак в толк не возьму, с чего вы такие разговорчивые? »
Гвоздь бросил парочку кинжалов на землю — для достоверности, ибо кое-что оставил при себе. Огляделся; местные работники «пера» и топора бдительно следили за каждым его движением, стоя на расстоянии, чтобы, значит, предусмотреть всякое.
А вот уже забавная деталь: позади, на тракте, маячит всадница, высокая, коротко стриженная, облаченная в охотничий костюм. Не для нее ли «лесные стражи» устроили такое многословное представление?
Вполне может быть.
— Имя! — хрипит их главарь. Теперь он виден Гвоздю: коренастый, с лицом, изувеченным шрамами, которых не скрывает даже густая неровная поросль, с оттопыренным левым ухом. Забавный персонаж, ему бы в паяцы, а не в «лесные стражи».
«А ведь такой убьет — просто чтобы доказать себе и своим людям, что по-прежнему чего-то стоит». Рыжий бы предпочел иметь дело с более, так сказать, толковыми грабителями. Хоть те, конечно, не рассусоливали бы…
— Имя! Я сказал!..
— Дальмин, — ляпнул Гвоздь невесть почему.
— Ка-ак?
— Дальмин. — «Он что, еще и глуховат в придачу?!»
— Кучер ихний, — подал голос один из лучников. — Всё сходится.
— Ежли кучер, тады руки за голову и чапай, куда мои молодцы скажут, — велел хрипатый. — Не будешь языком шаларить, живым оставлю.
— Только один вопрос, — не сдержался Гвоздь. — Собаки-то вам зачем?
— Че-его?
«Ну точно глухой! Лают же совсем рядом».
— Собаки, говорю, вам…
— Кукушонок на охоту выбрался, Топырь! — завопил вдруг кто-то из «молодцев». — С Дровосеком-младшим! Смаргивать надо!
— Чтоб те ежей рожать! — ругнулся хрипатый. — Поджигай карету! Я сказал, поджигай, т-твою!.. — Поскольку факельщик уже драпал в кусты, хрипатый сам подхватил горящую ветку и зашвырнул на крышу двуполки. — Двери подпирайте, а этого…
«Хрен те с редискою, а не „этого“, — кинжалы-то у Гвоздя оставались с собой, а лучники давно уже не обращали на него внимания: одни вглядывались в чащу, откуда доносились песий лай и — теперь уже вполне отчетливо — топот копыт, другие решили не присматриваться, но поверить кричавшему — и воодушевленно драпали подальше отсюда. Последних Гвоздь трогать не стал, а двум другим послал „в подарок“ по кинжалу — в руки, разумеется. „Убил-то я за свою жизнь только двоих, графиня, но ранил намного больше народу!“
Еще одним кинжалом он «угостил» хрипатого, правда уже после того, как тот поджег двуполку. Из экипажа вылетел вооруженный мечом Айю-Шун и добавил беспорядку в и так не слишком стройные ряды «стражей». Даже господин Туллэк сунулся в драку, раскрутив над головой свою трость, — видать, не давало покоя геройское захребетное прошлое, но Гвоздь сгреб старика в охапку и оттащил подальше. Заденет еще кто локтем — выхаживай его потом, врачевателя.
После настал черед дам-с, их следовало извлечь из горящей двуполки вместе с наиболее важными сундуками (без них дурищи извлекаться не желали!); здесь Гвоздю очень помог Дальмин.
В общем, было чем заняться, и поэтому момент появления благородных господ Кайнор самым натуральным образом проморгал. Равно как и исчезновение загадочной всадницы в охотничьем костюме.
Больше всего Гвоздя насторожило совпадение: благородные господа ведь охотились и на тракт выехали случайно, однако в их свите никакой коротко стриженной дамы не наблюдалось. И не похоже, чтобы они кого-то обсчитались по дороге, но об этом надо будет после спросить. А пока — охи-вздохи (раненых разбойников), радостные восклицания (спасенных дам-с), скромно потупленные взоры (спасителей) — и догорающая тем временем двуполка, откуда Дальмин с Гвоздем, как два придурка, выволакивают последний сундучище, в котором, судя по размерам, припрятана запасная лошадь. Остальным же недосуг, ибо, как явствует из щебетанья графиньки, спасители ей хорошо знакомы.
Ну вот, а говорила, родичи далеко!..
Собственно, как понял из разговоров Гвоздь, не родичи даже, а так, сын приятеля покойного графинькиного отца да воспитанник упомянутого приятеля. Воспитанника, значит, местные обозвали Кукушонком, а сын благородного маркиза К'Рапаса у них зовется Дровосеком-младшим. Юношам годков эдак двадцать три, то бишь чуть больше, чем графиньке, но держатся наследными принцами.
Эндуан, маркизов отпрыск, с тонюсенькими усиками и бородкой клинышком, спешился и стал вполголоса утешать струхнувшую Флорину. Тем временем воспитанник Шки-Ратль («Ну и имечко! — хмыкнул Гвоздь. — Явно в родне был кто-то из Трюньила») занялся ранеными. Высокий и тощий, с золотистой кожей и коричневыми глазами, воспитанник маркиза больше всего напоминал сейчас палача на отдыхе. Вместе с ним раненых осматривали один из егерей и охотничий жрец, первый, видимо, знал в лицо многих «лесных стражей», а второй отпускал им грехи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89