Он и припомнить не мог, когда это у него так же вот кружилась голова от одних поцелуев. «В устах твоих сам Бог», — промелькнуло у него в голове, и он не мог вспомнить, это Шекспир или какой-нибудь фильм с участием Спенсера Трейси и Кэтрин Хепберн. «В устах твоих сам Бог», — снова пронеслось у него в голове, и он повторил фразу вслух.
— Генрих Пятый, — прошептала Энни и снова поцеловала его.
Удивительно, право, как у него кружится голова. Даже не просто кружится, а шумит. Сегодня уже мало кто умеет целоваться по-настоящему. Люди просто поспешно проскакивают через поцелуи, словно это занавес, словно вступление, через которое надо непременно пройти, прежде чем начнется настоящий спектакль. «Генрих Пятый»? Оттуда эта строка? Когда-то он знал, точно знал, но теперь забыл. Разве Энни специализировалась на английской литературе в колледже? Скорее, на поцелуях. Право, ему нравилось целовать ее и не хотелось останавливаться. Никогда еще в жизни не казалось ему, что он готов вот так провести целую ночь, в одних поцелуях, а теперь возникло такое ощущение. Он понял, что помимо поцелуев существует и кое-что еще, но чувство такое все равно не проходило.
Однажды, когда ему было девятнадцать, у него была девушка, которая очков не носила. Как-то он придумал одну шутку, которая тоже показалась ему очень умной. И результат получился почти таким же. Он потрогал лацкан пиджака, который был на девушке, и спросил: «Неужели это шерсть»? Потом потрогал воротник блузки и спросил: «Неужели это шелк»? Потом сунул ей руку в вырез блузки, потрогал грудь и спросил: «Неужели это фетр?» Девушка не попросила отвезти ее домой, как та, в очках. Она просто вышла из машины и пошла пешком.
«А что, если потрогать грудь Энни», — подумал Хейз. Целоваться с ней было замечательно, но теперь хотелось и потрогать, и совсем недурно было бы начать с груди. Рука его уютно устроилась под подбородком у Энни, он жадно впивал ее поцелуи. Но вот рука осторожно соскользнула вниз, миновала шею, прошлась вдоль ключицы, ощупала по дороге шелковую, вроде, ткань синего платья, и добралась до левой груди...
— Не надо, — сказала Энни.
Он сразу же подумал, что есть вещи, которым взрослые мужчины никогда не научатся, словно навек они остались юными жеребцами. Он подумал также, что, наверное, ошибался, полагая, что все идет хорошо. Может, Энни из тех женщин, которым вполне достаточно просто целоваться всю ночь напролет? Он и сам был готов к этому еще минуту назад, но теперь уже не готов; в конце концов, они взрослые люди, и они у себя дома, хотя, впрочем, дом этот ее, а не его. Он растерялся. Голова продолжала кружиться.
— Я хочу, чтобы ты сначала раздел меня, — прошептала Энни.
Тут он чрезвычайно возбудился, пожалуй, никогда в жизни так не было, возбудился сильнее, чем тогда, в первый раз, на крыше с Элизабет Паркер. Всякий раз, встречая в инспекторской Энди Паркера, он вспоминал Элизабет, хотя в родстве эти двое не состояли. Ему тогда было шестнадцать, и Элизабет приходилось всему учить его. Сильнее, чем на званом обеде, когда замужняя женщина, его соседка по столу в зеленом платье с вызывающе глубоким вырезом, положила ему под столом руку на бедро и, отправляя в свой очаровательно-порочный ротик очередную креветку, прошептала: «А вам часто приходится обнажать оружие, детектив Хейз?»
В своем простом синем платье Энни Ролз была похожа на учительницу. Очки на носу, слабая улыбка. Она повернулась к нему спиной, словно собиралась написать что-то на классной доске. «Молния», — и она наклонила голову, хотя волосы у нее были коротко пострижены и вполне обнажали тонкую шею там, где застегивался язычок молнии. Он почувствовал, что она вся дрожит. Он потянул вниз язычок, обнажив бюстгальтер, тоже синего, хотя и чуть бледнее, чем платье, цвета, только оттенявший ее бледную кожу. Он потянулся к застежке, но Энни в третий раз повторила: «Не надо», и, повернувшись к нему лицом, выскользнула из платья, волнами опустившегося на пол.
Белье у нее было прямо с рекламной полосы «Пентхауза». Учительница исчезла вместе со смятым платьем на ковре, а суровый полицейский в мгновение ока превратился в богиню секса из порнографического журнала. Высокую грудь облегал бюстгальтер из тончайшего нежно-голубого цвета шелка; под ним угадывались уже затвердевшие соски. У ложбинки между грудями обрывались, словно в поисках убежища, золотая цепочка и кулон. Прозрачные трусики были подвязаны к поясу из той же нежно-голубой ткани, плотно прилегающей к мускулистым бедрам; в промежности угадывался бугорок, оттененный треугольником черных лобковых волос. Скинув защитную оболочку в виде синего платья, она неожиданно оказалась совсем не такой худощавой, как выглядела; округлые бедра, женственные ноги красивой формы, выгодно подчеркнутые голубыми нейлоновыми чулками, спускавшимися к лодыжкам и терявшимися где-то внизу в туфлях на высоком каблуке из первоклассной кожи.
Из-под трусиков небрежно выбивались черные волоски.
Тут-то у него и произошла мощная эрекция. Взгляд ее скользнул вниз, отметил взбунтовавшуюся под брюками плоть.
Он потянулся к ней, то ли вдыхая, то ли просто воображая острый запах мускуса.
— Не надо.
Он остановился.
У него вдруг возникло ужасное ощущение, что все получится так, как тогда в Лос-Анджелесе, куда он доставил одного вооруженного грабителя и двадцатитрехлетняя телевизионная старлетка исполнила перед ним полный сеанс стриптиза, а потом выставила вон, запечатлев на щеке беглый поцелуй. «Эта седая прядь у тебя, право, очень симпатична, милый», — сказала она, закрывая дверь. Правда, перед этим он недурно провел время в обществе грабителя на борту самолета; этот парень, даже и в наручниках, сохранил удивительное чувство юмора.
— А теперь ты, — прошептала Энни.
Она помогла ему снять пиджак, развязала галстук и вытащила его, словно плетку, из-под воротника. Расстегнула верхнюю пуговицу на рубахе. За ней последовали все остальные. Поцеловала в грудь и вытащила низ рубахи из-под брюк. Расстегнула рукава. Помогла снять рубаху и швырнула ее куда-то в угол комнаты, где она приземлилась рядом с синим платьем. Стащила подтяжки, расстегнула верхнюю пуговицу на брюках и потянула за молнию.
Пять минут спустя они были в постели.
Хейз был совсем голым. На Энни остались цепочка и кулон. Надо будет как-нибудь спросить, почему она не сняла их. Но пока ему достаточно того, что он прижимается к другому человеческому существу и на всю оставшуюся ночь у него не будет других забот, кроме как любить ее. Оказалось, она кричит, и это немного смутило его. Последний раз с ним кричала одна стенографистка из суда, которая, между прочим, тоже носила очки. Она и в постель забралась в очках. И при каждом очередном оргазме кричала так, что мертвые могли бы проснуться. И Энни кричала почти так же громко и с такой же регулярностью. Но беспокоиться не надо, ведь она ему сказала, что все в доме знают, что она служит в полиции. А он совсем забыл про это.
Совсем забыл он и про то, что человек, который вешает на территории их участка молодых девушек, вполне может оказаться Глухим.
* * *
У Артура Брауна мелькнула было, но тут же исчезла мысль, что «фонарный убийца», которого все они ищут, Глухой. Браун, как и другие, не склонен был недооценивать Глухого, однако же в его глазах убийца это убийца, и все они для него равны; это скверные парни, а он хороший парень, и к тому же как раз сейчас он собирался завлечь в постель собственную жену.
Дочь Брауна, Конни, уже спала. Жена, Каролина, в маленькой гостиной смотрела телевизор. А Браун был в ванной, обтираясь досуха после продолжительного горячего душа. Он посмотрел в зеркало, и оттуда ему подмигнул все тот же симпатичный Артур Браун. Он улыбнулся в ответ. Чувствовал ныне вечером он себя превосходно. Нынче вечером он прокатит Каролину к луне, к звездам и обратно. По-прежнему улыбаясь, он вошел в спальню. Мокрое полотенце он повесил на спинку стула. Заметив на полу брошенную Каролиной утреннюю газету, наклонился и расправил ее. В центре разворота он проделал дырку и улыбнулся во весь рот.
Когда Браун вошел в гостиную, на нем была только утренняя газета. Сквозь дырку отважно выглядывал восставший член. Каролина подняла глаза.
— Ого.
Подражая неграм из Черного пояса, Браун с сильным акцентом сказал:
— Эй, мэм, правду белые говорят, что у нас член не чета ихнему?
— Да не сказала бы, вроде.
— А поточнее?
Каролина подошла к нему и на клочки разорвала газетный лист.
Глава 7
Со своего места на трибуне он с одного взгляда мог сказать, что Дарси Уэллс вполне сгодится. Даже больше, чем две другие. Это было видно уже по разминке.
Снова был ясный октябрьский день, и совершенно безоблачное небо сияло над университетским стадионом пронзительной голубизной. За гаревой дорожкой расстилалось футбольное поле, а дальше виднелась нависавшая над учебными зданиями каменная башня. Совсем недурной университетский городок для такого мегаполиса, как этот, где не так-то легко отыскать просторные лужайки и тенистые кварталы. Он прогуливался здесь по воскресеньям, пытаясь проникнуться атмосферой, привыкая к месту, стремясь почувствовать себя здесь совершенно своим. Тут-то он и заметил эту девушку. Вообще-то с женщинами он всегда себя чувствовал легко. Женщины льнули к нему. Им нравилась в нем совершенная раскованность, быть может, даже на грани эксцентрики, но что важно — он им нравился. А вот с мужчинами у него всегда возникали проблемы. Мужчинам не по душе были его маленькие выходки. Например, когда, насытившись и чувствуя некоторую усталость, он выходил, ни слова никому не говоря, из ресторана. Или когда отказывался участвовать в дурацкой похвальбе относительно подвигов на любовном фронте. Мужчины раздражали его. Ему нравились женщины.
Он наблюдал за девушкой.
До начала сезона было еще далеко. Январь, если она будет соревноваться в закрытых помещениях; март, когда начнутся главные состязания на открытом воздухе. Разумеется, бегун должен поддерживать форму и тренироваться круглый год. А женщины не меньше, чем мужчины, даже наоборот. На ней был тренировочный костюм бордового цвета с темно-синим знаком "С" с левой стороны и названием университета на спине. Она уже сделала три круга: первый неторопливо, он засек — три минуты, а затем, увеличивая скорость и доведя ее на третьем круге до двух. Теперь пошла на четвертый: первые пятьдесят метров она прошла в прогулочном темпе, следующие уже в настоящую силу, а последние — на предельной скорости. Несколько мгновений она постояла, выравнивая дыхание, а затем начала упражнения для рук. Тридцать секунд — левая, тридцать — правая. Далее наклоны вперед-назад, влево-вправо, вращения пояса, минута на приседания и минута на ускорения. Она хорошо знала всю систему, эта девчушка. Затем она легла на траву рядом с дорожкой и, подложив руки под бедра, принялась имитировать езду на велосипеде. Это заняло полминуты. Далее сгибание-разгибание ног. В ее исполнении эти элементарные упражнения выглядели крайне изящно. Из этой девушки может получиться отличный спринтер. Появилась еще одна. Может, участница команды, а может, просто приятельница, зашедшая посмотреть на тренировки. На этой не было спортивного костюма: юбка-шотландка, гольфы и голубая водолазка. Хорошо бы она не болталась рядом, когда он подойдет к Дарси. Сегодня среда, середина обычной рабочей недели. В понедельник она, разумеется, тренировалась в коротком спринте — шестьдесят или сто двадцать метров, в зависимости от программы. Вчера, скорее всего, девять раз по двести метров. После двух первых забегов — полкруга обычным шагом для восстановления, а после третьего, шестого и девятого — полный круг. В большинстве программ интенсивность тренировок возрастает к концу недели, достигая пика в пятницу и завершаясь в субботу тяжелоатлетическими упражнениями. Воскресенье — выходной, даже Бог не работает по воскресеньям, а в понедельник — все сначала. Разумеется, никакие предсезонные тренировки не могут сравниться по интенсивности с нагрузками самого соревновательного цикла. Дарси Уэллс просто восстанавливала форму после мертвого сезона. Он представил, как она бегает по сельским дорогам в Огайо, где ее дом. В газетах о ней отзывались очень высоко. Ее лучшее время на стометровой дистанции было двенадцать и три. Совсем недурно, если принять, что недавний мировой рекорд Эвелин Эшфорд десять, семьдесят девять. «Я ни о чем не думала, просто бежала, — говорила журналистам Эшфорд в Колорадо Спрингс. — Да и то проснулась только на последних двадцати метрах. Когда разорвала ленточку, думала, что ничего особенного, наверное, одиннадцать и одна». Десять, семьдесят девять! Когда ей сказали, она долго не могла поверить: «Этого просто не может быть! Не может». Ладно. Эвелин Эшфорд не каждый день рождается, до нее далеко. Даже у Жанетт Болден лучший результат в университете был одиннадцать, шестьдесят девять, и лишь в соревнованиях на приз компании «Пепси-кола» она сделала одиннадцать, восемнадцать, придя второй вслед за Эшфорд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34