Та очень обрадовалась возможности поехать домой. Теперь она снова увидит Ронвен, увидит отца. Элейн постаралась отвлечься от отношений с Джоном, насколько это было возможно, и сосредоточиться на приготовлениях к предстоящей поездке в замок, который она по-прежнему считала своим домом. Он больше не думала ни о матери, ни об Эинионе, и ничто не могло испортить ей возвращение.
Джон обратился к ней всего один раз, накануне ее отъезд и по ее же собственной просьбе.
– Ты уже все упаковала и готова к отъезду? – хмуро спросил он, сидя за рабочим столом.
– Мы выезжаем на рассвете, милорд. – Она кивнула.
– Хорошо. Передай мои наилучшие пожелания отцу матери.
– Когда я должна вернуться, милорд? – Радость, которая охватывала Элейн при мыслях о предстоящей поездке домой, не могла заполнить ту странную пустоту, которая образовалась в ее душе после ссоры с Джоном. Ей очень хотелось броситься к нему, коснуться его, почувствовать себя в безопасности в его сильных руках.
– Я позову тебя, когда сочту нужным, Элейн, если вообще захочу, – медленно сказал он и отложил перо. – Не возвращайся, пока не получишь от меня известий. И я не уверен, хочу ли еще, чтобы ты была моей женой. Я совершенно в этом не уверен, и еще не поздно аннулировать наш брак: ведь перед Богом мы его еще не заключили. – Он вернулся к своему письму и больше не смотрел на нее.
Она медленно повернулась и вышла из комнаты, чувствуя, как к горлу подступил комок, а на глазах показались слезы.
VII
Ронвен ждала ее в комнате для гостей. Никогда больше ее любимые детские комнаты в одном из крыльев замка не будут принадлежать ей. Их уже отделали заново, и они ждали появления на свет ребенка Изабеллы.
– Детка! Вы только посмотрите на нее! Как ты выросла!
Сперва они застыли на месте, но потом Элейн бросилась через всю комнату и очутилась в объятиях Ронвен.
– Конечно, я выросла, Ронвен. Я уже совсем взрослая.
– И в самом деле. Ты настоящая графиня. И свита у тебя больше, чем у твоего отца. – Ронвен на секунду отодвинула ее от себя, чтобы разглядеть лицо. Если бы он сделал Элейн женщиной, если бы она уже принадлежала ему, Ронвен бы это поняла. Она старалась встретиться взглядом с глазами девушки, но то, что она увидела в них, не отвечало ее ожиданиям. – Ты очень страдала, детка. Я вижу это по твоим глазам, вижу это по тому, как ты похудела. Что случилось?
– Ничего. – Элейн отвернулась от ее зоркого, пристального взгляда. – Я устала, только и всего. В Честере всегда так много дел, так много разговоров. – Вдова их управляющего выручила Элейн, когда, вняв ее страстным мольбам, осталась в замке, но и тогда Элейн постоянно была занята, несмотря на такие случаи, когда дело касалось всего-навсего каких-нибудь развлечений. А без помощи Джона хозяйственные дела и вовсе приносили ей лишь волнения и тревоги. – А мой отец, Ронвен, – когда я увижу его?
– Скоро, детка.
Изабелла сделала свое дело: Даффид уговорил Ливелина послать приглашение, но тот уехал, едва отправив письмо. «У меня нет никакого желания видеться с твоей сестрой», – решительно сказал он сыну, и за день до приезда Элейн он оставил Абер, уехав с огромной свитой на юг.
Однако Джоанна была здесь. Уже через час после приезда Элейн она пригласила свою младшую дочь к себе. Когда Элейн предстала перед ней, у нее пересохло во рту от осознания того, что теперь она выше своей матери и одета намного богаче ее. На Джоанне были черное платье и накидка – обычная одежда с тех пор, как она вернулась из изгнания, так как не хотела раздражать мужа. Однако глаза ее остались прежними. Джоанна критически пронзила свою дочь острым взглядом, оглядев ее с ног до головы.
– Ты стала настоящей красавицей.
Чуть отступив, Элейн зарделась. Она все еще чувствовала неприязнь к своей матери, но ее страх перед ней исчез – вместе с уважением. Впрочем, лишь к ней одной. Абер все равно остался для Элейн родным домом, и она была уверена, что отец любит ее. Поэтому, когда Элейн выяснила, что отца сейчас нет в Абере, она не могла скрыть разочарования.
– Зачем ты приехала? – Прямота этого вопроса Джоанны шокировала Элейн.
– Мой отец пригласил нас, – ответила она. Словно защищаясь, она подняла голову. – И мне самой хотелось приехать, я очень сильно скучала по всем вам.
– В самом деле? – Голос ее матери оставался сухим и сдержанным. – А вот твой муж почему-то не приехал вместе с тобой.
– Он очень занят, – поспешно ответила Элейн.
– А ты не очень занята, – так же быстро эхом ответила ее мать. – И ты до сих пор еще не беременна, как я понимаю. – Острым взглядом она критически смерила хрупкую фигуру Элейн с головы до ног. – Твоя подруга Изабелла уже на шестом месяце.
– Правда? – Элейн постаралась отвернуться, но сделала это недостаточно быстро, чтобы скрыть свое горе от зорких глаз матери. Выражение лица Джоанны несколько смягчилось.
– Вы с мужем довольны друг другом, Элейн?
– Да, мама.
– И он сделал тебя своей женой? – Она выдержала паузу. – Ты понимаешь, что я имею в виду?
Повисло небольшое молчание, и Джоанне все стало понятно. Она нахмурилась; совершенно неожиданно для себя, впервые за свою жизнь, она почувствовала прилив нежности к своенравной и упрямой дочери. Последние три года она была очень несчастлива и одинока, и это заставило ее измениться. Она стала более внимательной, и ее отношение к людям изменилось.
Все это время она очень боялась снова встретиться с Элейн, так как хорошо помнила, что именно Элейн застала ее той страшной, роковой ночью, но теперь, когда ее дочь сидела около нее и печально смотрела в камин, Джоанна почувствовала, как ее дочь окутана, будто невидимым облаком, одиночеством, печалью и несчастьем. Это облако было почти осязаемым, и она ответила на него с невиданной прежде волной тепла.
– Всему виной его болезнь? – спросила она более мягким голосом.
Элейн пожала плечами.
– Сначала он говорил, что я была слишком молода, затем он заболел, потом, когда я думала, что он, наконец, захотел меня… мы поссорились. – Она не сводила глаз с легкого дымка, который плыл через всю комнату из камина, где языки пламени облизывали сырые поленья. В воздухе чувствовался сладковато-горький привкус сучковатых, покрытых лишайником яблоневых дров.
– Ты должна помириться с ним. – Джоанна взяла пяльца для вышивания и новую шелковую нитку. – Наверное, тебе было очень одиноко.
Элейн молча кивнула.
Джоанна прищурилась, глядя на пламя свечей, к которым она подняла иголку, чтобы вдеть нитку.
– Когда я впервые оказалась тут, со мной было то же самое. Я ведь была англичанкой, чужой при дворе твоего отца. Я была очень одинока и очень боялась.
– Ты? Это правда? – Элейн обернулась и изумленно посмотрела на нее.
– Да, я, – подавленно продолжала Джоанна. – Я была очень молода. Конечно, не так молода, как ты. Но не менее ранима, и у меня не было семьи, которая бы меня любила, в отличие от тебя. – Она выдержала паузу, заметив, что ее рассказ о прошлом тронул Элейн до слез. – Я почти не знала своего отца; он очень недолго был с моей матерью. Так что здесь на мне поставили клеймо. – В ее голосе звучали горечь и отчаяние. – Клеймо незаконнорожденной дочери короля Джона, хотя официально я носила титул принцессы, а не дочери шлюхи и головореза.
– Он в самом деле был таким жестоким? – тихо спросила Элейн. Дед умер за четыре года до ее рождения, однако и она выросла в атмосфере ненависти, по-прежнему окружавшей его имя.
– Он делал ужасные вещи. Но он был королем. – После долгого молчания Джоанна встала. – Принц и король должны время от времени быть жестокими, но они действительно хотят править миром. – Снова повисло молчание.
«Интересно, она думает сейчас о своем изгнании?» – спросила себя Элейн и вдруг неожиданно поняла, что она перестала думать о матери враждебно. Это был их первый настоящий разговор, в котором перед Элейн предстала уязвимая, чувствительная женщина, отгородившаяся от мира жесткой, непроницаемой оболочкой. Теперь Элейн очень жалела ее.
Вдев наконец нитку в иголку, Джоанна надела серебряный наперсток и стала наметывать маленькие стежки на ткань в пяльцах.
– Почему он прогнал Ронвен? – спросила она.
– Она ему не нравится, – сказала Элейн и беспомощно пожала плечами.
– Ты вернешь ее обратно?
– Я люблю Ронвен, но не хочу, чтобы он сердился. – Элейн снова пожала плечами.
– Тогда оставь ее здесь. Она строит козни и плетет интриги так, что хуже некуда. Она только осложнит твою жизнь в Честере. Ты должна твердо усвоить одну вещь, Элейн: в этом мире нет никого, ни одного человека, на которого ты могла бы положиться, кроме тебя самой. Помни это. Никого.
VIII
– Значит, ты вернулась сюда одна? – Изабелла не смогла скрыть своей обиды, и Элейн сразу же почувствовала это, едва вошла в комнату. При горящем свете факелов взгляд девушки был жестким и полным ненависти; ее темные глаза гадали и рассчитывали.
Поднялся сильный ветер; он дул с моря, с северо-запада, и гнал на берег огромные волны. Сильные его порывы били в закрытые окна дворца. Изабелла поплотнее укутала раздобревшее тело накидкой и села на ближайший к камину стул. Рядом разместились ее придворные дамы, которым тоже было холодно в этом пронизанном сквозняками зале, так что они старались оказаться как можно ближе к огню. Элейн осталась в центре комнаты одна и чувствовала, как ненависть вздымается огромной волной и вот-вот затопит ее, как шторм захлестывает огромные береговые скалы. Ее сердце замерло. Как она могла думать, что они с Изабеллой все еще оставались подругами?
– Мой муж очень занят и не может сразу покинуть Честер, – спокойно ответила она.
– Да уж, я слышала, что он ждет не дождется, пока наконец избавится от тебя, – дерзко бросила Изабелла. – Тебя ведь зовут «принцесса-сосулька», или ты не знаешь? Говорят, ваши пажи уже делают ставки на то, что к двадцати годам ты еще останешься девственницей.
Элейн почувствовала, как кровь хлынула к ее щекам. Женщины, которые стояли рядом и внимательно слушали, тут же захихикали, и Элейн ощутила, как ее душит ярость. Смех скрывали не все: одна или две засмеялись в голос, а глаза остальных смеялись и жалили ее.
– Не понимаю, о чем ты, – гордо ответила Элейн.
– О том, милочка, – Изабелла специально саркастически сделала ударение на этом слове, – что, если бы твой муж уложил тебя в постель, ты бы уже давным-давно родила! Кроме того, все знают, что вы с ним спите в разных комнатах.
Элейн показалось, что одна или две женщины опустили головы, смущенные злобой своей госпожи. Она уже успокаивалась; ее боль и обида прошли, однако и ее характер давал себя знать. Элейн сжала кулаки.
– Моя личная жизнь никого не касается, и уж особенно тебя, Белла, – парировала она. – Во всяком случае, я со своим мужем живу в одном городе. – Она обошла стороной тот факт, что сейчас это не было правдой. – А вот мой брат, как я слышала, решил, что ему будет намного лучше, если между ним и тобой будет лежать все королевство Гвинед. – Она повернулась на каблуках и гордо прошла через всю комнату, прекрасно сознавая, что каждый ее шаг по направлению к двери внимательно отмечается пристальными взглядами придворных дам.
– Убийца!
Элейн остановилась. Сначала она не поняла, прозвучало ли это слово или же ей только показалось. Но шепот Изабеллы был настолько громким и четким, что в этой огромной комнате его услышали все. Элейн обернулась с белым как снег лицом и впилась глазами в Изабеллу.
– Что ты сказала?
– Я сказала «убийца», – яростно повторила Изабелла, взгляд ее был враждебен. – Что, разве не так? Ты ведь и есть убийца! Ведь это ты убила моего отца!
В комнате воцарилась гробовая тишина. Только треск пламени в камине нарушал это безмолвие, перераставшее во всеобщее напряжение. Элейн была абсолютно невозмутима, гнев ее совершенно утих.
– Твой отец был предателем. Он соблазнил мою мать и предал дружбу моего отца, – совершенно спокойно сказала она. – Он предал тебя и меня без малейшего сомнения. И я не приговаривала его к смерти – это была его судьба, которую он сам себе выбрал и которую заслужил. У моего отца, – она выдержала паузу, – не было другого выбора, кроме как послать его на смерть, о которой он сам просил. – Понимая, что не одна пара глаз пристально смотрит ей в спину, она медленно вышла, сознавая свое невозмутимое достоинство, не сомневаясь в своей правоте.
Удивляясь своему спокойствию, Элейн остановилась за дверью и попыталась основательно разобраться в собственных чувствах. Она чувствовала себя так, как будто прошла невидимый рубеж, отделявший детство от взрослой жизни. Это был шаг, не оставлявший возможности шагнуть назад. Еще вчера она бы стремглав выбежала из комнаты и, шатаясь от гнева, рухнула бы на кровать, и слезы гнева и ярости градом стекали бы по ее лицу на подушку. Но сегодня она вернулась в свою спальню совершенно другим человеком. Это был поступок зрелой женщины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78