Май проснулась с криком – и услышала, как фыркает над ней единорог, роя копытом землю. Дрожа, она прижала серебряный ларчик к груди. Девушка чувствовала себя как после насилия. Что-то чуждое пробралось в ее сон и поселилось там. Она поняла, что отныне должна стараться бодрствовать. Засыпать становилось опасно.
Май встала и обхватила себя руками, стараясь остановить дрожь. Тщетно повторяла она себе, что вовсе не боится – она же, в конце концов, торра-альтанка.
– Пойди, попей воды и поешь чего-нибудь, – приказала она единорогу.
Тот с готовностью устремился прочь, длинный рог то и дело задевал за ветки деревьев. Девушка снова подумала, что единорог, кажется, животное открытых равнин, а не лесных чащ, как она раньше представляла. Зверь понюхал воздух и пошел к ближайшему родничку, где, склонившись, начал жадно пить. Май пожалела его, поняв, что вела себя бессердечно, заставляя скакуна мчаться с такой скоростью и не думая, каково ему от этого. За прошедший день они, должно быть, миновали много луж, родников и озер, а она даже не заметила. Серебряная шкура единорога была забрызгана грязью и испачкана потоками пота, а зоркие глаза стали мутнее, чем были поначалу.
Все еще было темно, и девушка решилась продолжить путь мимо столицы к северу. Дорога вела вдоль канала, направленного точно в сторону Кастагвардии. По бокам дороги имелись глубокие сточные канавы, и в кои-то веки кеолотианская грязь не чавкала прямо на тракте. Единорогу было легче бежать, так что еще до рассвета он вышел на северную дорогу.
Впереди вздымалась черная башня, глядящая на окрестную равнину. Это и была Кастагвардия. Бледное солнце сквозь облака не могло оживить цвета мрачного здания, но Май различила вдали туманную гряду горных клыков, тянувшуюся не менее чем на двести миль к северу. Не нужно было объяснять, что это и есть полые горы Каланзира.
Май очень не хотела отправлять единорога обратно в Иномирье, но понимала, что должна так поступить. Сразу же при этой мысли девушка почувствовала его злобу и разочарование. Как Май могла отплатить ему за верную службу такой неблагодарностью? Как могла теперь послать его обратно, к бестелесной, бессмысленной жизни в Иномирье, где он никогда не коснется Великой Матери?
Достойно ли так обмануть надежды любого существа – сначала дать почувствовать вкус свободы, в которой ему было отказано тысячи лет, а потом заточить снова? Май направила единорога с дороги направо, к быстрой реке, омывавшей подножия длинной череды холмов. Вода была неприятного зеленого цвета. Май позволила зверю постоять в реке, холодя усталые ноги, и смотрела, как жадно единорог втягивает воду, дает ей стекать по губам, наслаждаясь самим ощущением водной стихии. Она погладила единорога по мускулистой шее, чувствуя, что он все понимает, но не подает виду.
Май глупо и беспомощно сказала ему:
– Я просто хочу сделать все как можно правильнее. Меня учили, что за добро нужно платить добром, иначе будешь последним негодяем, но… В общем, я имею в виду, что ты хорошо мне служил, и я вовсе не хотела бы тебя отправлять обратно.
Единорог сердито прянул ушами и фыркнул. Он не верил. Май спешилась, соскочив на берег, и приказала:
– Ступай.
И махнула рукой. Единорог долго смотрел на нее, а потом начал медленно отступать назад по воде. Только на другом берегу потока он вдруг развернулся и помчал прочь, серебряной стрелой летя на восток, к пустым вольным равнинам.
Май смотрела ему вслед, довольная собой, пока ей не пришла новая мысль. Как можно было поступить так глупо? Яйцо не предназначалось для столь мягкого хранителя! Оно умело играть на человеческом сочувствии. Девушка хлопнула себя ладонью по лбу. Неужели Каспар допустил такую же ошибку? Теперь она почуяла желания единорога – пронзать овец рогом и топтать пастухов, посмевших заступить ему путь.
Стыдясь своего слабодушия, Май вернулась на дорогу и последние несколько миль до Кастагвардии прошла пешком. Многостенный город лежал перед нею на острове посреди глубокого пруда. Дорога свернула в сторону от канала и шла по высокой дамбе, протянувшейся черной полосой через серебристое болото, окружавшее город. С гор сбегало сразу несколько рек, заливая все вокруг. Темный вонючий канал огибал восточную стену города и уходил под нее, прокладывая себе дорогу к черной башне, чей фундамент был скрыт в середине города, за многими укреплениями.
Неприветливые хмурые пики гор казались черными фигурами, ушедшими по пояс в землю и покрытыми шапками снега и синего льда. Облака, бывшие такими низкими поутру, теперь поднялись и стали легкими и белыми, но синее небо не прибавляло горам приветливости. Май подумала, что они похожи на сгорбленных угрюмых великанов.
В этом городе не было и следа прекрасного камня Кастабриции. Темный близнец столицы, Кастагвардия, был выстроен из местного мрачного камня, кое-где на черном виднелись красные подтеки, которые девушка приняла за вкрапления другой породы. Но по мере приближения становилось все яснее, что когда-то стены были покрашены в прекрасный алый цвет, так что город, должно быть, сверкал на фоне облаков, как закатное солнце. Постоянный кеолотианский дождь смыл большую часть краски, и никто не позаботился о том, чтобы вернуть городу прежнее великолепие.
Стены были высоки и толсты, без всяких украшений. Сплошной камень нарушался только редкими арками ворот, к которым подводили мосты надо рвами с застоявшейся водой. С вершины выгнутого моста девушка заметила, что центральная часть города вокруг темной башни окружена пятью рядами стен. От остальных крепостей, о которых Май когда-либо слышала – а в Торра-Альте очень любили детальные описания крепостей, – каждая последующая стена была ниже предыдущей, все глубже уходя в землю, так что крыши центральной крепости и вовсе не было видно. Как будто бы земля возмущалась пятнающим ее черным шрамом города и хотела засосать его в глубину.
Расправив плечи, Май храбро зашагала к южным воротам. Дамба оказалась куда длиннее, чем девушка предположила на первый взгляд, и вообще она недооценила размеры города.
План ее был очень прост. Май расскажет владельцам шахт, что потеряла обоих родителей и хочет найти работу. Наивно уверенная, что ее умения найдут применение где угодно, Май не сомневалась в успехе. Спеша по мосту, она подняла голову и не отрывала взгляда от черных высоких колонн за разверзшимися перед нею воротами. Девушку пробрала невольная дрожь; красные потеки на черном камне создавали впечатление, что город плачет кровавыми слезами. Взглянув повнимательнее, Май заметила, что толстые стены Кастагвардии все испещрены зарешеченными окнами, а значит, они полые внутри и вмещают тысячи человек.
Никто не остановил ее на входе. Даже и не подумал. Стража допрашивала только тех, кто ехал из города. В особенности одиночек. Пространство меж пятью городскими стенами оказалось застроено вовсе не каменными домами, а жалкими лачугами из перевернутых телег, досок, старых ворот, крытых шкурами. Даже белые бычьи кости, покрытые тряпьем, шли в дело – из них строились навесы от бесконечного дождя.
Повсюду на обочинах копошились грязные дети с угрюмыми лицами. Мальчишки приставали к каждому прохожему, предлагая свои услуги в качестве проводников по городу – к площади аукциона или лучшим лавкам. Большинство путников старалось от них отделаться, торговцы в фартуках, заляпанных грязью, гнали ребятишек прочь, когда те пытались попрошайничать.
– Нам нечем платить за жилье… Папу скоро продадут в рабство в копи, – хныкали они, размазывая слезы.
– Помогите, чем можете, – взывали оборванные дети на ломаном бельбидийском, быстро приноровившись к языку торговли.
Купцы в большинстве своем казались равнодушными к их воплям, некоторые с отвращением отворачивались.
Май быстро шла через толпу, стараясь не отрываться от ворчливого купца, судя по одежде, проделавшего далекий путь. Он направлялся к центру города, отгороженному от солнечного света высокими стенами.
Щелканье бичей заставило Май остановиться. Все, кто был на улице, торопливо теснились к обочинам: их отгоняли в стороны солдаты в черной форме, в скрипучих высоких сапогах и остроконечных шлемах с наносниками, закрывавшими пол-лица. Солдаты вовсю орудовали кнутами, расчищая путь для большой крытой повозки. Май подумала, что они, наверное, везут очень ценный груз, и не ошиблась – повозка остановилась возле низкого строения с зарешеченными окнами, с намалеванным над входом знаком ювелира: ограненным рубином.
В конце концов девушка добралась до центральной площади, над которой возвышалась черная башня. Она глубоко уходила фундаментом в землю – куда сильнее, чем подымалась вверх. Арка над подъемной решеткой ворот была испещрена резными фигурами, украшенными рубинами. А верхняя часть башни, наоборот, отличалась простотой, здесь даже окон не имелось – только с полдюжины узких бойниц в темном камне. Стены скалились в небеса словно зубы.
Слева от башни, в ее густой тени, лежала площадь, мощенная крупными булыжниками. Посередине стояла статуя – танцующий медведь. Судя по разинутой пасти зверя, задранной вверх, некогда это был фонтан. Откуда-то из-за медведя слышались приглушенные крики боли и горя. Май, не раздумывая, бросилась прочь.
Она думала, что центр Кастагвардии окажется еще мрачнее, чем его окрестности, но, если не считать башню и площадь вокруг нее, Май ошибалась. Сквозь высокую арку по правую руку шумел и бурлил оживленный рынок. По сторонам ярко-зеленой поляны пестрели яркие палатки и навесы – все самых причудливых расцветок, чтобы привлечь покупателя. Воздух звенел от призывных криков торговцев.
Продавцы в палатках повторяли каждый призыв на двух языках: кеолотианском и бельбидийском, который был в ходу повсюду в Кабаллане…
Звук родного языка придал Май уверенности, и она начала бодро прокладывать путь мимо лотков с украшениями и цветных шелков.
Со всех сторон сверкали творения искусных рук ювелиров. Купцы меняли шелка, шерсть, меха и атлас на драгоценные камни; пахло необыкновенно вкусной едой. Май не могла сдержать улыбки при виде того, как процветает дело у бельбидийских торговцев.
Хотя от голода и усталости у нее кружилась голова, девушка не спешила уйти с рынка. Ей многое нужно было купить. А кроме того, очень не хотелось опять проходить через ту мощеную площадь у подножия башни. Май отыскала лоток торговца специями, который тщательно исследовала, – но, к стыду своему, половина трав была ей вовсе не знакома. Она даже не представляла, зачем нужен мускатный орех или кассия, и поспешила на поиски травника. В целебных травах Май разбиралась куда лучше.
Травник содрал с Май втридорога, и она это заметила, но все равно обзавелась шалфеем, иссопом, вербейником, вероникой и еще приобрела целый узелок маковых семян, по утверждению торговца, проделавших далекий путь из Ориаксии. Теперь девушке оставалось только подкупить меда.
Мед, который Морригвэн всегда считала лучшим средством для лечения ран, окончательно истощил запасы денег Амариллиса. Пришло время испытать судьбу. Май глубоко вздохнула, стараясь подготовить свое сердце к тому, что ждет впереди, и покинула рынок, исполненный шелков и ароматов. Путь снова лежал к подножию башни.
Девушка думала, что готова к любому зрелищу, – но это было не так. Проходя мимо бывшего фонтана-медведя, стоявшего в чаше зацветшей воды, она увидела загоны для рабов и толпу оборванцев, запертых за решеткой. Никогда до этого Май не видела такой глубины людского горя. Раньше ей приходилось встречать бедных и страждущих, даже умирающие попадались во время ваалаканской осады, но у тех людей было хоть что-то, хотя бы трогательная близость друг к другу, взаимная поддержка. А эти – мужчины, женщины, дети, больные вперемешку со здоровыми – были согнаны вместе как скот и даже не глядели друг на друга. Они сидели, опустив головы, каждый сгибаясь под тяжестью своего собственного горя. Более прискорбного зрелища Май и представить не могла.
Сердце ее сжалось от сочувствия, и неожиданно мелькнула мысль, что она обладает достаточной силой, чтобы освободить их всех. Но голос разума, которого Май и не предполагала в себе, вмешался и сообщил, что этого делать не должно. Кто знает, какие силы могут пробудиться в Яйце? Это еще опаснее, чем позволить Амариллису всегда быть рядом. Больше нельзя приводить из Иномирья чудовищ, иначе может случиться что-нибудь даже похуже волчьего нашествия.
Май невесело рассмеялась над своей самонадеянностью. Тоже мне, решила, что освободит рабов! Просто как Халь. Всякий в сердце своем желает быть героем, о котором сложат песни. Но о самопожертвовании Май никто не узнает – разве что если оно не удастся. В Торра-Альте если о ней и вспомнят, то как о глупой девочке, убежавшей из дома из-за безответной любви.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78