И шаровары его смешили. А шапку он вообще решил не надевать, а держать в руках. Во-первых, потому что она выглядела совершенно глупо в сочетании с турецким костюмом, а во-вторых, потому, что он совершенно не знал турецкого этикета – перед кем снимать головной убор, а перед кем и не обязательно.
Еще несколько раз поправив на себе одеяние, Бен наконец пожал плечами, размышляя, что подумал бы его отец, завидев, как он вертится и прихорашивается перед зеркалом. Что бы он о нем подумал? Неужели из всего того, чему учил его родитель, он позабыл все? Неужели за три года он успел скромность, честь и доброту променять на тщеславие, лицемерие и гордыню? Что же осталось от сына Джошуа Франклина? Осталось ли в нем хоть что-нибудь достойное отцовского уважения, если, конечно, отец еще жив?
Бен в последний раз взглянул в зеркало, и на мгновение ему показалось, что незнакомец в зеркале скривил рот и небрежно усмехнулся. Бена затрясло от неприятного ощущения, и ему захотелось бежать прочь. Бостон, который был городом из какой-то другой жизни, чем-то далеким и несуществующим, вдруг стал реальностью, а вся его восточная одежда и все восточное убранство комнаты превратились в призрачный мираж.
Но он придал лицу суровое выражение и отогнал неприятные мысли и видения. Бен любил своего отца, и было время, когда он уважал его. Но отец жил примитивной жизнью, руководствовался той философией, которую еще как-то можно было стерпеть в старые добрые времена, но сегодня такой не место, особенно она чужда тем, кто стремится к процветанию. Совершенно очевидно, что смирение – это не то наследство, которое следует принимать от своих родителей, и Бог – если он вообще существует – не следит пристальным взглядом за Беном Франклином с одной лишь целью – наградить его за добродетель или наказать за прегрешения. В те дни, когда он так стремился быть добродетельным, причинял людям больше зла, нежели добра. Сейчас он уже хорошо знал, что чувство здорового эгоизма по сравнению с притворным намерением творить добро куда более привлекательная и честная вещь и к тому же менее опасная для окружающих.
Он очень хотел спасти Лондон, но ему это не удалось – что ж, видно, это было не в его власти. Он очень хотел спасти Прагу, но и это ему не удалось – пусть так. Он начал было помышлять о том, чтобы спасти Венецию, но потом эта мысль показалась ему совершеннейшей глупостью. Чего же он хочет на самом деле? Хочет по-настоящему?
И Бен понял. Наконец честно признался самому себе, чего он желает: заполучить тетради Ньютона и Ленку, а потом на одном из английских кораблей убраться куда-нибудь подальше отсюда. И это не его забота, что станет с Ньютоном, с Венецией, с Карлом Двенадцатым. Его это совершенно не касается. Он с Робертом и Ленкой, в безопасности, полном здравии и в придачу с его талантами и способностями, очень скоро обустроятся и заживут на славу. Пусть все прочие идеалисты с благими намерениями роют могилы себе и ближнему. Он улыбнулся, потому что незнакомец в зеркале вновь стал самим собой. И они вместе с этим отражением удивились и порадовались его мудрым рассуждениям и виду зрелого мужчины.
Не успел он отойти от зеркала, как в комнату вошел Карл. Король выглядел измученным, хотя и был в чистом кафтане синего цвета с желтой отделкой.
– Как поживаете, мой друг? – спросил король.
– Не так уж… э-э-э… плохо, ваше величество, – ответил Бен.
– Хорошо. Вы должны быть на совете. У меня есть для вас более подходящий костюм, я пришлю его вам, чтобы вы могли произвести подобающее впечатление.
– Благодарю вас, ваше величество. Но я бы хотел кое-что обсудить лично с вами.
– Но только быстро. Нам пора идти.
– До вас, вероятно, дошли слухи, что сэр Исаак высадился где-то здесь недалеко и ждет разговора с вами.
– Да. С этим человеком нелегко иметь дело. Я приказал, чтобы его доставили ко мне, но он отказался покидать свое убежище и настаивает на том, чтобы я к нему пожаловал. Но видит Бог, у меня нет времени наносить визиты.
– Смею ли я предложить отправиться к нему вместо вас? Я очень хорошо знаю его характер.
Карл нахмурился:
– Если все пойдет хорошо, то я дам бой, который и планировал дать, а если нет, то мне придется пуститься в постыдное бегство. Но в любом случае, Бенджамин, мне нужно, чтобы вы были рядом со мной, поскольку вы единственный человек, которому я доверяю и который может мне посоветовать, как противостоять всем этим научным изобретениям русских. И я повторяю, у нас нет времени, чтобы увещевать вашего старого учителя. У меня лопнуло терпение возиться с сэром Исааком. Если он не образумится, то я прикажу в пух и прах разнести остров, на котором он прячется. Я сделаю это для того, чтобы в случае победы русских он ничем не смог бы им услужить.
– Ваше величество, я могу вразумить его.
– Но у меня для этого не осталось времени. Я уже сказал, если диван решит принять бой, то вы мне будете очень нужны.
– Ваше величество…
– Достаточно пустых разговоров. Подумайте о себе, мистер Франклин. Как Петер Фриск я терпел ваше дерзкое поведение, но сейчас у меня нет никаких намерений спускать вам это с рук. Если все пойдет хорошо и мы разобьем русских, то тогда – обещаю – я прислушаюсь к вашим личным пожеланиям. А если нам не повезет, уже будет не важно, жив Ньютон или мертв, мы должны будем мгновенно исчезнуть отсюда. – Тень улыбки мелькнула на его лице. – Уверяю вас, мой юный друг, времена королей еще не прошли, как бы вы того ни желали. А сейчас мы должны отправиться на совет.
Бену ничего не оставалось, как почтительно склонить голову.
Зал дивана гудел: под его сводчатым потолком собралось не менее сотни человек, и все, не умолкая, говорили. При входе стража обыскала их – не вооружены ли они. Бен не сопротивлялся и не возмущался, а только изумленно таращил глаза. Для него слово «совет» означало много большее, чем просто зал, полный хорошо одетых людей, кричащих и толкающих друг друга.
Когда в зал вошел Карл и начал пробираться сквозь толпу собравшихся людей, волнение усилилось. Бен, Роберт и Хасим шли, ни на шаг не отставая от короля, в противном случае их бы оттеснили и затолкали.
– Я буду вам переводчиком, – сказал Хасим. – Предупреждаю: здесь нельзя пускать в ход кулаки. Можно только пинаться.
– Пинаться? Как это?
Но в этот момент поднялся неистовый шум – вошла какая-то небольшая группка людей под предводительством невысокого человека в огненно-красных шелковых одеждах. Он поднял вверх руки, и в толпе завопили:
– Рива!
И хотя Бен не знал, что означает это «рива» – имя, титул или же какое-то оскорбление, – ему было совершенно очевидно, что этот человек здесь хорошо известен и именно на нем, а не на Бене, сосредоточилось внимание толпы. Бен принялся изучать спутников этого невысокого человека, двоих из них он узнал в лицо. Их появление, да еще вместе, сразило его, как выстрел в голову. Первым шел Коттон Мэтер, священник из его родного города, а за ним – Черная Борода, пират.
Неожиданно ноги у него стали, как ватные, и он испугался, что вот сейчас с ним снова сделается горячка, из которой он только что выбрался, или, что еще хуже, он сойдет с ума. Бен схватился за плечо Роберта, чтобы не упасть и не утратить связь с реальностью. Но в этот момент Роберт так заорал, что перекрыл шум толпы:
– Дядя!
И рванулся сквозь толпу в сторону Мэтера и Черной Бороды. Бен, превозмогая шум в голове, бросился за ним следом. Они все сошлись в том самом месте, где было возвышение, на котором стояли Карл и командир турецких солдат (наверное, отец Хасима), что встретил их в первый день на въезде в город. Рива со своей командой поднялся к ним на возвышение, и толпа взревела.
– Дядя! – вопил в свою очередь Роберт, и тут человек в красном английском камзоле оглянулся, и лицо его от изумления вытянулось.
В следующую секунду эти двое бросились друг другу в объятия. Бен остался стоять на своем месте, пытаясь сообразить, что здесь происходит. Черная Борода нахмурился, глядя на двух обнявшихся, а затем его взгляд упал на Бена. Его глаза вспыхнули и удивленно расширились, но пират тут же отвел их в сторону, будто ничего особенного не заметил.
Бен облегченно вздохнул. Тич его не узнал. И это очень хорошо, потому что, когда они виделись в первый и последний раз, три года назад, он обманул пирата и отправил его плыть по морю в дырявой лодке. И это было справедливо, потому что до этого пират дважды пытался его убить, но Бен отчего-то сомневался, что Эдвард Тич придерживается того же мнения, что и он, скорее всего, не видит справедливости в поступке Бена.
Но за прошедшее время Бен вырос на целую голову, и черты его лица изменились, и одет он совсем по-другому. Может, благодаря судьбе Черная Борода его действительно не узнал. Но конечно, когда придет время официального знакомства – а оно обязательно придет, судя по тому, с каким воодушевлением Роберт и человек в красном камзоле что-то кричат друг другу на ухо, – вот тогда-то и грянет гром среди ясного неба.
Пока, к счастью, гроза прошла стороной, ее отголоском громовой голос Карла неожиданно вознесся над гудящей толпой.
– Братья! – выкрикнул он по-немецки, и стоявший рядом с ним человек, с такой же луженой глоткой, как и у короля, выкрикнул то же самое, но уже на свистяще-шипящем турецком языке. – Янычары! Воины, равных которым не создавал Всевышний на земле, вы не оставите своего шведского друга в беде, вы защитите его!
Человек тридцать в шведских желто-синих камзолах встретили его речь неистовыми криками, в воздух поднялся лес рук со сжатыми кулаками. Рев в зале стоял оглушающий.
Каким-то чудом Карлу удавалось его перекричать.
– Мы все знаем, зачем мы здесь собрались. Чтобы решить нашу судьбу и судьбу нашего города – Венеции. Чтобы решить, как будут жить наши жены и дети, как будет процветать торговля.
Человек из толпы бесцеремонно перебил шведского короля. Стоявшие за его спиной люди, видно, его сторонники, принялись что-то скандировать.
Хасим нагнулся к самому уху Бена:
– Он говорит, что король Карл печется о своей собственной судьбе, а не о судьбе Венеции. Он говорит, что опасность угрожает только Карлу. Якобы Карл хочет, чтобы янычары оказали открытое неповиновение султану только ради своих интересов, а не интересов Венеции. Они кричат: «Убирайся в Швецию, Железная Голова».
Неожиданно к общему гвалту добавились крики боли, и тут Бен понял, что имел в виду Хасим под словом «пинаться». Группа противников Карла, которая только что спокойно стояла, вдруг запрыгала-заплясала на месте: шведы и поддерживающие короля янычары яростно молотили их ногами по щиколоткам и голеням, если те не успевали увернуться, отдавливали им ступни. Один упал, и его принялись бить ногами по ребрам, голове.
Выступающие будто не замечали происходящего побоища, и еще один турок перекричал остальных:
– Он говорит, что Карл хочет втянуть нас в войну, в которой мы не можем победить, он хочет, чтобы мы дрались с джиннами и пери, с летающими кораблями, и все только ради своей гордыни, – перевел Хасим. – Он спрашивает, кто заплатит нам за это. Раньше нам жалованье выдавали бей и султан. А будет ли Карл платить? Покроет ли он все наши потери в войне с русскими демонами?
Карл взметнул вверх сжатые кулаки, и, будто повинуясь одной лишь его силе воли, столпотворение стихло. Возможно, усмиряюще подействовали его гордая осанка солдата и лицо короля, выражающее надменную ярость.
– Я вижу, как трясутся ваши поджилки, я слышу речи робких женщин! – выкрикнул Карл. – Где те янычары, что взяли неприступный Константинополь? И те, что плыли в реках собственной крови к стенам Вены? Куда подевались ваша смелость и отвага сейчас? Копите монеты на бесславную старость? Хотите пожить всласть и понянчить внуков? Но что вы скажете вашим внукам, когда они спросят вас о сегодняшнем дне? Когда вы, вместо того чтобы оставаться доблестными воинами, повели себя как дряхлые старухи и позволили русским, которые разбили вас в Пруссии, взять город без малейшего сопротивления! Вы уступили им свои постели, чтобы они тешились с вашими женами и дочерьми? Что услышат о вас ваши внуки, вы, бравые янычары?
В два прыжка король оказался в самом центре толпы и изо всей силы пнул вопящего противника. Турок завизжал и упал. Его сторонники подскочили к Карлу, но ударить не посмели.
За спиной Карла стоявший на возвышении турок начал торжественную речь.
– Это мой отец, – гордо произнес Хасим. – Он говорит, что султан велел нам покинуть свои дома. Покинуть своих детей, жен, оставить дела, забыть честь. Султан должен быть пристыжен, у султана нет чести и достоинства. Может быть, и у янычар больше не осталось чести и достоинства.
Из толпы вырвался еще один голос, который утверждал, что все дела пойдут прахом, если они взбунтуются против Порты, им тогда не с кем будет торговать. В этот момент в словесный бой вступил Рива, который от имени Черной Бороды и его компаньонов заявил, что у них есть не только корабли, готовые вступить в бой, но и еще они ищут купцов, которые будут поставлять хороший товар в американские колонии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
Еще несколько раз поправив на себе одеяние, Бен наконец пожал плечами, размышляя, что подумал бы его отец, завидев, как он вертится и прихорашивается перед зеркалом. Что бы он о нем подумал? Неужели из всего того, чему учил его родитель, он позабыл все? Неужели за три года он успел скромность, честь и доброту променять на тщеславие, лицемерие и гордыню? Что же осталось от сына Джошуа Франклина? Осталось ли в нем хоть что-нибудь достойное отцовского уважения, если, конечно, отец еще жив?
Бен в последний раз взглянул в зеркало, и на мгновение ему показалось, что незнакомец в зеркале скривил рот и небрежно усмехнулся. Бена затрясло от неприятного ощущения, и ему захотелось бежать прочь. Бостон, который был городом из какой-то другой жизни, чем-то далеким и несуществующим, вдруг стал реальностью, а вся его восточная одежда и все восточное убранство комнаты превратились в призрачный мираж.
Но он придал лицу суровое выражение и отогнал неприятные мысли и видения. Бен любил своего отца, и было время, когда он уважал его. Но отец жил примитивной жизнью, руководствовался той философией, которую еще как-то можно было стерпеть в старые добрые времена, но сегодня такой не место, особенно она чужда тем, кто стремится к процветанию. Совершенно очевидно, что смирение – это не то наследство, которое следует принимать от своих родителей, и Бог – если он вообще существует – не следит пристальным взглядом за Беном Франклином с одной лишь целью – наградить его за добродетель или наказать за прегрешения. В те дни, когда он так стремился быть добродетельным, причинял людям больше зла, нежели добра. Сейчас он уже хорошо знал, что чувство здорового эгоизма по сравнению с притворным намерением творить добро куда более привлекательная и честная вещь и к тому же менее опасная для окружающих.
Он очень хотел спасти Лондон, но ему это не удалось – что ж, видно, это было не в его власти. Он очень хотел спасти Прагу, но и это ему не удалось – пусть так. Он начал было помышлять о том, чтобы спасти Венецию, но потом эта мысль показалась ему совершеннейшей глупостью. Чего же он хочет на самом деле? Хочет по-настоящему?
И Бен понял. Наконец честно признался самому себе, чего он желает: заполучить тетради Ньютона и Ленку, а потом на одном из английских кораблей убраться куда-нибудь подальше отсюда. И это не его забота, что станет с Ньютоном, с Венецией, с Карлом Двенадцатым. Его это совершенно не касается. Он с Робертом и Ленкой, в безопасности, полном здравии и в придачу с его талантами и способностями, очень скоро обустроятся и заживут на славу. Пусть все прочие идеалисты с благими намерениями роют могилы себе и ближнему. Он улыбнулся, потому что незнакомец в зеркале вновь стал самим собой. И они вместе с этим отражением удивились и порадовались его мудрым рассуждениям и виду зрелого мужчины.
Не успел он отойти от зеркала, как в комнату вошел Карл. Король выглядел измученным, хотя и был в чистом кафтане синего цвета с желтой отделкой.
– Как поживаете, мой друг? – спросил король.
– Не так уж… э-э-э… плохо, ваше величество, – ответил Бен.
– Хорошо. Вы должны быть на совете. У меня есть для вас более подходящий костюм, я пришлю его вам, чтобы вы могли произвести подобающее впечатление.
– Благодарю вас, ваше величество. Но я бы хотел кое-что обсудить лично с вами.
– Но только быстро. Нам пора идти.
– До вас, вероятно, дошли слухи, что сэр Исаак высадился где-то здесь недалеко и ждет разговора с вами.
– Да. С этим человеком нелегко иметь дело. Я приказал, чтобы его доставили ко мне, но он отказался покидать свое убежище и настаивает на том, чтобы я к нему пожаловал. Но видит Бог, у меня нет времени наносить визиты.
– Смею ли я предложить отправиться к нему вместо вас? Я очень хорошо знаю его характер.
Карл нахмурился:
– Если все пойдет хорошо, то я дам бой, который и планировал дать, а если нет, то мне придется пуститься в постыдное бегство. Но в любом случае, Бенджамин, мне нужно, чтобы вы были рядом со мной, поскольку вы единственный человек, которому я доверяю и который может мне посоветовать, как противостоять всем этим научным изобретениям русских. И я повторяю, у нас нет времени, чтобы увещевать вашего старого учителя. У меня лопнуло терпение возиться с сэром Исааком. Если он не образумится, то я прикажу в пух и прах разнести остров, на котором он прячется. Я сделаю это для того, чтобы в случае победы русских он ничем не смог бы им услужить.
– Ваше величество, я могу вразумить его.
– Но у меня для этого не осталось времени. Я уже сказал, если диван решит принять бой, то вы мне будете очень нужны.
– Ваше величество…
– Достаточно пустых разговоров. Подумайте о себе, мистер Франклин. Как Петер Фриск я терпел ваше дерзкое поведение, но сейчас у меня нет никаких намерений спускать вам это с рук. Если все пойдет хорошо и мы разобьем русских, то тогда – обещаю – я прислушаюсь к вашим личным пожеланиям. А если нам не повезет, уже будет не важно, жив Ньютон или мертв, мы должны будем мгновенно исчезнуть отсюда. – Тень улыбки мелькнула на его лице. – Уверяю вас, мой юный друг, времена королей еще не прошли, как бы вы того ни желали. А сейчас мы должны отправиться на совет.
Бену ничего не оставалось, как почтительно склонить голову.
Зал дивана гудел: под его сводчатым потолком собралось не менее сотни человек, и все, не умолкая, говорили. При входе стража обыскала их – не вооружены ли они. Бен не сопротивлялся и не возмущался, а только изумленно таращил глаза. Для него слово «совет» означало много большее, чем просто зал, полный хорошо одетых людей, кричащих и толкающих друг друга.
Когда в зал вошел Карл и начал пробираться сквозь толпу собравшихся людей, волнение усилилось. Бен, Роберт и Хасим шли, ни на шаг не отставая от короля, в противном случае их бы оттеснили и затолкали.
– Я буду вам переводчиком, – сказал Хасим. – Предупреждаю: здесь нельзя пускать в ход кулаки. Можно только пинаться.
– Пинаться? Как это?
Но в этот момент поднялся неистовый шум – вошла какая-то небольшая группка людей под предводительством невысокого человека в огненно-красных шелковых одеждах. Он поднял вверх руки, и в толпе завопили:
– Рива!
И хотя Бен не знал, что означает это «рива» – имя, титул или же какое-то оскорбление, – ему было совершенно очевидно, что этот человек здесь хорошо известен и именно на нем, а не на Бене, сосредоточилось внимание толпы. Бен принялся изучать спутников этого невысокого человека, двоих из них он узнал в лицо. Их появление, да еще вместе, сразило его, как выстрел в голову. Первым шел Коттон Мэтер, священник из его родного города, а за ним – Черная Борода, пират.
Неожиданно ноги у него стали, как ватные, и он испугался, что вот сейчас с ним снова сделается горячка, из которой он только что выбрался, или, что еще хуже, он сойдет с ума. Бен схватился за плечо Роберта, чтобы не упасть и не утратить связь с реальностью. Но в этот момент Роберт так заорал, что перекрыл шум толпы:
– Дядя!
И рванулся сквозь толпу в сторону Мэтера и Черной Бороды. Бен, превозмогая шум в голове, бросился за ним следом. Они все сошлись в том самом месте, где было возвышение, на котором стояли Карл и командир турецких солдат (наверное, отец Хасима), что встретил их в первый день на въезде в город. Рива со своей командой поднялся к ним на возвышение, и толпа взревела.
– Дядя! – вопил в свою очередь Роберт, и тут человек в красном английском камзоле оглянулся, и лицо его от изумления вытянулось.
В следующую секунду эти двое бросились друг другу в объятия. Бен остался стоять на своем месте, пытаясь сообразить, что здесь происходит. Черная Борода нахмурился, глядя на двух обнявшихся, а затем его взгляд упал на Бена. Его глаза вспыхнули и удивленно расширились, но пират тут же отвел их в сторону, будто ничего особенного не заметил.
Бен облегченно вздохнул. Тич его не узнал. И это очень хорошо, потому что, когда они виделись в первый и последний раз, три года назад, он обманул пирата и отправил его плыть по морю в дырявой лодке. И это было справедливо, потому что до этого пират дважды пытался его убить, но Бен отчего-то сомневался, что Эдвард Тич придерживается того же мнения, что и он, скорее всего, не видит справедливости в поступке Бена.
Но за прошедшее время Бен вырос на целую голову, и черты его лица изменились, и одет он совсем по-другому. Может, благодаря судьбе Черная Борода его действительно не узнал. Но конечно, когда придет время официального знакомства – а оно обязательно придет, судя по тому, с каким воодушевлением Роберт и человек в красном камзоле что-то кричат друг другу на ухо, – вот тогда-то и грянет гром среди ясного неба.
Пока, к счастью, гроза прошла стороной, ее отголоском громовой голос Карла неожиданно вознесся над гудящей толпой.
– Братья! – выкрикнул он по-немецки, и стоявший рядом с ним человек, с такой же луженой глоткой, как и у короля, выкрикнул то же самое, но уже на свистяще-шипящем турецком языке. – Янычары! Воины, равных которым не создавал Всевышний на земле, вы не оставите своего шведского друга в беде, вы защитите его!
Человек тридцать в шведских желто-синих камзолах встретили его речь неистовыми криками, в воздух поднялся лес рук со сжатыми кулаками. Рев в зале стоял оглушающий.
Каким-то чудом Карлу удавалось его перекричать.
– Мы все знаем, зачем мы здесь собрались. Чтобы решить нашу судьбу и судьбу нашего города – Венеции. Чтобы решить, как будут жить наши жены и дети, как будет процветать торговля.
Человек из толпы бесцеремонно перебил шведского короля. Стоявшие за его спиной люди, видно, его сторонники, принялись что-то скандировать.
Хасим нагнулся к самому уху Бена:
– Он говорит, что король Карл печется о своей собственной судьбе, а не о судьбе Венеции. Он говорит, что опасность угрожает только Карлу. Якобы Карл хочет, чтобы янычары оказали открытое неповиновение султану только ради своих интересов, а не интересов Венеции. Они кричат: «Убирайся в Швецию, Железная Голова».
Неожиданно к общему гвалту добавились крики боли, и тут Бен понял, что имел в виду Хасим под словом «пинаться». Группа противников Карла, которая только что спокойно стояла, вдруг запрыгала-заплясала на месте: шведы и поддерживающие короля янычары яростно молотили их ногами по щиколоткам и голеням, если те не успевали увернуться, отдавливали им ступни. Один упал, и его принялись бить ногами по ребрам, голове.
Выступающие будто не замечали происходящего побоища, и еще один турок перекричал остальных:
– Он говорит, что Карл хочет втянуть нас в войну, в которой мы не можем победить, он хочет, чтобы мы дрались с джиннами и пери, с летающими кораблями, и все только ради своей гордыни, – перевел Хасим. – Он спрашивает, кто заплатит нам за это. Раньше нам жалованье выдавали бей и султан. А будет ли Карл платить? Покроет ли он все наши потери в войне с русскими демонами?
Карл взметнул вверх сжатые кулаки, и, будто повинуясь одной лишь его силе воли, столпотворение стихло. Возможно, усмиряюще подействовали его гордая осанка солдата и лицо короля, выражающее надменную ярость.
– Я вижу, как трясутся ваши поджилки, я слышу речи робких женщин! – выкрикнул Карл. – Где те янычары, что взяли неприступный Константинополь? И те, что плыли в реках собственной крови к стенам Вены? Куда подевались ваша смелость и отвага сейчас? Копите монеты на бесславную старость? Хотите пожить всласть и понянчить внуков? Но что вы скажете вашим внукам, когда они спросят вас о сегодняшнем дне? Когда вы, вместо того чтобы оставаться доблестными воинами, повели себя как дряхлые старухи и позволили русским, которые разбили вас в Пруссии, взять город без малейшего сопротивления! Вы уступили им свои постели, чтобы они тешились с вашими женами и дочерьми? Что услышат о вас ваши внуки, вы, бравые янычары?
В два прыжка король оказался в самом центре толпы и изо всей силы пнул вопящего противника. Турок завизжал и упал. Его сторонники подскочили к Карлу, но ударить не посмели.
За спиной Карла стоявший на возвышении турок начал торжественную речь.
– Это мой отец, – гордо произнес Хасим. – Он говорит, что султан велел нам покинуть свои дома. Покинуть своих детей, жен, оставить дела, забыть честь. Султан должен быть пристыжен, у султана нет чести и достоинства. Может быть, и у янычар больше не осталось чести и достоинства.
Из толпы вырвался еще один голос, который утверждал, что все дела пойдут прахом, если они взбунтуются против Порты, им тогда не с кем будет торговать. В этот момент в словесный бой вступил Рива, который от имени Черной Бороды и его компаньонов заявил, что у них есть не только корабли, готовые вступить в бой, но и еще они ищут купцов, которые будут поставлять хороший товар в американские колонии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67