Карл проводил его взглядом, затем кивнул слуге, и тот облачил его в длинную простую рубаху из беленого полотна.
Похоже на саван, усмехнулся про себя Карл, направляясь к выходу из шатра. Впрочем, саван и есть.
Если принимать сакральный смысл обряда как есть, то есть так, как того требовала традиция, то так оно и было. Сейчас граф Карл Ругер шел «умирать», и тропка, уводившая его в глубь рощи, так и называлась – «прощальная тропа». И хотя Карл был далек от того, чтобы видеть во всем этом нечто большее, чем сложную, освященную временем и традицией церемонию, простая вежливость обязывала его неукоснительно следовать этикету ритуала.
Одетый в белую рубаху, с бесстрастным выражением лица, приличествующим человеку, уже отрешившемуся от всего суетного, что составляет смысл жизни живых, но не подобает «мертвому», Карл довольно долго шел по тропинке в глубь рощи, чувствуя под босыми ногами влажную прохладу не успевшей прогреться земли и шероховатую костяную плоть древесных корней. Наконец тропа оборвалась на берегу широко разлившегося по обширной поляне ручья. Возможно, это был результат человеческих усилий, потому что Карл не видел причины, по которой этот слабенький ручеек должен был раздвинуть свои берега на добрых десять метров и именно здесь, посередине «чистилища».
На противоположном берегу, всего в нескольких метрах от обреза воды, стояли пятнадцать мужчин в роскошных одеяниях, которым предстояло стать повивальными бабками его светлости герцога Герра. Это были великие бояре принципата Флоры, ожидавшие на берегу ручья своего шестнадцатого брата.
Аминь, сказал про себя Карл, окинув их быстрым, но внимательным взглядом из-под полуопущенных век, и вошел в воду.
Во время своей короткой прогулки по Священной роще он не переставал думать о том, ради чего, собственно, и согласился принять регалии герцога Герра. Думал он об этом и теперь, медленно переходя через мелкий ручей, символизирующий границу между жизнью прежней и жизнью будущей. Карл не знал пока, как он победит нойонов. Ему еще только предстояло создать это невероятной сложности полотно, но у него уже захватывало дух от огромности замысла и от того, что ему предстояло совершить на пути к воплощению этого замысла в жизнь. Да, такой задачи Судьба перед ним еще не ставила. Оставалось лишь возблагодарить Хозяйку за честь и удовольствие, выпавшие на его долю, и озаботиться, не мешкая, подготовкой основы для будущего полотна.
Впрочем, время, люди и обстоятельства уже выполнили за него значительную часть работы, предоставив в распоряжение Карла наилучшие из возможных – здесь и сейчас – инструментов. Благодаря Людо, находившемуся теперь среди прочих восприемников, за плечами Карла лежала богатая, хорошо устроенная страна, и лучшая армия ойкумены ожидала его приказов. Возможно, что этого все еще было недостаточно для победы, однако мир не начинался и не заканчивался во Флоре, хотя она и образовывала географический центр композиции начинающейся войны. Очень может быть и даже скорее всего Карлу еще придется искать помощь на стороне. И, хотя в большинстве земель его голос теперь вряд ли будет услышан, в стране Убру он все еще может рассчитывать на дружбу и понимание. Ну а гароссцам судьба просто не оставит иного выбора. Им, хотят они того или нет, придется подчиниться воле своей повелительницы, что, между прочим, означало, как сразу же понял Карл, что Людвиг Вольх должен умереть так скоро, как только будет возможно.
Как часто случалось с ним и раньше, общие рассуждения и нечеткие образы, возникавшие в начинающем созидательный труд воображении, совершенно не мешали Карлу обдумывать – по ходу дела – и такие вот частные, практические вопросы, будь то будущая коронация Деборы или выбор «кистей», которыми Карл предполагал писать существующее пока лишь в замысле полотно. Однако сама логика этих «простых» дел странным образом воздействовала на его воображение, распаляя, освобождая и отправляя в свободный полет. Именно это и произошло сейчас с Карлом. И вот он уже видел перед собой вполне оформившуюся композицию созревающей, рождающейся прямо на глазах картины. Поскольку в фокусе композиции помещался он сам, то все остальное пространство – вместе с включенными в него фигурами и объектами – сразу же сформировалось в соответствии с отчетливо геометрической по своей природе иерархией отношений, которые, в свою очередь, определяли цвета и освещенность тяготеющих к центру композиции фигур.
Итак, сказал он сам себе, рассматривая полотно прямо сквозь фигуры стоявших перед ним на берегу великих бояр Флоры, это новая дорога – не так ли?
Его немного встревожило значение слова «новая», но он не захотел отвлекаться сейчас на пустяки, чувствуя, как воображение с бешеной скоростью творит новую реальность. А дорога… новая или старая, она в любом случае уводила Карла вперед, туда, где его ожидала война с нойонами, об истинной силе которых он пока не ведал, как и вообще не знал о них почти ничего. Там, впереди, куда направлялся Карл, клубился мрак неопределенности, стремительно надвигавшийся на него, на Флору, на всю ойкумену, но и позади него, там, откуда он пришел, тоже вставала теперь грозная черная тень, угрожавшая и Карлу и его близким. Оттуда дышали им в спину неведомые, безымянные пока враги.
Тьма, согласился Карл. И все оттенки черного…
5
– Кто вошел в воды Салема? – спросил герцог Корсага, сурово глядя на бредущего через ручей Карла. Впрочем, Карлу показалось, что в черных глазах Людо боролись сейчас между собой ирония старого циника и радостный детский смех так и не состарившегося шалопая Людо Табачника.
– Человек вошел в светлые воды «предела», – ответил хриплым, отдышливым басом грузный старик в бордовом, расшитом золотом и украшенном самоцветами кафтане.
Если Карлу не изменяла память, это был герцог Сангир. С их последней встречи прошло три десятка лет. Иеремия Сангир, бывший некогда одним из первых воевод цезаря Михаила, сильно постарел и, чтобы стоять прямо, вынужден был теперь тяжело опираться на трость из черного дерева, инкрустированную золотом и перламутром.
– Откуда он пришел? – спросил Александр Корсага.
– Кто знает? – ответил справа высокий рыжий мужчина с опасным взглядом светло-карих, почти желтых, глаз.
Этого человека Карл не знал, но интуиция и огонек особого мрачного интереса, вспыхнувший в глазах боярина, подсказали ему, что это муж Валерии – бан Конрад Трир.
– Хотим ли мы это знать? – вел между тем свою партию герцог Корсага.
– Нет, не хотим, – нестройным хором откликнулись бояре.
– Он вошел в воды Салема, – сказал невысокий, широкоплечий мужчина, в котором Карл с удивлением узнал когда-то худого нервного юношу Жерома Гвирна, первым пришедшего ему на помощь во время покушения на цезаря Михаила.
– Да, он сделал это, и Салем пропустил его, – сказал князь Лайташ в тот момент, когда Карл наконец пересек ручей и вышел на противоположный берег. Глаза князя были спокойны, но в их глубине, как в опасных водах омута, скрывалась давняя неприязнь, превратившаяся со временем в холодную ненависть.
Что поделать, без раздражения и тем более без сожаления, подумал Карл. Стефания и в самом деле была необыкновенной женщиной. Таких не забывают и через тридцать лет.
– Кто вышел на берег из светлых вод Салема? – снова спросил Людо.
– Наш брат, – уверенно ответил Конрад Трир.
– Приди же к нам, брат! – Людо шагнул навстречу Карлу и протянул ему сразу обе руки – Вот я, и вот мы все.
– Спасибо, братья, – с поклоном ответил Карл, принимая руки Людо в свои. – Спасибо, брат.
Вероятно, Людо понял второй, особый смысл, вложенный Карлом в ритуальные слова, и на его глаза неожиданно навернулись слезы.
– Как его зовут? – спросил Лайташ.
– Есть ли у него имя? – вторил ему Гвирн.
– Нет, братья, – покачал головой Карл, продолжая смотреть прямо в глаза Людо. – У меня нет имени. Воды Салема унесли мое прошлое в неведомую даль.
– Как же мы назовем брата своего? – спросил Людо, не отводя взгляда. – Как назовем мы его, чтобы стал он, как мы, рядом с нами, одним из нас?
– Герцог Герр, имя его, – объявил Конрад Трир и, радушно улыбнувшись, шагнул к Карлу.
6
Вершился ритуал, участники обряда произносили свои реплики и совершали предписанные традицией действия, и Карл, не менее лицедей, чем остальные пятнадцать мужчин, окружавших его теперь в Священной роще, тоже произносил положенные слова и, сохраняя на лице выражение, приличествующее таинству посвящения, был сейчас с ними и одним из них. Он принимал их объятия и поцелуи и заключал их в свои объятия, чтобы, прижавшись щекой к щеке, обозначить братский поцелуй. Он был включен в церемонию, стал ее частью, жил в заданном ею ритме, ни словом, ни жестом не нарушая ее торжественного хода. Но в то же самое время Карл оставался самим собой, таким, каким он был всегда – сторонним наблюдателем, даже тогда, когда, как и теперь, являлся непосредственным участником событий. Двигаясь и говоря, принимая и отдавая, он тем не менее смотрел на все происходящее как бы со стороны, отстраненно замечая и накрепко запоминая все, что мог увидеть и узнать, а видел Карл многое. И чувствовал тоже.
Тот, кто положил начало традиции, был неглупым человеком. И ритуал, чем бы он ни стал за долгие годы своего существования, имел не только сакральный, но и вполне практический смысл. Физический контакт, как известно, зачастую позволяет даже неизощренной душе многое узнать о том, кому ты позволил приблизиться к себе так близко, что ближе некуда. Скрытое становится явным, когда границы личного пространства двух людей взаимно разрушают друг друга, и, переходя из одних объятий в другие, Карл с необычайной легкостью узнавал сейчас то, на что в ином случае потребовалось бы немало времени и многие усилия. Ему открылось, например, что трое из его восприемников – оборотни, пятеро – предпочли бы объятиям смертельный удар мечом и не преминули бы перерезать ему глотку при первой открывшейся перед ними возможности, тогда как еще двое – совершенно равнодушны к тому, что здесь происходит, как безразличны они и к самому Карлу. Они, как, впрочем, и Карл Ругер, лишь выполняли свои обязанности. Не больше, но и не меньше.
Следовало, однако, признать, что положение дел оказалось гораздо лучше того, на что мог рассчитывать Карл, направляясь в Священную рощу. Восемь великих бояр все-таки были на его стороне. Или, возможно, на стороне Виктора Абака? Однако, вероятнее всего, это всего лишь личная партия его друга, герцога Корсаги, что, впрочем, совершенно неважно. Важно было только то, что все эти люди – по той или иной причине – готовы поддерживать внезапно возникшего из небытия, «родившегося» к жизни великого воеводу герцога Герра, и что одним из этих людей оказался собственный зять Карла – бан Конрад Трир.
7
На противоположной стороне поляны, скрытый от глаз разросшимися кустами ежевики и толстыми стволами вековых сосен, стоял еще один шатер. Он был намного больше первого и сшит не из простого полотна, а из широких полос синего, алого и белого шелка, и теперь, через час после полудня, его наполняло приглушенное солнечное сияние, окрашенное в цвета ослабивших дневной свет шелков. Внутри шатра Карла ожидали несколько слуг в ливреях дома Кьярго и мастер Март. Слуги застыли в почтительных позах рядом с единственным креслом, стоявшим посередине шатра, а молодой аптекарь сидел в дальнем углу на крошечной скамеечке, казавшейся еще меньше из-за его собственных размеров, и держал в руках оружие Карла. Карл сдержанно кивнул ему и, остановив движением руки его попытку встать, прошел к креслу из резного черного дерева, недвусмысленно напоминавшему трон, и сел.
– Мою трубку, – сказал он, ни к кому конкретно не обращаясь. – И кубок вина.
Следующие полчаса, пока слуги омывали его ноги и переодевали в парадное платье, Карл, воспользовавшись паузой в церемониале, курил трубку, набитую душистым мерванским табаком, пил прохладное – со льда – крепкое и отдающее горечью полыни войянское вино и, полуприкрыв веки, рассматривал внутренним взором уже, казалось, окончательно сложившийся у него в сердце рисунок, отражавший его собственное видение настоящего и будущего.
Похоже, воображение не подвело его и на этот раз. Рисунок был хорош, хотя и сложен. Композиция не оставляла места для двойного толкования, и основные сочетания цветов недвусмысленно выражали его собственные чувства и переживания. Однако что-то в этой картине, чего Карл никак не мог для себя определить, его не устраивало. Что-то в его собственном рисунке мешало ему, вызывая внутреннее несогласие, и, следовательно, работа души продолжалась.
Новая одежда была Карлу неприятна, но, поскольку она тоже являлась частью ритуала, точно так же как и многое другое, с чем ему приходилось мириться в этот день, Карл принимал ее как неизбежное зло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72
Похоже на саван, усмехнулся про себя Карл, направляясь к выходу из шатра. Впрочем, саван и есть.
Если принимать сакральный смысл обряда как есть, то есть так, как того требовала традиция, то так оно и было. Сейчас граф Карл Ругер шел «умирать», и тропка, уводившая его в глубь рощи, так и называлась – «прощальная тропа». И хотя Карл был далек от того, чтобы видеть во всем этом нечто большее, чем сложную, освященную временем и традицией церемонию, простая вежливость обязывала его неукоснительно следовать этикету ритуала.
Одетый в белую рубаху, с бесстрастным выражением лица, приличествующим человеку, уже отрешившемуся от всего суетного, что составляет смысл жизни живых, но не подобает «мертвому», Карл довольно долго шел по тропинке в глубь рощи, чувствуя под босыми ногами влажную прохладу не успевшей прогреться земли и шероховатую костяную плоть древесных корней. Наконец тропа оборвалась на берегу широко разлившегося по обширной поляне ручья. Возможно, это был результат человеческих усилий, потому что Карл не видел причины, по которой этот слабенький ручеек должен был раздвинуть свои берега на добрых десять метров и именно здесь, посередине «чистилища».
На противоположном берегу, всего в нескольких метрах от обреза воды, стояли пятнадцать мужчин в роскошных одеяниях, которым предстояло стать повивальными бабками его светлости герцога Герра. Это были великие бояре принципата Флоры, ожидавшие на берегу ручья своего шестнадцатого брата.
Аминь, сказал про себя Карл, окинув их быстрым, но внимательным взглядом из-под полуопущенных век, и вошел в воду.
Во время своей короткой прогулки по Священной роще он не переставал думать о том, ради чего, собственно, и согласился принять регалии герцога Герра. Думал он об этом и теперь, медленно переходя через мелкий ручей, символизирующий границу между жизнью прежней и жизнью будущей. Карл не знал пока, как он победит нойонов. Ему еще только предстояло создать это невероятной сложности полотно, но у него уже захватывало дух от огромности замысла и от того, что ему предстояло совершить на пути к воплощению этого замысла в жизнь. Да, такой задачи Судьба перед ним еще не ставила. Оставалось лишь возблагодарить Хозяйку за честь и удовольствие, выпавшие на его долю, и озаботиться, не мешкая, подготовкой основы для будущего полотна.
Впрочем, время, люди и обстоятельства уже выполнили за него значительную часть работы, предоставив в распоряжение Карла наилучшие из возможных – здесь и сейчас – инструментов. Благодаря Людо, находившемуся теперь среди прочих восприемников, за плечами Карла лежала богатая, хорошо устроенная страна, и лучшая армия ойкумены ожидала его приказов. Возможно, что этого все еще было недостаточно для победы, однако мир не начинался и не заканчивался во Флоре, хотя она и образовывала географический центр композиции начинающейся войны. Очень может быть и даже скорее всего Карлу еще придется искать помощь на стороне. И, хотя в большинстве земель его голос теперь вряд ли будет услышан, в стране Убру он все еще может рассчитывать на дружбу и понимание. Ну а гароссцам судьба просто не оставит иного выбора. Им, хотят они того или нет, придется подчиниться воле своей повелительницы, что, между прочим, означало, как сразу же понял Карл, что Людвиг Вольх должен умереть так скоро, как только будет возможно.
Как часто случалось с ним и раньше, общие рассуждения и нечеткие образы, возникавшие в начинающем созидательный труд воображении, совершенно не мешали Карлу обдумывать – по ходу дела – и такие вот частные, практические вопросы, будь то будущая коронация Деборы или выбор «кистей», которыми Карл предполагал писать существующее пока лишь в замысле полотно. Однако сама логика этих «простых» дел странным образом воздействовала на его воображение, распаляя, освобождая и отправляя в свободный полет. Именно это и произошло сейчас с Карлом. И вот он уже видел перед собой вполне оформившуюся композицию созревающей, рождающейся прямо на глазах картины. Поскольку в фокусе композиции помещался он сам, то все остальное пространство – вместе с включенными в него фигурами и объектами – сразу же сформировалось в соответствии с отчетливо геометрической по своей природе иерархией отношений, которые, в свою очередь, определяли цвета и освещенность тяготеющих к центру композиции фигур.
Итак, сказал он сам себе, рассматривая полотно прямо сквозь фигуры стоявших перед ним на берегу великих бояр Флоры, это новая дорога – не так ли?
Его немного встревожило значение слова «новая», но он не захотел отвлекаться сейчас на пустяки, чувствуя, как воображение с бешеной скоростью творит новую реальность. А дорога… новая или старая, она в любом случае уводила Карла вперед, туда, где его ожидала война с нойонами, об истинной силе которых он пока не ведал, как и вообще не знал о них почти ничего. Там, впереди, куда направлялся Карл, клубился мрак неопределенности, стремительно надвигавшийся на него, на Флору, на всю ойкумену, но и позади него, там, откуда он пришел, тоже вставала теперь грозная черная тень, угрожавшая и Карлу и его близким. Оттуда дышали им в спину неведомые, безымянные пока враги.
Тьма, согласился Карл. И все оттенки черного…
5
– Кто вошел в воды Салема? – спросил герцог Корсага, сурово глядя на бредущего через ручей Карла. Впрочем, Карлу показалось, что в черных глазах Людо боролись сейчас между собой ирония старого циника и радостный детский смех так и не состарившегося шалопая Людо Табачника.
– Человек вошел в светлые воды «предела», – ответил хриплым, отдышливым басом грузный старик в бордовом, расшитом золотом и украшенном самоцветами кафтане.
Если Карлу не изменяла память, это был герцог Сангир. С их последней встречи прошло три десятка лет. Иеремия Сангир, бывший некогда одним из первых воевод цезаря Михаила, сильно постарел и, чтобы стоять прямо, вынужден был теперь тяжело опираться на трость из черного дерева, инкрустированную золотом и перламутром.
– Откуда он пришел? – спросил Александр Корсага.
– Кто знает? – ответил справа высокий рыжий мужчина с опасным взглядом светло-карих, почти желтых, глаз.
Этого человека Карл не знал, но интуиция и огонек особого мрачного интереса, вспыхнувший в глазах боярина, подсказали ему, что это муж Валерии – бан Конрад Трир.
– Хотим ли мы это знать? – вел между тем свою партию герцог Корсага.
– Нет, не хотим, – нестройным хором откликнулись бояре.
– Он вошел в воды Салема, – сказал невысокий, широкоплечий мужчина, в котором Карл с удивлением узнал когда-то худого нервного юношу Жерома Гвирна, первым пришедшего ему на помощь во время покушения на цезаря Михаила.
– Да, он сделал это, и Салем пропустил его, – сказал князь Лайташ в тот момент, когда Карл наконец пересек ручей и вышел на противоположный берег. Глаза князя были спокойны, но в их глубине, как в опасных водах омута, скрывалась давняя неприязнь, превратившаяся со временем в холодную ненависть.
Что поделать, без раздражения и тем более без сожаления, подумал Карл. Стефания и в самом деле была необыкновенной женщиной. Таких не забывают и через тридцать лет.
– Кто вышел на берег из светлых вод Салема? – снова спросил Людо.
– Наш брат, – уверенно ответил Конрад Трир.
– Приди же к нам, брат! – Людо шагнул навстречу Карлу и протянул ему сразу обе руки – Вот я, и вот мы все.
– Спасибо, братья, – с поклоном ответил Карл, принимая руки Людо в свои. – Спасибо, брат.
Вероятно, Людо понял второй, особый смысл, вложенный Карлом в ритуальные слова, и на его глаза неожиданно навернулись слезы.
– Как его зовут? – спросил Лайташ.
– Есть ли у него имя? – вторил ему Гвирн.
– Нет, братья, – покачал головой Карл, продолжая смотреть прямо в глаза Людо. – У меня нет имени. Воды Салема унесли мое прошлое в неведомую даль.
– Как же мы назовем брата своего? – спросил Людо, не отводя взгляда. – Как назовем мы его, чтобы стал он, как мы, рядом с нами, одним из нас?
– Герцог Герр, имя его, – объявил Конрад Трир и, радушно улыбнувшись, шагнул к Карлу.
6
Вершился ритуал, участники обряда произносили свои реплики и совершали предписанные традицией действия, и Карл, не менее лицедей, чем остальные пятнадцать мужчин, окружавших его теперь в Священной роще, тоже произносил положенные слова и, сохраняя на лице выражение, приличествующее таинству посвящения, был сейчас с ними и одним из них. Он принимал их объятия и поцелуи и заключал их в свои объятия, чтобы, прижавшись щекой к щеке, обозначить братский поцелуй. Он был включен в церемонию, стал ее частью, жил в заданном ею ритме, ни словом, ни жестом не нарушая ее торжественного хода. Но в то же самое время Карл оставался самим собой, таким, каким он был всегда – сторонним наблюдателем, даже тогда, когда, как и теперь, являлся непосредственным участником событий. Двигаясь и говоря, принимая и отдавая, он тем не менее смотрел на все происходящее как бы со стороны, отстраненно замечая и накрепко запоминая все, что мог увидеть и узнать, а видел Карл многое. И чувствовал тоже.
Тот, кто положил начало традиции, был неглупым человеком. И ритуал, чем бы он ни стал за долгие годы своего существования, имел не только сакральный, но и вполне практический смысл. Физический контакт, как известно, зачастую позволяет даже неизощренной душе многое узнать о том, кому ты позволил приблизиться к себе так близко, что ближе некуда. Скрытое становится явным, когда границы личного пространства двух людей взаимно разрушают друг друга, и, переходя из одних объятий в другие, Карл с необычайной легкостью узнавал сейчас то, на что в ином случае потребовалось бы немало времени и многие усилия. Ему открылось, например, что трое из его восприемников – оборотни, пятеро – предпочли бы объятиям смертельный удар мечом и не преминули бы перерезать ему глотку при первой открывшейся перед ними возможности, тогда как еще двое – совершенно равнодушны к тому, что здесь происходит, как безразличны они и к самому Карлу. Они, как, впрочем, и Карл Ругер, лишь выполняли свои обязанности. Не больше, но и не меньше.
Следовало, однако, признать, что положение дел оказалось гораздо лучше того, на что мог рассчитывать Карл, направляясь в Священную рощу. Восемь великих бояр все-таки были на его стороне. Или, возможно, на стороне Виктора Абака? Однако, вероятнее всего, это всего лишь личная партия его друга, герцога Корсаги, что, впрочем, совершенно неважно. Важно было только то, что все эти люди – по той или иной причине – готовы поддерживать внезапно возникшего из небытия, «родившегося» к жизни великого воеводу герцога Герра, и что одним из этих людей оказался собственный зять Карла – бан Конрад Трир.
7
На противоположной стороне поляны, скрытый от глаз разросшимися кустами ежевики и толстыми стволами вековых сосен, стоял еще один шатер. Он был намного больше первого и сшит не из простого полотна, а из широких полос синего, алого и белого шелка, и теперь, через час после полудня, его наполняло приглушенное солнечное сияние, окрашенное в цвета ослабивших дневной свет шелков. Внутри шатра Карла ожидали несколько слуг в ливреях дома Кьярго и мастер Март. Слуги застыли в почтительных позах рядом с единственным креслом, стоявшим посередине шатра, а молодой аптекарь сидел в дальнем углу на крошечной скамеечке, казавшейся еще меньше из-за его собственных размеров, и держал в руках оружие Карла. Карл сдержанно кивнул ему и, остановив движением руки его попытку встать, прошел к креслу из резного черного дерева, недвусмысленно напоминавшему трон, и сел.
– Мою трубку, – сказал он, ни к кому конкретно не обращаясь. – И кубок вина.
Следующие полчаса, пока слуги омывали его ноги и переодевали в парадное платье, Карл, воспользовавшись паузой в церемониале, курил трубку, набитую душистым мерванским табаком, пил прохладное – со льда – крепкое и отдающее горечью полыни войянское вино и, полуприкрыв веки, рассматривал внутренним взором уже, казалось, окончательно сложившийся у него в сердце рисунок, отражавший его собственное видение настоящего и будущего.
Похоже, воображение не подвело его и на этот раз. Рисунок был хорош, хотя и сложен. Композиция не оставляла места для двойного толкования, и основные сочетания цветов недвусмысленно выражали его собственные чувства и переживания. Однако что-то в этой картине, чего Карл никак не мог для себя определить, его не устраивало. Что-то в его собственном рисунке мешало ему, вызывая внутреннее несогласие, и, следовательно, работа души продолжалась.
Новая одежда была Карлу неприятна, но, поскольку она тоже являлась частью ритуала, точно так же как и многое другое, с чем ему приходилось мириться в этот день, Карл принимал ее как неизбежное зло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72