Она стояла у озера на белом песке, на который набегала вода. Набегала в том же ритме, что и удары ее сердца. Она поднималась по спиралевидной дорожке, выложенной плиткой так аккуратно, что казалась сплошной и бесконечной поверхностью, извиваясь, она узкой тропой уводила ввысь. Все выше поднималась Лиат, проходя через каждые из семи ворот и закрывая их за собой — одни за другими. До тех пор, пока не дошла до вершины.
Она нашла замерзшую башню своего сердца и укрыла ее от посторонних глаз виноградными лозами, терновником и железной оградой. Она вошла в единственную дверь, поднялась по лестнице — в самую высокую комнату, в палату с дверьми, что подарил ей отец. Эту комнату он когда-то нарисовал для нее: четыре двери — на север, юг, запад и восток. И пятая дверь в центре комнаты, закрытая даже для нее. Каждую дверь заперла она изнутри медным ключом и стерла из памяти. Только дверь, ведущую на север, оставила едва заметной, как потайной ход в пустыню. Там была маленькая тропа, через испытания великие и малые, через темные леса и загадочные пути, чтобы скрыть все от чуждого взгляда, чтобы пройти по ней мог только тот, кто истинно знал и понимал ее сердце. В этой пустыне нехоженой и в путях ее запутанных оставила она ключ. И тот, кто пытался бы его найти…
Она прибегла к этому видению, чтобы спасти себя.
Хью был ласков и нежен. Говорил ей теплые слова. И наконец заснул. Она лежала, открыв глаза, запечатав накрепко город своей памяти и укрепив его стены так, чтобы быть в безопасности, недосягаемой, оставив одну тропинку. Тропинку, по которой в ее сердце могла войти Ханна. Лиат позволила себе расслабиться, хотя Хью все еще обвивал ее своей тяжелой рукой. И наконец она заснула в роскошной теплой и мягкой кровати.
4
На следующий день Хью нанял двух слуг — женщину и мужчину из деревушки поблизости от замка графа Харла, чтобы они приходили и делали всю работу по дому.
Они послушно вычистили келью, в то время как сам Хью обшаривал чердаки и наконец нашел стол и один сломанный стул, который починили. Нанятый мужчина, Ларс, зарезал гуся, и, пока Дорит его готовила, Лиат заточила его перья для письма. Хью открыл два сундука и достал сокровища: пергамент и чернила, вощеную табличку для письма, стило, другие предметы, необходимые для церковной школы. И два коврика (почти такие же красивые, как и аретузийский ковер в келье).
Лиат училась. Делая это, она сумела забыть обо всем, спрятала свое горе, словно его и не было. Часть дня они вместе говорили по-даррийски. Вторую половину он учил ее, буква за буквой, слово за словом, аретузийскому, а она обучала его джиннскому, странным буквам с завитушками, которые сама выводила с трудом. И наконец, вечером она читала ему вслух те книги, что остались от отца. Она читала о лечебных травах и цветах во «Введении в травы». Читала о знамениях и чудесах, о видениях, о которых повествовали «Сны» Артемизии. Читала хроники испытаний и подвигов святой Теклы, основательницы Церкви Единства в Дарре, первой и величайшей последовательницы блаженного Дайсана и первой мученицы за веру, твердо стоявшей против преследований языческого императора. Читала о ранней истории Даррийской Империи и ее великих победах, описанных Поликсеной, придворным имперским историком, желавшей показать в своих книгах, «что даррийцы, как известно, не люди, но подобные им, всего лишь за пятьдесят три года сумели подчинить свой власти почти весь универсум».
Вместе они продирались сквозь мудреные дебри «Деяний магов». Однажды Хью зажег свечу без помощи спичек. Однажды предсказал ураган. Она оставалась глухой и безучастной ко всему, кроме значения слов. Она переводила ему с джиннского и сама начала разгадывать смысл букв и слов в той колонке из книги, что была написана по-аретузийски. На этом она сосредоточила свою жизнь. Все остальное происходило как в тумане. Особенно то, что было по ночам. Лиат отстранилась от себя, изменилась, разделив свою суть на две разные личности: одна жила постылой жизнью, другая смотрела на это из замерзшей башни.
Иногда Хью уходил, чтобы провести ритуал над усопшим, благословить новорожденного или вылечить больного. Первое время, когда он отсутствовал, она пыталась выбираться по утрам на улицу и побыть там, пока Дорит заканчивала печь хлеб в большой печи, выстроенной рядом с кухней. Но холодный ветер и хлеставший снег вселяли такой ужас, что она убегала в дом и наконец перестала выходить совсем.
Раз в неделю народ из деревни собирался послушать проповедь. Раньше она никогда не уклонялась от ее посещений, теперь же — боялась. Но стоило только сказать об этом Хью, он избил ее и пригрозил отправить в свинарник. Он хотел, чтобы все ее видели, и она понимала это. Он спрятал ее старые одежды, заставив носить красивые платья. Лиат боялась с кем-либо заговорить, и все теперь думали, что она возгордилась своим новым положением.
В редкие минуты, когда удавалось побыть одной, она преклоняла колени в пустой церкви, не молясь и обычно не думая даже, а просто отдыхая в молчании Господа и Владычицы. Иногда вспоминала об отце.
«Лиат, можешь поиграть с буквами. О даррийских школах каллиграфии написаны целые трактаты. Изучай старые рукописи и, когда рисуешь розу, делай так, будто творишь новую. Не нужно усложнять. То, что выводит твоя рука, — всего лишь схема, до тех пор пока не исчезнет нужда в физической связи между мыслью и бумагой. Позволь творению жить своей жизнью. — Он говорил всегда твердо и ясно, но теперь его плечи поникли, лицо погрустнело, и он вновь казался уставшим старцем. — Анна бы научила тебя лучше, чем я».
Лиат положила руку на его рано поседевшую голову. «Не надо так. Ты же сам говорил, что я должна учиться, дабы знание не исчезло, и никогда не ожидал, что сама я буду обладать этими силами». Он вздохнул: «А ты хотела бы?» Она пожала плечами: «Наверное. Жаль, ты раньше не начал учить меня тому, что умеют маги. Почему ты так долго ждал?» — «Ты еще недостаточно сильна. Это небезопасно, дочь. И пройдет еще много-много времени, пока все это кончится».
Девушка знала, что это не кончится никогда.
— Лиат! — послышался тихий, но резкий шепот.
Лиат вздрогнула, затем поднялась и быстро повернулась. Постояла минутку, пытаясь разглядеть гостью.
— Х-ханна?
— Ты такая… ну, не бледная, а какая-то… серая. — Ханна шагнула вперед. Лицо ее было хмурым. Казалось, от нее исходит не меньший жар, чем от жаровни с углями, которую Лиат, вечно теперь дрожавшая от холода, принесла, чтобы обогреть каменную пустую церковь.
— Говорят, старый Йохан ушел наконец-то в Покои Света. Я видела, как Хью уезжает. Его не будет до вечера, не иначе. Мама позволила мне сюда прийти, а я… Я не говорила с тобой с того самого дня, как… — Она заколебалась. Лиат просто смотрела на нее. Она сейчас с трудом понимала любые слова, что произносились не голосом Хью. — С того самого дня, как он бил тебя в харчевне. Помнишь человека, который был там в тот день? Он проезжал через наши места во Фрилас. После того как Хью забрал тебя, он спрашивал о тебе. И о твоем отце.
— Я его не помню, — безразлично проговорила Лиат. Слова Ханны были бессмысленны. Они относились не к ней, а к кому-то другому. К той Лиат, которой здесь больше не было. — Тебе нельзя здесь быть.
Ханна напряглась:
— Мне уйти?
Лиат покачала головой. Она не хотела этого сказать, но представить не могла, о чем говорить. Да и почти разучилась разговаривать, привыкнув произносить вслух только то, что было написано в книгах.
— Нет. Но тебе нельзя здесь быть. — Вдруг заволновавшись, она оглянулась на вход. — Он придет…
— Когда я его видела, он ехал к реке Бенд. До вечера не вернется точно.
— Он узнает о твоем приходе. Он вернется. Он узнает, что я что-то вижу. Он всегда это знает.
— Лиат! Сядь. Ты вся дрожишь. — Ханна дотронулась до нее. Прикосновение это как огонь обожгло руку Лиат. Ханна усадила ее на скамью, сама присела рядом, обняв за талию. Лиат, не выдержав вдруг, тоже обняла подругу. — Ларс ушел к своим родным, а Дорит спустилась в харчевню, сплетничает с моей матушкой, так что Хью ничего не узнает. Дорит говорит, ты молчалива, как привидение, что бродит в округе. Она рассказывает, что ты никогда не говоришь, пока священник не спросит, а половину времени вы изъясняетесь на каком-то бесовском наречии.
Ханна замолчала и похлопала Лиат по руке. Так они просидели еще какое-то время.
Вдруг Лиат подняла голову:
— Какой сегодня день?
— Канун дня Владычицы.
— Нет, какой месяц? День? Какое время года? Все еще зима?
Ханна смотрела на нее во все глаза, и Лиат поняла, что она напугана. Но кем или чем?
— Последний месяц перед оттепелью. Зима близится к концу и миновал День святой Херодии. Был хороший урожай, и никто не голодает, даже в конце зимы. Почти вся посеянная прошлой осенью рожь пережила зиму.
— День Марианы, сразу после сева, — сказала Лиат, пытаясь вспомнить что-то важное, о чем говорил ей отец. Или мать? Да, это была еще мать. Они были в саду в этот самый день, пропалывали грядки. И ее мать, с белыми волосами и уверенной осанкой… такая гордая. Но даже вспомнив сцену, Лиат не могла вспомнить, о чем говорили. — Мне будет семнадцать, — проговорила она наконец, ухватившись за единственную мысль.
— Лиат, посмотри на меня. — С усилием Лиат посмотрела на Ханну, ее лицо искажала боль. — Мои родители хотят обручить меня с юным Йоханом. Я сказала, что подумаю. — Она была смущена, и в ее речи появились просительные нотки. — Что мне делать? Я не хочу выходить за него и жить, обрабатывая его землю, вынашивая его детей, всю жизнь, до самой смерти. Я знаю, что эта доля ниспослана нам Владычицей и что я должна гордиться тем, что я свободнорожденная. Но это не то, чего я хочу. Даже если это предназначение. Но я не знаю, не знаю, что мне еще остается…
Ханна нуждалась в ней. Скрытая дверь в ее запертой башне, ведущая на север, открылась, пропуская Ханну из пустоты в крепость.
— Ханна, — в душе Лиат что-то затеплилось, — если бы мы с отцом… Если бы мы только могли вернуться в Отун, где жили до того, как перебрались сюда… Или в Куртубах ко двору калифа, или в Дарр, где жили сперва, мы бы взяли тебя с собой.
— Дарр! Бесовское место твой Дарр. Там ведь всегда жили нелюди…
— Бесовское? Под боком у самой госпожи-иерарха… — Лиат засмеялась. — Ты говоришь об эльфах. Но они не бесы. Даже не демоны.
— Но матерь Фортензия говорит, что они порождение падших ангелов и человеческих дочерей. И поэтому они — бесы.
— Блаженный Дайсан учил по-другому. Отец всегда говорил, что эльфы рождены огнем и светом, померкшим лишь во тьме, пришедшей в мир во времена хаоса. И они жили еще до того, как людям даровали Святое Слово.
Ханна немного испугалась. Будто Лиат призналась в том, что сама была дьяволицей, рожденной от связи женщины и ангела, позабывших про Господа и Владычицу.
— Ты знаешь много странных вещей, — проговорила она наконец.
— Только потому, что я умею читать, Ханна. И ты сможешь, если захочешь.
— Если бы я была при церкви!
— В Дарре! Я вспомнила, Ханна! — Воспоминания нахлынули, словно очистившись от сумрака, в котором доселе пребывали, подобно зернам в замерзшей земле. — Отец говорил, что именно в Дарре король Генрих повстречал эльфийскую женщину, родившую ему наследника.
Ханна смотрела на нее все так же настороженно. Ее беспокоил этот безбожный разговор, но она сумела взять себя в руки и продолжила:
— Так это правда, что принц-наследник — полуэльф? Должно быть, правда. Инга говорит, ее свояченица была во Фриласе в тот день, когда через него проходили «драконы», и она их видела. Она говорила, что принц только наполовину человек — так ужасно он выглядел. У него были волосы чернее ночи, кожа цвета бронзы и зеленые глаза.
Лиат засмеялась. Наконец остановилась, поняв, что не слышала своего смеха вот уже несколько месяцев.
— И как свояченица Инги могла так близко подобраться к принцу? Он был со всех сторон окружен «драконами», а она увидела цвет его глаз?
— У него и вправду зеленые глаза, и он полуэльф, бедняга. Мать бросила его, едва он родился.
Лиат обернулась так быстро, что споткнулась и упала на колени, да так и осталась, замерев. Она чувствовала, что за спиной стоит Ханна. Смелая Ханна, потому что в дверном проеме показался силуэт Хью. Конечно, он, как всегда, все знал.
— Его мать никогда не говорила по-варрийски или по-вендийски. Она знала язык даррийцев и понимала похожее на него аостанское наречие. Говорят, она пришла из Альбы, где Ушедшие все еще прячутся по укромным закоулкам и выходят погулять при свете луны. Язык, на котором она постоянно разговаривала, скорее всего был салийским, и своего ребенка она назвала тоже по-салийски. — Хью улыбался, довольный тем, что от одного только его присутствия она застыла, как статуя, в ногах у Ханны. — Себя она называла Алия, что по-даррийски значит «иная», хотя принц Генрих не понимал тогда смысла этого слова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
Она нашла замерзшую башню своего сердца и укрыла ее от посторонних глаз виноградными лозами, терновником и железной оградой. Она вошла в единственную дверь, поднялась по лестнице — в самую высокую комнату, в палату с дверьми, что подарил ей отец. Эту комнату он когда-то нарисовал для нее: четыре двери — на север, юг, запад и восток. И пятая дверь в центре комнаты, закрытая даже для нее. Каждую дверь заперла она изнутри медным ключом и стерла из памяти. Только дверь, ведущую на север, оставила едва заметной, как потайной ход в пустыню. Там была маленькая тропа, через испытания великие и малые, через темные леса и загадочные пути, чтобы скрыть все от чуждого взгляда, чтобы пройти по ней мог только тот, кто истинно знал и понимал ее сердце. В этой пустыне нехоженой и в путях ее запутанных оставила она ключ. И тот, кто пытался бы его найти…
Она прибегла к этому видению, чтобы спасти себя.
Хью был ласков и нежен. Говорил ей теплые слова. И наконец заснул. Она лежала, открыв глаза, запечатав накрепко город своей памяти и укрепив его стены так, чтобы быть в безопасности, недосягаемой, оставив одну тропинку. Тропинку, по которой в ее сердце могла войти Ханна. Лиат позволила себе расслабиться, хотя Хью все еще обвивал ее своей тяжелой рукой. И наконец она заснула в роскошной теплой и мягкой кровати.
4
На следующий день Хью нанял двух слуг — женщину и мужчину из деревушки поблизости от замка графа Харла, чтобы они приходили и делали всю работу по дому.
Они послушно вычистили келью, в то время как сам Хью обшаривал чердаки и наконец нашел стол и один сломанный стул, который починили. Нанятый мужчина, Ларс, зарезал гуся, и, пока Дорит его готовила, Лиат заточила его перья для письма. Хью открыл два сундука и достал сокровища: пергамент и чернила, вощеную табличку для письма, стило, другие предметы, необходимые для церковной школы. И два коврика (почти такие же красивые, как и аретузийский ковер в келье).
Лиат училась. Делая это, она сумела забыть обо всем, спрятала свое горе, словно его и не было. Часть дня они вместе говорили по-даррийски. Вторую половину он учил ее, буква за буквой, слово за словом, аретузийскому, а она обучала его джиннскому, странным буквам с завитушками, которые сама выводила с трудом. И наконец, вечером она читала ему вслух те книги, что остались от отца. Она читала о лечебных травах и цветах во «Введении в травы». Читала о знамениях и чудесах, о видениях, о которых повествовали «Сны» Артемизии. Читала хроники испытаний и подвигов святой Теклы, основательницы Церкви Единства в Дарре, первой и величайшей последовательницы блаженного Дайсана и первой мученицы за веру, твердо стоявшей против преследований языческого императора. Читала о ранней истории Даррийской Империи и ее великих победах, описанных Поликсеной, придворным имперским историком, желавшей показать в своих книгах, «что даррийцы, как известно, не люди, но подобные им, всего лишь за пятьдесят три года сумели подчинить свой власти почти весь универсум».
Вместе они продирались сквозь мудреные дебри «Деяний магов». Однажды Хью зажег свечу без помощи спичек. Однажды предсказал ураган. Она оставалась глухой и безучастной ко всему, кроме значения слов. Она переводила ему с джиннского и сама начала разгадывать смысл букв и слов в той колонке из книги, что была написана по-аретузийски. На этом она сосредоточила свою жизнь. Все остальное происходило как в тумане. Особенно то, что было по ночам. Лиат отстранилась от себя, изменилась, разделив свою суть на две разные личности: одна жила постылой жизнью, другая смотрела на это из замерзшей башни.
Иногда Хью уходил, чтобы провести ритуал над усопшим, благословить новорожденного или вылечить больного. Первое время, когда он отсутствовал, она пыталась выбираться по утрам на улицу и побыть там, пока Дорит заканчивала печь хлеб в большой печи, выстроенной рядом с кухней. Но холодный ветер и хлеставший снег вселяли такой ужас, что она убегала в дом и наконец перестала выходить совсем.
Раз в неделю народ из деревни собирался послушать проповедь. Раньше она никогда не уклонялась от ее посещений, теперь же — боялась. Но стоило только сказать об этом Хью, он избил ее и пригрозил отправить в свинарник. Он хотел, чтобы все ее видели, и она понимала это. Он спрятал ее старые одежды, заставив носить красивые платья. Лиат боялась с кем-либо заговорить, и все теперь думали, что она возгордилась своим новым положением.
В редкие минуты, когда удавалось побыть одной, она преклоняла колени в пустой церкви, не молясь и обычно не думая даже, а просто отдыхая в молчании Господа и Владычицы. Иногда вспоминала об отце.
«Лиат, можешь поиграть с буквами. О даррийских школах каллиграфии написаны целые трактаты. Изучай старые рукописи и, когда рисуешь розу, делай так, будто творишь новую. Не нужно усложнять. То, что выводит твоя рука, — всего лишь схема, до тех пор пока не исчезнет нужда в физической связи между мыслью и бумагой. Позволь творению жить своей жизнью. — Он говорил всегда твердо и ясно, но теперь его плечи поникли, лицо погрустнело, и он вновь казался уставшим старцем. — Анна бы научила тебя лучше, чем я».
Лиат положила руку на его рано поседевшую голову. «Не надо так. Ты же сам говорил, что я должна учиться, дабы знание не исчезло, и никогда не ожидал, что сама я буду обладать этими силами». Он вздохнул: «А ты хотела бы?» Она пожала плечами: «Наверное. Жаль, ты раньше не начал учить меня тому, что умеют маги. Почему ты так долго ждал?» — «Ты еще недостаточно сильна. Это небезопасно, дочь. И пройдет еще много-много времени, пока все это кончится».
Девушка знала, что это не кончится никогда.
— Лиат! — послышался тихий, но резкий шепот.
Лиат вздрогнула, затем поднялась и быстро повернулась. Постояла минутку, пытаясь разглядеть гостью.
— Х-ханна?
— Ты такая… ну, не бледная, а какая-то… серая. — Ханна шагнула вперед. Лицо ее было хмурым. Казалось, от нее исходит не меньший жар, чем от жаровни с углями, которую Лиат, вечно теперь дрожавшая от холода, принесла, чтобы обогреть каменную пустую церковь.
— Говорят, старый Йохан ушел наконец-то в Покои Света. Я видела, как Хью уезжает. Его не будет до вечера, не иначе. Мама позволила мне сюда прийти, а я… Я не говорила с тобой с того самого дня, как… — Она заколебалась. Лиат просто смотрела на нее. Она сейчас с трудом понимала любые слова, что произносились не голосом Хью. — С того самого дня, как он бил тебя в харчевне. Помнишь человека, который был там в тот день? Он проезжал через наши места во Фрилас. После того как Хью забрал тебя, он спрашивал о тебе. И о твоем отце.
— Я его не помню, — безразлично проговорила Лиат. Слова Ханны были бессмысленны. Они относились не к ней, а к кому-то другому. К той Лиат, которой здесь больше не было. — Тебе нельзя здесь быть.
Ханна напряглась:
— Мне уйти?
Лиат покачала головой. Она не хотела этого сказать, но представить не могла, о чем говорить. Да и почти разучилась разговаривать, привыкнув произносить вслух только то, что было написано в книгах.
— Нет. Но тебе нельзя здесь быть. — Вдруг заволновавшись, она оглянулась на вход. — Он придет…
— Когда я его видела, он ехал к реке Бенд. До вечера не вернется точно.
— Он узнает о твоем приходе. Он вернется. Он узнает, что я что-то вижу. Он всегда это знает.
— Лиат! Сядь. Ты вся дрожишь. — Ханна дотронулась до нее. Прикосновение это как огонь обожгло руку Лиат. Ханна усадила ее на скамью, сама присела рядом, обняв за талию. Лиат, не выдержав вдруг, тоже обняла подругу. — Ларс ушел к своим родным, а Дорит спустилась в харчевню, сплетничает с моей матушкой, так что Хью ничего не узнает. Дорит говорит, ты молчалива, как привидение, что бродит в округе. Она рассказывает, что ты никогда не говоришь, пока священник не спросит, а половину времени вы изъясняетесь на каком-то бесовском наречии.
Ханна замолчала и похлопала Лиат по руке. Так они просидели еще какое-то время.
Вдруг Лиат подняла голову:
— Какой сегодня день?
— Канун дня Владычицы.
— Нет, какой месяц? День? Какое время года? Все еще зима?
Ханна смотрела на нее во все глаза, и Лиат поняла, что она напугана. Но кем или чем?
— Последний месяц перед оттепелью. Зима близится к концу и миновал День святой Херодии. Был хороший урожай, и никто не голодает, даже в конце зимы. Почти вся посеянная прошлой осенью рожь пережила зиму.
— День Марианы, сразу после сева, — сказала Лиат, пытаясь вспомнить что-то важное, о чем говорил ей отец. Или мать? Да, это была еще мать. Они были в саду в этот самый день, пропалывали грядки. И ее мать, с белыми волосами и уверенной осанкой… такая гордая. Но даже вспомнив сцену, Лиат не могла вспомнить, о чем говорили. — Мне будет семнадцать, — проговорила она наконец, ухватившись за единственную мысль.
— Лиат, посмотри на меня. — С усилием Лиат посмотрела на Ханну, ее лицо искажала боль. — Мои родители хотят обручить меня с юным Йоханом. Я сказала, что подумаю. — Она была смущена, и в ее речи появились просительные нотки. — Что мне делать? Я не хочу выходить за него и жить, обрабатывая его землю, вынашивая его детей, всю жизнь, до самой смерти. Я знаю, что эта доля ниспослана нам Владычицей и что я должна гордиться тем, что я свободнорожденная. Но это не то, чего я хочу. Даже если это предназначение. Но я не знаю, не знаю, что мне еще остается…
Ханна нуждалась в ней. Скрытая дверь в ее запертой башне, ведущая на север, открылась, пропуская Ханну из пустоты в крепость.
— Ханна, — в душе Лиат что-то затеплилось, — если бы мы с отцом… Если бы мы только могли вернуться в Отун, где жили до того, как перебрались сюда… Или в Куртубах ко двору калифа, или в Дарр, где жили сперва, мы бы взяли тебя с собой.
— Дарр! Бесовское место твой Дарр. Там ведь всегда жили нелюди…
— Бесовское? Под боком у самой госпожи-иерарха… — Лиат засмеялась. — Ты говоришь об эльфах. Но они не бесы. Даже не демоны.
— Но матерь Фортензия говорит, что они порождение падших ангелов и человеческих дочерей. И поэтому они — бесы.
— Блаженный Дайсан учил по-другому. Отец всегда говорил, что эльфы рождены огнем и светом, померкшим лишь во тьме, пришедшей в мир во времена хаоса. И они жили еще до того, как людям даровали Святое Слово.
Ханна немного испугалась. Будто Лиат призналась в том, что сама была дьяволицей, рожденной от связи женщины и ангела, позабывших про Господа и Владычицу.
— Ты знаешь много странных вещей, — проговорила она наконец.
— Только потому, что я умею читать, Ханна. И ты сможешь, если захочешь.
— Если бы я была при церкви!
— В Дарре! Я вспомнила, Ханна! — Воспоминания нахлынули, словно очистившись от сумрака, в котором доселе пребывали, подобно зернам в замерзшей земле. — Отец говорил, что именно в Дарре король Генрих повстречал эльфийскую женщину, родившую ему наследника.
Ханна смотрела на нее все так же настороженно. Ее беспокоил этот безбожный разговор, но она сумела взять себя в руки и продолжила:
— Так это правда, что принц-наследник — полуэльф? Должно быть, правда. Инга говорит, ее свояченица была во Фриласе в тот день, когда через него проходили «драконы», и она их видела. Она говорила, что принц только наполовину человек — так ужасно он выглядел. У него были волосы чернее ночи, кожа цвета бронзы и зеленые глаза.
Лиат засмеялась. Наконец остановилась, поняв, что не слышала своего смеха вот уже несколько месяцев.
— И как свояченица Инги могла так близко подобраться к принцу? Он был со всех сторон окружен «драконами», а она увидела цвет его глаз?
— У него и вправду зеленые глаза, и он полуэльф, бедняга. Мать бросила его, едва он родился.
Лиат обернулась так быстро, что споткнулась и упала на колени, да так и осталась, замерев. Она чувствовала, что за спиной стоит Ханна. Смелая Ханна, потому что в дверном проеме показался силуэт Хью. Конечно, он, как всегда, все знал.
— Его мать никогда не говорила по-варрийски или по-вендийски. Она знала язык даррийцев и понимала похожее на него аостанское наречие. Говорят, она пришла из Альбы, где Ушедшие все еще прячутся по укромным закоулкам и выходят погулять при свете луны. Язык, на котором она постоянно разговаривала, скорее всего был салийским, и своего ребенка она назвала тоже по-салийски. — Хью улыбался, довольный тем, что от одного только его присутствия она застыла, как статуя, в ногах у Ханны. — Себя она называла Алия, что по-даррийски значит «иная», хотя принц Генрих не понимал тогда смысла этого слова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71