Насчет глюконата не скажу, его лечебный эффект так, наверно, и останется для меня тайной, а вот от чего помогает анальгин, я знал. Пошарив рукой, я наугад вытянул бумажную обойму каких-то таблеток. Глюконат! Анальгин закончился еще в прошлый раз, когда у меня болела голова. И что теперь делать? Аптеки-то давно закрыты. По соседям я не пойду даже в том случае, если буду умирать.
Я склонился над раковиной и набрал полный рот холодной воды. Немного полегчало. Удовлетворившись результатом, я решил заняться насморком. Носу тоже досталась хорошая порция ледяной жидкости. Высморкавшись по системе йогов, я почувствовал облегчение. Эх, если бы все болезни излечивались так же легко!
Как только я взгромоздился на диван, боль опять взялась за свое. Рука потянулась к пачке «Явы». Тоже, между прочим, испытанное средство. Эксперименты ставились на людях. Еще точнее, на мне. Но в пачке перекатывались две смятые сигаретины. Для бессонной ночи - а именно столько мне и придется ожидать прихода врача, который выпишет бюллетень, - явно не достаточно.
Мои пальцы вынырнули из сигаретной пачки и сунулись к телефонному диску. Так, кому бы позвонить? Кто у нас знает народные средства от зубной боли?
- Кать, я тебя не разбудил?
Кто еще мог вынести столь поздний звонок? Пусть даже от человека, страдающего насморком и зубной болью?
- А, Васильев, ты, говорят, тут вовсю с моими подругами заигрываешь? Поздравляю!
- Какие подруги! - взвыл я. - Ты мне лучше скажи, есть какое-нибудь средство от зубов?
- Есть, - веско ответила мадам Колосова. - Зубной врач, у которого ты не был, наверное, с тех пор, как у тебя выпали молочные зубы.
- Я серьезно! - это было больше похоже на стон. Верхняя челюсть стреляла, как Анка-пулеметчица. Метко стреляла. Казалось, прямо в мозг. - Что-нибудь народное…
- Народное? - переспросила Катька. - Тебе «Калинку-малинку» или анальгин?
- Да нет у меня анальгина! Выпил весь!
- Да, Васильев, ну ты попал… в ситуацию. Давай, открывай аптечку и перечисляй. Что за зверь там у тебя водится?
- Нет у меня никакой аптечки! А из животных только глюконат кальция!
- Кальций? Нет, кальций в твоем случае не панацея, - удрученно сказала Кэт.
- Что же мне делать? - вскричал я. Вернее, не я, а моя больная челюсть.
- Я, конечно, могу с тобой поговорить, если тебе это поможет, - предложила моя верная подруга и хохотнула: - Но вообще-то, больной, вам надо жениться. Тогда у вас эти проблемы отпадут сами собой…
Опять двадцать пять! Она бы еще мне зубы по утрам посоветовала чистить! Чистить-то я их, конечно, чищу, да что толку, если в Москве вода начисто лишена фтора, как говорят медики. Словом, разозлился я на Катьку и гневно шмякнул трубку на рычаг.
А боль все не отпускала. Хрен с ним, с носом, лишь бы треклятые зубы угомонились! В таком состоянии позвонишь хоть черту лысому, если он, конечно, даст тебе дельный совет. Неожиданно я вспомнил об угощении мадам Еписеевой. Так, огурцы, тридцать банок, салат, облепиха… Вот оно! Такая женщина должна знать народное средство от любой болезни. А если эта женщина, по ее недавнему признанию, тебя еще и любит, то…
Дрожащей рукой я набрал заветный номер. После долгих гудков в трубке раздался недовольный басок хулигана Еписеева:
- Лех, ты, что ль? Опупел в такое время звонить?
Я тихонько опустил трубку на рычаг. Но в схватке между болью и стыдом победила первая, и я опять стал накручивать диск.
- Лех, кончай, - угрожающе предупредил Еписеев после шести долгих гудков.
- Здравствуй, Володя, - залебезил я. - А маму позови, пожалуйста.
На том конце воцарилось молчание. Потом раздался какой-то грохот, а за ним последовали короткие, зубодробящие гудки. Теперь, видно, чего-то устыдился хулиган Еписеев. Я набрался наглости и позвонил еще раз.
- Да? - раздался голос Маши, показавшийся мне музыкой небес.
- Машенька! - закричал я, будто звонил по меньшей мере с той стороны земного шара или вовсе с другой планеты. - Добрый вечер еще раз! Я тебя тоже очень люблю! - И сразу, без перехода: - Ты знаешь какое-нибудь народное средство от зубов?
- Это ты, Арсений? - ничуть не удивившись, спросила мать хулигана и начала диктовать будто по писаному: - Во-первых, возьми красную шерстяную нитку - если у тебя она есть - и обвяжи вокруг того запястья, с какой стороны у тебя болит зуб, шесть раз. Во-вторых, чеснок. Его засунь в ухо с противоположной стороны…
- А морковку можно? - перебил я. - У меня чеснока нет.
- Нет чеснока? - удивилась Маша. - Странно. Ну тогда попробуй одно не очень приятное средство. (Словно чеснок в ухе - это чертовски приятно!) Ты, разумеется, не пьешь, но вдруг у тебя где-нибудь затерялась рюмочка водки? Размешай ее с перцем и солью. И выпей…
- Спасибо, Машенька! - заорал я, но она решительно продолжила:
- Подожди, это еще не все. Надень на шею янтарные бусы. Так даже младенцам делают. Говорят, очень помогает, когда зубки режутся…
- Но у меня-то зубки не режутся! Скорее наоборот - вываливаются.
- Это не имеет значения, - авторитетно сказала Маша.
Я хотел распрощаться со своей благодетельницей и бежать претворять в жизнь ее народные указания, но не тут-то было. Мадам Еписеева, подобно всем женщинам, затеяла совершенно бессмысленный разговор.
- А ты правда меня любишь? - спросила она. Голос ее звенел. Наверное, в моем телефоне барахлила мембрана.
- Правда, правда, - торопливо ответил я и добавил, чтобы не возникло сомнений: - Давно…
- Давно? - в голосе Марии Еписеевой прозвучал неподдельный интерес. - С каких же это пор?
- С тех самых, как ты стала ходить на собрания! Уже полтора года, - нагло ответил я, вспомнив свои подсчеты в метро. - Машенька! - закричал я от неожиданной вспышки боли. - Давай все обсудим как-нибудь потом, в театре, в музее, у черта лысого, где хочешь! Только не сейчас!
- Ну что ж, - обиженно поймала меня на слове ночная собеседница, - тогда я жду твоего приглашения. Спокойной ночи.
Я остервенело бухнул трубку и помчался следовать Машиным указаниям.
- Красная нитка, красная нитка, шерстяная красная нитка, - бубнил я в поисках хоть какой-нибудь нити.
Красной, да еще и шерстяной, мне что-то не попадалось. Попадались все больше какие-то серые, совсем не шерстяные и пыльные. С отчаяния я отодрал от синего синтетического пледа волоконце и повязал им руку. Чуть повыше локтя.
- Так, - с удовлетворением отметил я, ожидая прекращения невыносимой боли, - это сделано!
Теперь бусы, пропади они пропадом. Где я ей возьму бусы? Ладно, главное - найти что-нибудь похожее. Я оторвал от пледа еще одну нитку и нанизал на нее несколько бельевых пуговиц. Это сооружение я и нацепил на шею. Боль, однако, не отступала.
Чеснока у меня точно нет, подумал я. А водка? Что мы пили с Ленькой Тимирязьевым? Ее, родимую. Я ворвался на кухню и, как алкоголик, принялся сливать из бутылок, в избытке скопившихся там, последние жалкие капли в рюмочку.
Мало-помалу рюмочка наполнилась. Щедро сыпанув из перечницы и солонки, я размешал эту адскую смесь и залпом выпил. Мои глаза едва не вылезли из орбит! Вот это средство так средство! Какая там боль, я себя несколько минут не помнил.
В моей душе завозилась трепетная любовь к моей спасительнице. Не к водке, конечно. К Маше. Я с наслаждением плюхнулся на диван и постарался заснуть. Через пять минут в верхней челюсти опять возникла подозрительная пульсация. Решив предупредить атаку врага, я вскочил и подбежал к окну.
Рыбкин не спал. Его окно по-прежнему одиноко мерцало красным светом среди темной махины многоэтажного дома.
Через пару минут я стоял у бронированной двери своего институтского товарища и осатанело, как клопа, давил кнопку его импортного звонка.
- Ба, Арсюша! - радостно и в то же время недовольно раздалось из-за железа. - Какими судьбами? Ты на часы посмотрел или просто так зашел?
- Виталик, умоляю, - проскрежетал я, - чеснока… То есть анальгину!
Дверь приоткрылась, и в щель просунулась всклокоченная Виталькина голова:
- Ты всегда по ночам ешь чеснок и пьешь анальгин?
- Нет, только сегодня…
- Это радует, - вздохнул Рыбкин и крикнул куда-то в глубину квартиры: - Лариса, посмотри там аспирин, байеровский! Тут товарищу дурно!
Он распахнул дверь пошире и втащил меня в прихожую.
- Батюшки, - воскликнул Виталька, разглядев синяки под моими вылезавшими из орбит глазами, - да кто ж тебя так?
Я глянул в зеркало, подсвеченное двумя лампочками. Там в полный рост маячило папуасообразное существо с перекошенным лицом и изжелта-синими тенями под вытаращенными бельмами. На шее существа болтались ритуальные пуговичные бусы.
- Заболел я, - застенчиво пояснил я надтреснутым голосом.
- Это я вижу, - сказал Рыбкин.
Тут из просторного рыбкинского коридора донеслось цоканье, словно там проезжал наряд конной милиции (габариты коридора, в общем-то, позволяли), и в следующую секунду в прихожей возникла высокая тонкая дива в шелковом коротком халатике и золотых очках на вздернутом до неприличия носике. В руках дива держала антикварный кубок с какой-то шипучей смесью.
- Теперь видишь, кого упустил? - шепнул мне Виталька.
Я понял, что это и есть хваленая наследница поэта Пастернака.
- А это тот самый Арсений, о котором я тебе говорил, - сообщил Рыбкин даме с кубком.
Она вежливо ответила:
- Очень приятно, - и сунула мне кубок.
Я втянул живот, сорвал с шеи бусы и, почему-то уставившись на золоченые туфельки дивы, выдул содержимое кубка до дна.
- Ну что, может, пройдешь? - поинтересовался Виталька.
Через открытую дверь виднелся краешек стола, уставленного закусками, и разобранный диван. Я сглотнул и отказался.
- Ну, как хочешь, - с удовлетворением развел толстыми руками Рыбкин. - Заходи, если что…
Металлическая дверь начала медленно оттирать меня на лестницу. В последнее мгновенье я увидел портрет Виталькиной жены. Она укоризненно взирала на меня.
Глава 12
Врача вызывали?
В четыре утра меня разбудил телефонный звонок. Голова раскалывалась. Похоже, я все-таки заболел. Зубы, правда, угомонились. Уже хорошо! Я снял трубку мерзко дребезжащего аппарата.
- Старик, не подскажешь, сколько башен у Кремля? Забыл, понимаешь, как вторая от Спасской, если по часовой стрелке, называется, - миролюбивый и бодрый голос Леньки Тимирязьева, казалось, издевался. - А то мы тут кроссворд разгадываем…
После ресторанной службы Ленька, случалось, приводил к себе девиц. Так сказать, поклонниц, которым особенно понравились его саксофонные завывания. Ладно, в этом ничего особенного нет. Но теперь я неожиданно выяснил, что мой друг, оказывается, еще и псих. Кому придет в голову приводить домой женщину и всю ночь разгадывать с ней кроссворд? Правда, Ленька жил с матерью, но это обстоятельство ничуть не оправдывало его.
Для верности я еще раз глянул на часы - так и есть, пять минут пятого.
- Ты что, охренел? У тебя как с головой-то? Человек, понимаешь, только заснул. Только утихомирил зубы… И тут ты звонишь!..
- Старичок, - виновато забормотал Тимирязьев, - я думал, ты не спишь…
- Теперь уж точно не буду, - зло заметил я.
- Тут такое дело. Думаешь, мне охота на ночь глядя кроссворды разгадывать? Ошибаешься… Прямо не знаю, что и делать… Увязалась тут со мной одна. Красивая, шельма! Ну, думаю, все - чики-брики. Купил ликера, на ананас разорился, мать к подруге отправил ночевать… Все в ажуре. И вот, пожалуйста, кроссворды! Уже третий час разгадываем, и хоть бы хны! Сам не пойму, в чем дело, - пожаловался Ленька.
- Ну а я-то чем тебе могу помочь?
- Да в общем-то, ничем. Я просто думал, ты учитель, у вас там экскурсии всякие… Ты ж наверняка знаешь, как вторая башня от Спасской…
Я взревел:
- Да ты спятил! Какие могут быть башни в четыре часа ночи!
- Старик, ты пойми, - начал оправдываться любитель кроссвордов, - чем быстрей мы эту дрянь разгадаем, тем быстрей… Ну, ты понимаешь.
- Я понимаю только то, что в это время у человека может быть лишь одно желание - СПАТЬ!!!
Трубка полетела на свое законное место, но заснуть я уже не мог. В носу свербило, видимо, поднялась температура. Чертов Тимирязьев! И кто только придумывает эти кроссворды!
«Сон, однако, бежал меня», - как писали русские классики. Или: «Ночь пахнула в мужественное лицо Реджинальда таинственной сыростью и прохладой», - как пишут теперь. А если выражаться без затей, пошел третий час моей бессонницы. С улицы донеслись первые звуки. Кто-то с наивной безнадежностью пытался завести «Запорожец». Мотор стрекотал и гремел, как пустая консервная банка. Драндулет не заводился. Во мне кипела ярость. В конце концов все это мне осточертело. В голове зародился план мести. К слову, это была одна из любимейших шуток нашего физрука Мухрыгина.
На часах - десять минут седьмого. Это значит, что сон Тимирязьева в самом разгаре, если он, конечно, спит. Да нет, наверняка спит. Насколько я могу догадываться, девушки, которые после ликера требуют кроссворда, разгадав его, обычно уезжают домой. С первым поездом метро. Мол, пошалили и будет. А вот любвеобильный юноша Тимирязьев сейчас у меня попляшет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46