— Позор! Боевое оружие Железного Легиона, благородную сталь гномьей выделки использовать в презренном палаческом ремесле? Хрен я стану воевать за такую Империю! — и, горестно отмахнувшись от негодующего отца, пошёл прочь с устроенных для знати трибун.
Император стиснул зубы — так, что занемели скулы. Эх, скинуть бы сейчас лет хотя бы десять… выхватить меч да пройтись по этой непокорной дворянской вольнице, вынудившей его согласиться на казнь одного из самых сильных и неподкупных защитников Империи. Вон, даже сын сегодня при шпаге — при своей знаменитой Рубиновой. И смотрит с надеждой — ну же, подай только знак, отец!
Заметив, что молодому Саймону, только что оскорбившему действием самого Императора, закованные в сталь гвардейцы уже заламывают руки, повелитель разжал зубы. Да уж, мальчишка сейчас в таком состоянии, что того и гляди — рванёт на груди камзол с родовым гербом да ляжет на эшафот рядом с чёрным бароном… позора тогда не оберёшься…
— Отставить, — он холодеющей рукой сделал знак гвардейцам. — Увести с площади и отпустить.
Каких сил старому Императору стоило разогнать наползающую перед взором темноту — не знает никто. Но всё же, он прямо и открыто посмотрел в глаза сына. Вот, малыш, какова она, цена власти… и над застывшей под утренним солнцем площадью Этуаль разнёсся спокойный голос Императора.
— Продолжать.
К вящему восторгу некоторых и разочарованному угрюмому недовольству большинства, гномья сталь точно так же разлетелась жалобно звенящими осколками чёрного льда. Палач озадаченно осмотрел слабо дымящуюся рукоять, оставшуюся в его мясистых ладонях — и пожал плечами. Ведь квадранс назад он для проверки разрубил одним ударом крепчайшее бревно из перевившегося плотными волокнами каменного дуба!
К помосту поднесли ещё один закрытый ящик и стали с немалыми предосторожностями втаскивать наверх. А сам Valle самым злодейским образом приподнялся с колоды и даже подавал весёлым голосом советы — как половчее втянуть ношу сюда. Вот уж с кого, как с эльфа вода…
Внутри оказалось диво, никогда не виданное почти всеми из собравшихся. Огненный меч, по слухам, отнятый некогда легендарным графом у кого-то из старших демонов. Чуть изогнутый хищно клинок блистал внутренним жаром — и оказавшись наконец в толстых, защитных кожаных рукавицах палача, полыхнул на солнце языками пламени. Воздев не оружие, а презренный инструмент палача — ибо отныне ни один уважающий себя солдат не стал бы брать эту гадость в руку — головоруб некоторое время демонстрировал собравшимся неслыханное диво.
— И не жалко? — самым ядовитым тоном поинтересовался неугомонный барон. Но всё же вновь устроился в выемке на колоде, поудобнее умащивая голову и подмигивая дамочкам помоложе да посимпатичнее.
Как оказалось — жалко. До слёз жалко. Ибо изделие неведомых подземных демонов жалобно пшикнуло — и истаяло дымком, со свистом и гудением пламени ударившись о шею нахала.
Виселицу не стали даже пробовать — от одного только взгляда чернокнижника добротное сооружение рассыпалось невесомой пылью, заставив расчихаться солдат стражи да тех из присутствующих, кто поближе. Так что палач, взглянув в сторону Императорской ложи, только развёл руками. Затем сплюнул себе под ноги и, сгорбившись, удалился под свист и улюлюканье вошедшей во вкус невиданного зрелища толпы.
Примерно то же вышло, когда две дюжины потеющих от натуги солдат выкатили на площадь большую крепостную баллисту. Здоровенное, окованное железом и заострённое с нужной стороны бревно, коим это скрипящее сооружение зарядили, развлекло благородное собрание, но ненадолго. С коротким грохотом баллиста подпрыгнула на месте, послав в безмятежно стоящего у глухой стены напротив молодого человека свою убойную начинку, проламывающую борт имперского фрегата и даже дредноута святош.
Результат оказался примерно тот же — то есть никакого. Короткий сполох, жалобный звон раздираемого металла и дерева — и жалкие ошметья разлетелись по сторонам. Кому-то из плотной шеренги охраны едва не вышибло глаз, и пострадавшего под вопли беснующейся от восторга толпы срочно унесли к целителю.
А Valle стоял, презрительно и чуть с улыбкой посматривая на соравшихся. И демонстративно принюхивался к одинокой бархатной розе, брошенной к его ногам. Тут уж и к сыскарям ходить не надо — кто так открыто и недвусмысленно продемонстрировал ему своё восхищение…
— Молодой человек, вы долго тут будете устраивать цирк? Я на свидание опаздываю… — поинтересовался изнемогающий от смеха на жаре посланник эльфов, когда после залпа платунга арбалетчиков отскочившие болты разлетелись по всей площади, звякая о камни мостовой и доспехи солдат.
Эльфу даже зааплодировали. Правда, когда кто-то из молодых предложил сгоряча попробовать боевой магией, со своего места встала бледная, на удивление даже самой себе спокойная леди Бру. Погладив безупречно висящую на шее цепь Совета Магов, целительница дождалась тишины и весьма доходчиво объяснила, что скорее присутствующие сгорят от магического отката, нежели удастся с одного знакомого чернокнижника хоть пылинку сдуть.
Жадная до зрелищ молодёжь — причём при весьма активной поддержке нынче обретающегося без своего плаща нахала — потребовала всё же проверить. Аккуратно, но сильно. Маг в алом плаще по знаку Императора вышел на то место, откуда только что укатили с таким трудом доставленную сюда баллисту. Миг-другой словно примеривался, поглядывая в откровенно ухмыляющееся лицо.
И послал в чернокнижника маленький, но такой ослепительно сияющий огненный шар, что люди с дружным «ахх» отшатнулись, когда развеявшийся заряд магии ударил в лица обжигающим жаром. Та же участь постигла и раскалённые до нестерпимо фиолетового сияния молнии, то винтом уходящие в небо, то с гулким грохотом раскалывающие на рикошете плиты мостовой.
Всех потуг боевого магика хватило лишь, чтобы сорвать с розы в руке казнимого один-единственный лепесток, неспешно и презрительно слетевший в подставленную ладонь чернокнижника.
— Действительно, балаган, — маг в алом утёр закопчённое, лоснящееся от пота лицо, и вернулся на своё место у ног Императора.
Только не зря, не зря с самого утра у почтенной баронессы Лаки нехорошо ныло сердце. Что-то чуяло родимое, вещало беду неминучую… так оно и есть.
Шум и обсуждения среди собравшихся на казнь быстро стихли. И было от чего — с Графской улицы на площадь величаво вступила молодая симпатичная девушка. Простоволосая, в одной лишь длинной серой рубахе до пят, она неспешно шлёпала по плитам мостовой босыми пятками — и баронесса Лаки со всё возрастающим ужасом и изумлением узнала в ней свою дочь. Но не это, не это главное.
Ладони девушки защищали великоватые для неё, явно оставшиеся от покойного барона железные рыцарские перчатки. А в руках красавица несла нечто. Нечто вроде чуть больше человеческой головы шара слегка дымчатого стекла — а внутри живым мотыльком бился огонёк. И несла это молодая баронесса так бережно, осторожно и сосредоточенно, что перед нею безропотно расступились железные шеренги солдат.
Путь закончился у возвышения, на котором с высоты малого трона на это зрелище со смутным беспокойством взирал Император. Отвесив лёгкий намёк на трудноисполнимый в таком положении реверанс, юная баронесса подняла вверх серьёзные глаза.
— Доброго утра, Ваше Величество.
— И вам здоровья, прелестная баронесса, — нехотя ответил повелитель. — Что это за чудо вы нам принесли?
Взгляд Лаки потемнел на миг.
— Это всего лишь язычок Первородного Огня, Ваше Величество. Между нами говоря, опаснейший артефакт — по сравнением с этим огненное дыхание драконов всего лишь детский лепет.
Она в нетерпении топнула босой ногой.
— Ведь воля Вашего Величества должна быть исполнена? Если и это не испепелит чернокнижника, то уж и не знаю… — после этих её слов мать схватилась за сердце.
От взгляда принца Яна хотелось завыть раненной волчицей — и удрать подальше, хоть бы и за океан, в неведомые земли. Но он сдержался, лишь до белизны в костяшках стиснул рукоять бросающей бешеные сполохи шпаги, почуявшей столь близкое соседство и конкуренцию.
— И как этим пользоваться?
Юная баронесса взглянула с лёгкой укоризной, затем отвела взор и указала чуть в сторону.
— А вон, ваше высочество, послы из Царства Света сидят. Святые отцы хорошо осведомлены, как устраивать аутодафе…
* * *
Вспышка ярчайшего, никогда не виданного света заставило стыдливо потускнеть солнце. А когда люди проморгались, судорожно вглядываясь на место эшафота слезящимися глазами с нестерпимо пляшущим в них зайчиками — то оказалось, что нечестивое сооружение, груда политых священным маслом дров и даже пара зазевавшихся подпалачиков в грубых холщовых рясах попросту испарились, выгорели дотла. Но самое главное, что в лужице расплавленного, потрескивающего и пышущего жаром камня не стоял улыбающийся чернокнижник. Лишь ошейник из препятствующего магии сплава быстро оплывал малиново светящейся лужицей…
* * *
Император хмурился, словно от зубной боли. Отвернулся от высокого стрельчатого окна, за которым догорал закат этого странного и поучительного дня.
— Не знаю, как вам, баронесса — а мне страшно.
Юная Лаки дерзко взглянула в глаза.
— А мне ничуть, Ваше Величество. Барон не станет мне делать гадости с того света. Уж он знает, за что… — она прикусила заслуживающую куда более ласкового обращения губку и промолчала. Вздохнула глубоко, и покачала головой — лишь на ещё чуть припухлую по-детски щёку скатилась слезинка.
— Моего гнева вы, стало быть, не боитесь? — взгляд Императора лучился чем угодно, но только не лаской и не любовью к ближним. — Шутки в сторону, баронесса — я хочу знать причину вашего столь неординарного поступка. Иначе…
То, о чём промолчал Император, было куда яснее слов. Молодая девушка потупилась, некоторое время словно с интересом рассматривая пыльные пальчики босых ног, столь неуместные на тёмном ковре малого Императорского кабинета — а затем выразительно обвела взглядом отчуждённо молчащих людей.
— Наедине, Ваше Величество.
Впрочем, старшая баронесса всё же настояла на своём праве матери — и в конце дочь согласилась на двоих. И поскольку остальных, даже хватающуюся за кинжал донью Эстреллу, уже вынесло за двери бесшумным вихрем, юная леди глубоко вдохнула, словно набираясь решимости прыгнуть в ледяную воду.
— Это была месть.
— Подробнее, — потребовал Император со страшным в гневе ликом.
И девица, гордо задрав носик и прожигая едва не насквозь исполненным достоинства и ехидства взглядом, разъяснила.
— Не так давно мы вместе с бароном разбирались в одном подвале со стигийским наследством… — мать и старый Император почти одновременно кивнули, и воодушевлённая тем, что слова всё-таки слетают с похолодевших от решимости губ, дочь продолжила.
— Знаете… за таким мужем и я была бы спокойной, и из нищеты бы удалось вылезти. Забыли, маменька — баронат наш давно заложен и перезаложен? Я почти в открытую предлагала ему себя… а он, подлец, не повёлся. Так что, Ваше Величество, это была месть отвергнутой и оскорблённой женщины…
И уже уходя, бесшумно шлёпая по толстому ковру босыми ногами, девушка бросила через плечо.
— Если вы считаете это не причиной и даже не поводом — можете уничтожить меня, Ваше Величество. Вы ведь высший судия в этой стране…
Этой ночью Эстрелле не спалось. Не оттого, что над Эрдалом разразилась страшная в своём неистовстве буря. Не оттого, что сердце ныло и истекало кровью. И не от того, что в порыве сдержать крик отчаяния она до рубцов искусала плечо супруга, с хриплым изнеможением стискивая на бархатном тепле кожи зубки и не позволяя излиться на весь мир бабскому, как она иной раз выражалась, вою.
А вот просто не спалось — и всё.
Когда на кровать родителей вскарабкалась удравшая из детской маленькая Алисия, на четвереньках храбро перелезла через маму и угнездилась меж нею и папой, лишь тогда мать смогла чуть отвлечься — самую малость.
Но вскоре её подбросило в ночи словно пружиной.
Малышка засовалась, завозилась и села. Затем ручонка Алисии достала из-за выреза детской ночнушки мерцающее в свете молний кольцо прозрачного зеленоватого камня, обретающееся на кожаном шнурочке. И громовым шёпотом маленькая принцесса сообщила страшную детскую тайну:
— Ма-ам! Дядька колдун сказал — пусть побудет у меня, пока он не вернётся! Можно? Ну ма-ам!
Донбасс, 2005

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53