Уходят! — крикнул мальчишеский голос из воротной башни, и в тот же миг в нескольких шагах от яр-дана послышался жалобный стон.
— Это кто? Из моих? — Баржурмал подался вперед, силясь оттолкнуть скалой стоящего перед ним Кависа. Ощутил пульсирующую боль в раненой руке и, вглядываясь в вяло шевелящуюся около ворот массу, скрипнул зубами: не может это быть хванг. Все они там полегли. На площади. Все.
— Гукхав это. На него-то ты и свалился. Потому кости и не поломал, — объяснил поддерживавший яр-дана стражник. — А руку, верно, об копье его распорол. Давай-ка перевяжу.
— Гукхав?.. Благодарю, Гукхав… Вовремя в нужном месте оказаться — полезная способность. — Баржурмал рванул с шеи золотую цепь и сунул в руки одному из ветеранов. — Разделите. А ты, Кавис, веди во дворец.
Была глубокая ночь, и все произошло так внезапно, что стражники, полгода охранявшие пустой дворец отправившегося в военный поход яр-дана, спросонья не враз осознали, что стоящий перед ними грязный, покрытый пеной и кровью дурбара парень с побелевшим, исковерканным гримасой ненависти и горя лицом и есть сам яр-дан — будущий Владыка империи Махаили. Они болтали с ним как с равным, и лишь Кавис, глупый старый рубака, с первого взгляда признав Баржурмала, тщился сообразить, как же тот оказался здесь один-одинешенек, и что с ним теперь делать, и что вообще станется с империей, если наследники трона превращаются в дичь в собственной столице… К несчастью, изрядная доля ударов, полученная ветераном за долгие годы службы, пришлась на его многострадальную голову, отчего соображал он даже среди бела дня не слишком быстро, и ему понадобилось немало времени, дабы понять, что раненому яр-дану не к лицу тащиться во дворец пешедралом. Потребовалось некоторое время и на то, чтобы уговорить упрямого и к тому же слегка одуревшего от падения наследника престола сесть на принадлежащего стражникам ветхого одра, — словом, когда Баржурмал добрался наконец до дверей Золотой раковины, там его уже поджидал невесть как узнавший о возвращении яр-дана в столицу Вокам. И это оказалось большой удачей, потому что Во-кам соображал на редкость быстро и лучше всех других знал, как привести в чувство молодого мужчину.
Лекарь, банщик, умелая рабыня, теплая ванна, чистое белье, легкое вино и закуска появились в покрытых толстым слоем пыли покоях Золотой раковины вслед за Во-камом, несказанно обрадованным возвращением яр-дана в свой дворец, поскольку понимал, что возвратиться сюда живым и почти невредимым Баржурмал мог только чудом. И когда он сообщил об этом наследнику, тот не стал возражать, хотя знал, что на самом-то деле никакого чуда не было. А было двадцать отданных за него жизней, и был хорошо вымуштрованный, хотя и не умевший летать дурбар, и был толстый неуклюжий стражник, не успевший увернуться от яр-дана, рухнувшего ему на голову прямо с усеянного звездами неба.
Баржурмал не спорил и вообще старался помалкивать, пока мысли его не обретут надлежащую мыслям наследника престола ясность, пока голос не обретет твердость и слезы на щеках не высохнут. А потому ни лекарь, ни банщик, ни умелая рабыня не заметили ни смятения чувств, ни дрожи в голосе, ни слез на щеках яр-дана. Заметил все это лишь Вокам, не зря же он занимал пост «тысячеглазого». И заметив все это, Вокам решил, что кому-то очень скоро придется очень дорого заплатить за происшедшее нынешней ночью. И он, разумеется, был прав: травить наследника престола надобно умеючи, то есть до смерти, а иначе дело может оказаться вовсе бесприбыльным и даже убыльным. Особенно если наследник этот — сын рабыни. Ведь дети рабынь прощать не умеют.
Чем дальше от Бай-Балана уносили путешественников добрые кони, тем меньше селений попадалось на их пути, тем гостеприимней и радушней становились селяне. Понять их было немудрено — торговцы не часто наведывались к ним даже в погожее время года, а в канун дождей не появлялись вовсе, боясь увязнуть со своими повозками в непролазной грязи. Между тем в деревнях наступило время свадеб, гости же, как. известно, к счастью. Особенно прибывшие из такой дали, как Сагра. Подумать только — из-за моря приплыли, и так на обычных людей похожи! Пляшут, как все, и подраться на кулачках мастера, и байки потешные сказывать умельцы, а как девка, в мужские портки одетая, поет — заслушаешься! Хотя без девки-то, право слово, было б еще лучше. Из-за нее деревенские парни того гляди оглоблями друг друга охаживать начнут.
И начали бы, пожалуй, уж больно хороша была Лив, уж больно непохожа на сырых сельских девок, но, глядя на гороподобного Бемса, жрущего и пьющего за троих, даже самые охочие до сладкого молодцы умеряли свой аппетит и тискаться лезли к старым подружкам — не так интересно, зато зубы на месте останутся. Разумеется, могучая фигура дувианца не могла не произвести впечатление на деревенских девчат и молодок, а уж тот из кожи вон лез, дабы не разочаровать их при более близком знакомстве. Заглядывались девки и на северянина, было что-то этакое в серо-голубых глазах и вкрадчивых движениях его, хотя сам он на местных красоток посматривал без особого интереса, предпочитая бражничать с людьми пожилыми и солидными.
Что за корысть ему была слушать нескончаемую болтовню их, сказать трудно, ну да мало ли чудаков по свету бродит? Этому вот запало в голову разыскать своего брата, отправившегося с дюжиной телег в степь, чтобы торговать — с кем бы вы думали? — с нгайями! Оба братца, видать, не от мира сего, но старшему-то уже ничем не поможешь, а меньшого жаль. И статен, и ладен, личико, правда, немного подкачало, ну да ведь с лица не воду пить…
Рассуждая подобным образом, девицы, которым любой заезжий молодец казался привлекательней своих, с детства намозоливших глаза красавчиков, продолжали трясти перед Мгалом юбками и вилять бедрами, а тот слушал и слушал словоохотливых деревенских старожилов, хмелевших от собственных историй сильнее, чем от самого крепкого вина. С непостижимые терпением выуживал он из подвыпивших говорунов все, что те знали об обычаях и нравах чернокожих кочевниц, о племенах, взимавших ежегодную дань с деревень, о проезжавших с бай-баланского базара селянах, и картина похищения Батигар, равно как и ожидавшая ее участь, все ясней и ясней вырисовывалась перед внутренним взором северянина.
Старания его увенчались успехом, и в конце концов Мгал и его спутники добрались до деревни Нжига, где тоже, как и следовало ожидать, попали на свадьбу. С присущей ему дотошностью Мгал и здесь продолжал свои расспросы, которые, впрочем, едва ли могли добавить что-нибудь к тому, что удалось ему узнать о нгайях в других селениях. Слушая захмелевшего старосту, в третий раз принявшегося рассказывать о болезни сына, которого деревенскому знахарю насилу удалось спасти от неминуемой смерти, Мгал понял, что ничего нового о судьбе Батигар от хитрого Нжига не узнает. Старик был не настолько глуп, чтобы хвастаться продажей похищенной в Бай-Балане чужеземки перед первым встречным, тоже, кстати сказать, чужеземцем.
Лениво потягивая кисловатое вино, северянин думал о том, что мог бы найти способ заставить старосту подробнейшим образом поведать все-все о похищении Батигар и выдаче ее нгайям, но особой нужды в этом не было. Нжиг при всем желании не сумел бы им помочь, а мстить ему за содеянное представлялось Мгалу бесполезной тратой времени и сил. Он чувствовал себя далеко не безгрешным, чтобы судить других. Мысль о том, что он упустил из рук кристалл Калиместиара, не давала ему покоя. К тому же, если Бемс относился к поискам Батигар как к очередному приключению — дувианцу, казалось, все равно, куда плыть, идти или скакать, он везде чувствовал себя как дома и всюду оказывался желанным гостем, — то Лив с каждым днем становилась все мрачнее. И северянин вынужден был признать, что у девушки были основания считать его источником обрушившихся на нее бед. Что бы там ни пророчествовал Одержимый Хаф, не свяжись Дижоль с Мгалом, быть может, до сих пор топал бы по палубе «Забияки». Но если на этот счет у Лив еще могли быть сомнения и в гибели Дижоля северянин оказался повинен лишь косвенно, то плавание, забросившее их на бай-баланское побережье, было целиком на его совести. Бесславный конец «Забияки», гибель команды, а теперь еще эта скачка по выжженной солнцем степи…
Да, у Лив определенно были причины недолюбливать Мгала, и самое скверное заключалось в том, что он не представлял, как загладить невольную свою вину перед этой славной девушкой. Потопил корабль, погубил друзей, затащил на край света, и добро бы в поисках сокровищ! Так ведь нет, ибо преследование Батигар с каждым днем отдаляет их от первоначальной цели путешествия, которая, после утраты кристалла Калиместиара, должна казаться дувианке вовсе недостижимой…
— Мгал! К оружию! На помощь! — Донесшийся со стороны амбаров рев Бемса перекрыл гул застолья и заставил северянина вскочить на ноги. Окинув взглядом изломанную линию столов, стащенных к дому жениха чуть не со всей деревни, он убедился, что Лив на обширном дворе нет, отметил, что никто из гостей не обнажил припрятанное оружие, и огромными скачками ринулся к ближайшему амбару. Если уж Бемс зовет на подмогу, значит, дела его плохи и опасения Мгала, что похитители Батигар могли видеть ее на базаре в компании с дувиан-цами, были не напрасны. Не надо, ох не надо было ему слушать их и заходить в эту деревню…
Нажун, бывший среди тех, кто следил за Батигар, узнал Бемса, едва тот появился в деревне, ибо спутать с кем-нибудь здоровенного моряка не смог бы даже подслеповатый Нжиг. А узнав, сообразил, что пожаловали чужеземцы в их селение не случайно. Собравшиеся в доме старосты полторы дюжины самых уважаемых селян после недолгих споров решили, что незваных гостей, от которых надобно ожидать больших неприятностей, следует убить, а пришедшую с ними девку, когда придет срок, отдать нгайям. Вопрос заключался в том, порешить ли чужаков до свадьбы или после? И, поскольку омрачать торжество пролитием крови никому не хотелось — свадьба дело серьезное, и предварять ее убийством дурной знак, хуже которого и придумать невозможно, — умудренные мудростью мудрых советчики Нжига сговорились принять гостей как ни в чем ни бывало, попотчевать на славу, а уж после завершения всех обрядов избавиться от них самым простым и верным способом.
Разумеется, среди добропорядочных землепашцев желающих резать глотки спящим сыскалось не много, но ведь для такого дела отряд собирать и не нужно — одного-двух охотников более чем достаточно. Первым, естественно, вызвался Нунж — старший сын Нжига, считавший себя обязанным показать, что ради односельчан готов на все, ибо метил он когда-нибудь после смерти отца тоже быть избранным в старосты. Второго убийцу найти оказалось труднее, но после того, как Нжиг, в очередной раз проявив природную мудрость, предложил в качестве награды дать герою во временное пользование пришедшую с чужаками девицу, Нажун поспешил заявить, что готов избавить деревню от толстомордого иноземца, еще на базаре показавшегося ему человеком недостойным осквернять землю своим присутствием. О том, что ему приглянулась светловолосая девица, он, понятное дело, говорить не стал, чтобы не озлоблять своего будущего тестя.
Словом, все было оговорено, чужаков приветили, свадьба удалась на славу, и задуманный план, к удовольствию Нжига и его земляков, в условленное время был бы приведен в исполнение наилучшим образом, если бы Бемс не надумал уединиться под навесом для сушки сена с женой некоего Джигала. Крутобедрая разбитная девка эта, вбившая себе в голову, что инструмент, коим снабдили боги зычноголосого великана, изрядно отличается от тех, которые имелись в распоряжении местных парней, решила проверить свои домыслы, нисколько не заботясь о том, понравится ли ее любознательность мужу. Ветреность драгоценной супруги не особенно поразила Джигала, однако радости при виде того, как она увлекает чужака в укромное местечко, он тоже не испытал и, отозвав в сторонку Нажуна, предупредил, что намерен немедленно прирезать «блудливого мордача, дабы другим не повадно было лазить под юбки замужних женщин». Нажун даже не пытался отговаривать ревнивого мужа от его затеи, поскольку догадывался, что тот уже не один год мечтает пришибить кого-нибудь из многочисленных любовников своей жены и не упустит случая сделать это безнаказанно. Вместо того чтобы вразумлять ревнивца, Нажун поспешил к Нунжу, который, будучи достойным сыном своего отца, тотчас собрал четырех более или менее трезвых приятелей и бросился с ними на подмогу Джигалу, справедливо полагая, что тому, может статься, понадобится помощь — чужеземец не был похож на человека, безропотно позволявшего кому бы то ни было лишить себя удовольствия жить на этом изобиловавшем вкусной снедью, крепким вином и ласковыми женщинами свете.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70
— Это кто? Из моих? — Баржурмал подался вперед, силясь оттолкнуть скалой стоящего перед ним Кависа. Ощутил пульсирующую боль в раненой руке и, вглядываясь в вяло шевелящуюся около ворот массу, скрипнул зубами: не может это быть хванг. Все они там полегли. На площади. Все.
— Гукхав это. На него-то ты и свалился. Потому кости и не поломал, — объяснил поддерживавший яр-дана стражник. — А руку, верно, об копье его распорол. Давай-ка перевяжу.
— Гукхав?.. Благодарю, Гукхав… Вовремя в нужном месте оказаться — полезная способность. — Баржурмал рванул с шеи золотую цепь и сунул в руки одному из ветеранов. — Разделите. А ты, Кавис, веди во дворец.
Была глубокая ночь, и все произошло так внезапно, что стражники, полгода охранявшие пустой дворец отправившегося в военный поход яр-дана, спросонья не враз осознали, что стоящий перед ними грязный, покрытый пеной и кровью дурбара парень с побелевшим, исковерканным гримасой ненависти и горя лицом и есть сам яр-дан — будущий Владыка империи Махаили. Они болтали с ним как с равным, и лишь Кавис, глупый старый рубака, с первого взгляда признав Баржурмала, тщился сообразить, как же тот оказался здесь один-одинешенек, и что с ним теперь делать, и что вообще станется с империей, если наследники трона превращаются в дичь в собственной столице… К несчастью, изрядная доля ударов, полученная ветераном за долгие годы службы, пришлась на его многострадальную голову, отчего соображал он даже среди бела дня не слишком быстро, и ему понадобилось немало времени, дабы понять, что раненому яр-дану не к лицу тащиться во дворец пешедралом. Потребовалось некоторое время и на то, чтобы уговорить упрямого и к тому же слегка одуревшего от падения наследника престола сесть на принадлежащего стражникам ветхого одра, — словом, когда Баржурмал добрался наконец до дверей Золотой раковины, там его уже поджидал невесть как узнавший о возвращении яр-дана в столицу Вокам. И это оказалось большой удачей, потому что Во-кам соображал на редкость быстро и лучше всех других знал, как привести в чувство молодого мужчину.
Лекарь, банщик, умелая рабыня, теплая ванна, чистое белье, легкое вино и закуска появились в покрытых толстым слоем пыли покоях Золотой раковины вслед за Во-камом, несказанно обрадованным возвращением яр-дана в свой дворец, поскольку понимал, что возвратиться сюда живым и почти невредимым Баржурмал мог только чудом. И когда он сообщил об этом наследнику, тот не стал возражать, хотя знал, что на самом-то деле никакого чуда не было. А было двадцать отданных за него жизней, и был хорошо вымуштрованный, хотя и не умевший летать дурбар, и был толстый неуклюжий стражник, не успевший увернуться от яр-дана, рухнувшего ему на голову прямо с усеянного звездами неба.
Баржурмал не спорил и вообще старался помалкивать, пока мысли его не обретут надлежащую мыслям наследника престола ясность, пока голос не обретет твердость и слезы на щеках не высохнут. А потому ни лекарь, ни банщик, ни умелая рабыня не заметили ни смятения чувств, ни дрожи в голосе, ни слез на щеках яр-дана. Заметил все это лишь Вокам, не зря же он занимал пост «тысячеглазого». И заметив все это, Вокам решил, что кому-то очень скоро придется очень дорого заплатить за происшедшее нынешней ночью. И он, разумеется, был прав: травить наследника престола надобно умеючи, то есть до смерти, а иначе дело может оказаться вовсе бесприбыльным и даже убыльным. Особенно если наследник этот — сын рабыни. Ведь дети рабынь прощать не умеют.
Чем дальше от Бай-Балана уносили путешественников добрые кони, тем меньше селений попадалось на их пути, тем гостеприимней и радушней становились селяне. Понять их было немудрено — торговцы не часто наведывались к ним даже в погожее время года, а в канун дождей не появлялись вовсе, боясь увязнуть со своими повозками в непролазной грязи. Между тем в деревнях наступило время свадеб, гости же, как. известно, к счастью. Особенно прибывшие из такой дали, как Сагра. Подумать только — из-за моря приплыли, и так на обычных людей похожи! Пляшут, как все, и подраться на кулачках мастера, и байки потешные сказывать умельцы, а как девка, в мужские портки одетая, поет — заслушаешься! Хотя без девки-то, право слово, было б еще лучше. Из-за нее деревенские парни того гляди оглоблями друг друга охаживать начнут.
И начали бы, пожалуй, уж больно хороша была Лив, уж больно непохожа на сырых сельских девок, но, глядя на гороподобного Бемса, жрущего и пьющего за троих, даже самые охочие до сладкого молодцы умеряли свой аппетит и тискаться лезли к старым подружкам — не так интересно, зато зубы на месте останутся. Разумеется, могучая фигура дувианца не могла не произвести впечатление на деревенских девчат и молодок, а уж тот из кожи вон лез, дабы не разочаровать их при более близком знакомстве. Заглядывались девки и на северянина, было что-то этакое в серо-голубых глазах и вкрадчивых движениях его, хотя сам он на местных красоток посматривал без особого интереса, предпочитая бражничать с людьми пожилыми и солидными.
Что за корысть ему была слушать нескончаемую болтовню их, сказать трудно, ну да мало ли чудаков по свету бродит? Этому вот запало в голову разыскать своего брата, отправившегося с дюжиной телег в степь, чтобы торговать — с кем бы вы думали? — с нгайями! Оба братца, видать, не от мира сего, но старшему-то уже ничем не поможешь, а меньшого жаль. И статен, и ладен, личико, правда, немного подкачало, ну да ведь с лица не воду пить…
Рассуждая подобным образом, девицы, которым любой заезжий молодец казался привлекательней своих, с детства намозоливших глаза красавчиков, продолжали трясти перед Мгалом юбками и вилять бедрами, а тот слушал и слушал словоохотливых деревенских старожилов, хмелевших от собственных историй сильнее, чем от самого крепкого вина. С непостижимые терпением выуживал он из подвыпивших говорунов все, что те знали об обычаях и нравах чернокожих кочевниц, о племенах, взимавших ежегодную дань с деревень, о проезжавших с бай-баланского базара селянах, и картина похищения Батигар, равно как и ожидавшая ее участь, все ясней и ясней вырисовывалась перед внутренним взором северянина.
Старания его увенчались успехом, и в конце концов Мгал и его спутники добрались до деревни Нжига, где тоже, как и следовало ожидать, попали на свадьбу. С присущей ему дотошностью Мгал и здесь продолжал свои расспросы, которые, впрочем, едва ли могли добавить что-нибудь к тому, что удалось ему узнать о нгайях в других селениях. Слушая захмелевшего старосту, в третий раз принявшегося рассказывать о болезни сына, которого деревенскому знахарю насилу удалось спасти от неминуемой смерти, Мгал понял, что ничего нового о судьбе Батигар от хитрого Нжига не узнает. Старик был не настолько глуп, чтобы хвастаться продажей похищенной в Бай-Балане чужеземки перед первым встречным, тоже, кстати сказать, чужеземцем.
Лениво потягивая кисловатое вино, северянин думал о том, что мог бы найти способ заставить старосту подробнейшим образом поведать все-все о похищении Батигар и выдаче ее нгайям, но особой нужды в этом не было. Нжиг при всем желании не сумел бы им помочь, а мстить ему за содеянное представлялось Мгалу бесполезной тратой времени и сил. Он чувствовал себя далеко не безгрешным, чтобы судить других. Мысль о том, что он упустил из рук кристалл Калиместиара, не давала ему покоя. К тому же, если Бемс относился к поискам Батигар как к очередному приключению — дувианцу, казалось, все равно, куда плыть, идти или скакать, он везде чувствовал себя как дома и всюду оказывался желанным гостем, — то Лив с каждым днем становилась все мрачнее. И северянин вынужден был признать, что у девушки были основания считать его источником обрушившихся на нее бед. Что бы там ни пророчествовал Одержимый Хаф, не свяжись Дижоль с Мгалом, быть может, до сих пор топал бы по палубе «Забияки». Но если на этот счет у Лив еще могли быть сомнения и в гибели Дижоля северянин оказался повинен лишь косвенно, то плавание, забросившее их на бай-баланское побережье, было целиком на его совести. Бесславный конец «Забияки», гибель команды, а теперь еще эта скачка по выжженной солнцем степи…
Да, у Лив определенно были причины недолюбливать Мгала, и самое скверное заключалось в том, что он не представлял, как загладить невольную свою вину перед этой славной девушкой. Потопил корабль, погубил друзей, затащил на край света, и добро бы в поисках сокровищ! Так ведь нет, ибо преследование Батигар с каждым днем отдаляет их от первоначальной цели путешествия, которая, после утраты кристалла Калиместиара, должна казаться дувианке вовсе недостижимой…
— Мгал! К оружию! На помощь! — Донесшийся со стороны амбаров рев Бемса перекрыл гул застолья и заставил северянина вскочить на ноги. Окинув взглядом изломанную линию столов, стащенных к дому жениха чуть не со всей деревни, он убедился, что Лив на обширном дворе нет, отметил, что никто из гостей не обнажил припрятанное оружие, и огромными скачками ринулся к ближайшему амбару. Если уж Бемс зовет на подмогу, значит, дела его плохи и опасения Мгала, что похитители Батигар могли видеть ее на базаре в компании с дувиан-цами, были не напрасны. Не надо, ох не надо было ему слушать их и заходить в эту деревню…
Нажун, бывший среди тех, кто следил за Батигар, узнал Бемса, едва тот появился в деревне, ибо спутать с кем-нибудь здоровенного моряка не смог бы даже подслеповатый Нжиг. А узнав, сообразил, что пожаловали чужеземцы в их селение не случайно. Собравшиеся в доме старосты полторы дюжины самых уважаемых селян после недолгих споров решили, что незваных гостей, от которых надобно ожидать больших неприятностей, следует убить, а пришедшую с ними девку, когда придет срок, отдать нгайям. Вопрос заключался в том, порешить ли чужаков до свадьбы или после? И, поскольку омрачать торжество пролитием крови никому не хотелось — свадьба дело серьезное, и предварять ее убийством дурной знак, хуже которого и придумать невозможно, — умудренные мудростью мудрых советчики Нжига сговорились принять гостей как ни в чем ни бывало, попотчевать на славу, а уж после завершения всех обрядов избавиться от них самым простым и верным способом.
Разумеется, среди добропорядочных землепашцев желающих резать глотки спящим сыскалось не много, но ведь для такого дела отряд собирать и не нужно — одного-двух охотников более чем достаточно. Первым, естественно, вызвался Нунж — старший сын Нжига, считавший себя обязанным показать, что ради односельчан готов на все, ибо метил он когда-нибудь после смерти отца тоже быть избранным в старосты. Второго убийцу найти оказалось труднее, но после того, как Нжиг, в очередной раз проявив природную мудрость, предложил в качестве награды дать герою во временное пользование пришедшую с чужаками девицу, Нажун поспешил заявить, что готов избавить деревню от толстомордого иноземца, еще на базаре показавшегося ему человеком недостойным осквернять землю своим присутствием. О том, что ему приглянулась светловолосая девица, он, понятное дело, говорить не стал, чтобы не озлоблять своего будущего тестя.
Словом, все было оговорено, чужаков приветили, свадьба удалась на славу, и задуманный план, к удовольствию Нжига и его земляков, в условленное время был бы приведен в исполнение наилучшим образом, если бы Бемс не надумал уединиться под навесом для сушки сена с женой некоего Джигала. Крутобедрая разбитная девка эта, вбившая себе в голову, что инструмент, коим снабдили боги зычноголосого великана, изрядно отличается от тех, которые имелись в распоряжении местных парней, решила проверить свои домыслы, нисколько не заботясь о том, понравится ли ее любознательность мужу. Ветреность драгоценной супруги не особенно поразила Джигала, однако радости при виде того, как она увлекает чужака в укромное местечко, он тоже не испытал и, отозвав в сторонку Нажуна, предупредил, что намерен немедленно прирезать «блудливого мордача, дабы другим не повадно было лазить под юбки замужних женщин». Нажун даже не пытался отговаривать ревнивого мужа от его затеи, поскольку догадывался, что тот уже не один год мечтает пришибить кого-нибудь из многочисленных любовников своей жены и не упустит случая сделать это безнаказанно. Вместо того чтобы вразумлять ревнивца, Нажун поспешил к Нунжу, который, будучи достойным сыном своего отца, тотчас собрал четырех более или менее трезвых приятелей и бросился с ними на подмогу Джигалу, справедливо полагая, что тому, может статься, понадобится помощь — чужеземец не был похож на человека, безропотно позволявшего кому бы то ни было лишить себя удовольствия жить на этом изобиловавшем вкусной снедью, крепким вином и ласковыми женщинами свете.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70