Безусловно, он был самым привлекательным из них: правильные черты лица, четко очерченный мужественный рот с плотно сжатыми губами, волнистая грива волос стянута на затылке золотым обручем. Вероятно, его следовало бы даже назвать красивым, однако в данном случае важно было совсем другое. Этот человек мог приказать убить, мог бы, в случае необходимости, не задумываясь прикончить ее и собственноручно, но не стал бы мучить и наслаждаться страданиями жертвы. А одно это уже дорогого стоило…
— Стало быть, ты сразу поняла, что мы здесь затеваем? — вкрадчиво поинтересовался Орочи, и девушка содрогнулась, заметив, как сжались его сухие, похожие на птичьи, пальцы.
— Маленькая дурочка, доказывающая подругам, что она не трусиха? Неужели только это да еще желание уличить одну из них во лжи подвигло тебя прийти сюда? — проговорил гигант, разглядывая Ильяс с видом ребенка, обнаружившего диковинного жука и готовящегося, любопытства ради, оторвать ему сначала лапки, а потом и крылышки. — Звучит не слишком-то убедительно. Нет, я лично этой форани не верю. Даром, что меньше мыши, зато напаскудить может больше льва.
— Ты никогда никому не веришь. А зря. Зачем, спрашивается, Газахлару рисковать единственной дочерью? — спросил человек из клана Огня и, словно позабыв о присутствии Ильяс, вернулся к расстеленным на столе картам и спискам.
— Он прав, — нехотя согласился старик. — Естественнее да и проще было бы поручить выслеживать нас какой-нибудь нищей рыбачке. Они за пару чогов и отца, и чадо родное продадут. А за дакк готовы прилюдно спариваться с обезьяной. — Маленькие глазки остро сверкнули из-под седых щетинистых бровей. — Ты вот, например, будешь спариваться с орангутангом ради спасения своей молодой жизни?
— Я… Ва… А-а-а… — Ильяс стиснула кулаки и, совладав-таки с непослушным языком, выпалила: — Чтоб ты сдох, старый извращенец! Чтоб тебе не было покоя в стране предков, а вонючие кости твои вечно грыз ненасытный Хаг-Хагор!
— Вот видишь. Глупа, смела и чиста, как горный ручей, — удовлетворенно заключил Орочи, отворачиваясь от девушки и разом теряя к ней всякий интерес.
— Горный ручей труднее заставить замолчать. Ему не отрежешь голову, — безо всякого выражения заметил гигант. — Давайте не будем рисковать. Болтливый язык может порой принести больше вреда, чем сотня боевых слонов.
«Нгура, о Нгура, помоги мне! Я бы на их месте тоже не знала пощады… Но ты ведь можешь сотворить чудо? Ну что тебе стоит, о Мать Богов!» — обреченно воззвала к своей небесной покровительнице форани.
— К лицу ли нам проливать кровь невинного младенца? Девчонка, если уж на то пошло, оказала нам услугу, предупредив, что по городу поползли слухи и убежище наше обнаружено, — не глядя на Ильяс, промолвил человек из клана Огня. — Пусть убирается восвояси, а мы с вами подумаем о новом пристанище.
— Но она может донести о готовящемся восстании…
— С тем же успехом это могут сделать по меньшей мере полсотни человек.
— Полагаю, у нее хватит ума поговорить обо всем увиденном с отцом, прежде чем она отправится во дворец. — Старик многозначительно посмотрел на Ильяс, и та робко кивнула, не в силах поверить, что эти страшные люди и впрямь готовы отпустить ее с миром. — Однако до следующего утра ей лучше побыть в гостях у Мельника. А там ищи рыбку в море, нас уже тут не будет.
Орочи залился дребезжащим, костяным смехом, не сводя при этом по-прежнему холодных, пронзительных глаз с девушки.
— Гордас, завяжи ей глаза и доставь к Мельнику, — властно распорядился он, внезапно обрывая свой противоестественный смех, и сухо, без тени участия, посоветовал не сводившей с него широко распахнутых глаз форани: — На твоем месте я бы не стал болтать о встрече с нами. Димдиго считает, что его палачи должны отрабатывать свое жалованье, трудясь с надлежащим усердием, и потому удовлетворить их любопытство будет не в пример труднее, чем наше. Ступай и постарайся поскорее забыть обо всем, что видела этой ночью.
* * *
Вернувшись в отчий дом, Ильяс ни словом не обмолвилась ни о посещении своем храма Балаала, ни о гостевании у Мельника. Более того, она честно старалась следовать совету Орочи и выкинуть из памяти события той ночи и последующих суток, но ничего путного из этого не вышло. О пребывании у Мельника вспоминать было и в самом деле нечего, зато сцена, происшедшая в заброшенном святилище, снилась ей изо дня в день, причем сны неизменно оказывались страшнее и фантастичнее того, что ей довелось пережить наяву.
По прошествии двух седмиц они, правда, начали блекнуть, и только образ человека из клана Огня продолжал преследовать ее с непостижимым постоянством. Он являлся в сновидениях девушки то палачом, то спасителем, то истекающим кровью, измученным имперскими катами узником, то всемогущим повелителем Мавуно, восседавшим на троне Димдиго. Сначала это забавляло Ильяс, потом начало тревожить и раздражать, ибо она не желала, чтобы кто-то вот так, без позволения, вторгался в ее жизнь или хотя бы в ее сны.
А он являлся в них снова и снова. Рубился с гигантом на тяжелых кривых мечах, дабы освободить ее из плена или же, наоборот, сделать своей рабыней. Отбивал у своры сочейросов, вторгшихся почему-то в отцовское поместье, или же сам насиловал с изощренной жестокостью. Катал ее в убранном цветочными гирляндами челноке по Гвадиаре или же за бесценок сбывал на невольничьем рынке, понуждая демонстрировать свои прелести косоглазому саккаремцу. Он заставлял ее просыпаться в жарком поту, с криком на устах, с истомленным от несбыточных мечтаний телом. Она призывала Нгуру защитить ее от навязчивых наваждений, приносила фрукты и цветы на алтарь родового святилища, но это не помогло, и в конце концов Ильяс всей душой возненавидела приворожившего ее незнакомца из клана Огня.
Только его одного она винила теперь в том, что ей взбрело в голову отправиться ночью одной-одинешеньке в заброшенный храм Балаала. В том, что ей пришлось врать отцу и Мутамак, будто бы она двое суток гостила у Нганьи Газахлара, пропадавшего днями и ночами во дворце, у многочисленных любовниц или объезжавшего дальние поместья, это объяснение вполне устроило: ему удобно было видеть в дочери разумную и самостоятельную девицу на выданье, не нуждавшуюся в непрестанной опеке и надзоре отца. Мутамак же, ясное дело, заподозрила что-то неладное, и форани пришлось влить в нее немало рисовой водки, дабы старая служанка не изводила ее расспросами.
Из-за него, проклятого желтоглазого, она вынуждена была рассказать Нганье и Дадават байку, будто бы ей не удалось пробраться к храму Балаала сквозь стену тростника, и, хотя подруги не оспаривали ее рассказ, спор их признан был разрешившимся не в пользу Ильяс.
В довершение всего она, сама того не желая, стала сравнивать с желтоглазым увивавшихся за ней юношей, одного из коих должна была через полгода назвать своим мужем, и выглядели они на его фоне весьма бледно. Чумдаг — спесив, Бокко — наивен и мягкосердечен, как девица из провинции, Дунгу — слишком нахален и самоуверен, а Ридрок — самый старший из них и самый представительный — стал вдруг казаться невыносимо пресным и правильным. Настолько пресным, что, приняв приглашение его составить с ним пару для участия в празднике Цветущих Деревьев, она, по зрелом размышлении, решила сбежать от нудного партнера при первой же возможности.
Имелась, впрочем, и еще одна причина, побуждавшая Ильяс покинуть Ридрока после общения с Древом Исполнения Желаний. Называть ее главной девушке не хотелось, однако лукавить перед собой не было никакого смысла, и она таки призналась себе, что намерена отыскать среди гостей императорских садов не дававшего ей покоя человека из клана Огня. Зачем ей было видеть его и что она собиралась ему сказать, Ильяс не имела пока ни малейшего представления и не слишком над этим задумывалась. Главным было отыскать его в толпе Небожителей.
Желание разузнать что-нибудь о желтоглазом возникло у нее, как только она вернулась от Мельника, но сделать это, как выяснилось, оказалось не так-то просто. Газахлар, прекрасно ориентировавшийся в родословных и отношениях между ныне здравствующими представителями знатных семейств Мавуно, отделался от нее несколькими туманными фразами, из коих следовало, что последние отпрыски одного из древнейших родов империи сгинули сразу же после прихода к власти Димдиго. Учитывая, что Газахлар мог сутки напролет разглагольствовать об исчезновении старых кланов, правах наследования родовых знаков, появлении старших, средних и младших ветвей, которые образовали потомки первых семей империи, имевших, как ведомо всем, божественное происхождение, ответ этот не мог не навести Ильяс на кое-какие размышления. Тем паче что отец, вместо того чтобы в очередной раз, как делал он это обычно к месту и не к месту, начать толковать о древности их рода, оставшегося — увы и ах! — самым старым и, следовательно, самым почитаемым в империи, мрачно осведомился у дочери, с каких это пор ее стала занимать судьба клана Огня и чем вызван этот более чем странный интерес.
«Вай-ваг! Папочка встревожился не на шутку, стало быть, что-то с этим кланом произошло неладное!» — мысленно поздравила себя форани с прикосновением к еще одной тайне и вдохновенно наврала отцу, что Дадават была наказана учителем за одно только упоминание о клане Огня.
— Н-да-а-а .. Говорил я Димдиго, чтобы не пренебрегал клановым родством! А теперь, извольте видеть, прорастают даже те семена, что брошены были на базальтовую скалу… — невнятно пробурчал Газахлар и, оставив нетронутой чашу с излюбленным кишмишем, не глядя на дочь, прошествовал в свой кабинет.
Наученная опытом общения с отцом, в библиотеке Ильяс поинтересовалась историей нескольких старинных кланов, в списке которых клан Огня стоял на предпоследнем месте. И естественно, как раз он не упоминался ни в одном трактате, ни в одном манускрипте, выданном ей для прочтения в полутемном и совершенно пустом зале. Дальнейшие изыскания девушка сочла за лучшее на время прекратить, возложив все надежды на приближающийся праздник Цветущих Деревьев, приуроченный в Мавуно ко времени цветению хасы — священного дерева огня, высоко чтимого по всему Южному континенту.
Древесина хасы горит долго, чистым и ясным пламенем, почти не давая копоти. Из нее испокон веков делали факелы, щипали лучину для светцов, а в качестве дров она использовалась лишь в храмовых поварнях для приготовления шагачгани — очищающей пищи. Из семян хасы делают бусы, оберегающие от сглаза, морока и прочих происков колдунов. Чаши, выточенные из нее, считаются целительными, а угольки хасы кидают в корабельные бочки для очищения воды. Потому-то маронг — дерево с невероятно прочной древесиной темно-красного цвета, за которую щедро платят купцы из Аррантиады и Саккарема, — высоко ценится воинами, скульпторами и состоятельными людьми, а хаса, хотя и считается деревом жрецов, священна для всех обитателей Мономатаны. Неудивительно, что обитатели Мавуно почитают хасу как легендарное Древо Исполнения Желаний, именуемое иными народами Древом Жизни или Древом Мироздания.
Не будучи в достаточной степени набожной, Ильяс не верила, что растущее на верхней террасе императорского сада Древо в состоянии и впрямь исполнить чье-либо желание, но в этот раз она и не собиралась его ни о чем просить В худшем случае она дождется, когда под Древом появится императорский летописец, и задаст ему несколько вопросов о клане Огня. С каждым годом старый Кальдука все реже выбирается из дому, все неохотнее принимает посетителей и отвечает на своекорыстные вопросы Небожителей, однако ей-то он не откажет, ибо не забывает при встречах помянуть, как качал ее некогда на ноге. В лучшем же случае она встретит у Древа самого желтоглазого, поскольку человек из клана Огня не может не прийти поклониться священному дереву огня, входящему не только в герб Мавуно, но и в его родовой герб..
— Последние дни ты сама на себя не похожа. А нынче так жалобно стонала во сне, будто тебя на куски режут, — испытующе глядя на Ильяс, сказала Дадават ранним утром, в канун праздника Цветущих Деревьев.
От особняка, принадлежащего родителям Дадават, было рукой подать до императорского дворца, и потому вот уже третий год Ильяс и Нганья съезжались к ней накануне праздника, чтобы поутру одними из первых попасть к Древу Исполнения Желаний. Кому охота толкаться в толпе перед входом в императорские сады в самое жаркое время дня или же прибыть туда, когда празднество будет в разгаре и Небожители начнут разбредаться по затененным террасам, дабы поболтать в относительном уединении, наслаждаясь изысканными яствами и напитками?
— Ночь была душной, как бы не разразилась гроза, — ляпнула Ильяс первое, что пришло в голову, припомнив давешние жалобы Мутамак на ломотье в костях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
— Стало быть, ты сразу поняла, что мы здесь затеваем? — вкрадчиво поинтересовался Орочи, и девушка содрогнулась, заметив, как сжались его сухие, похожие на птичьи, пальцы.
— Маленькая дурочка, доказывающая подругам, что она не трусиха? Неужели только это да еще желание уличить одну из них во лжи подвигло тебя прийти сюда? — проговорил гигант, разглядывая Ильяс с видом ребенка, обнаружившего диковинного жука и готовящегося, любопытства ради, оторвать ему сначала лапки, а потом и крылышки. — Звучит не слишком-то убедительно. Нет, я лично этой форани не верю. Даром, что меньше мыши, зато напаскудить может больше льва.
— Ты никогда никому не веришь. А зря. Зачем, спрашивается, Газахлару рисковать единственной дочерью? — спросил человек из клана Огня и, словно позабыв о присутствии Ильяс, вернулся к расстеленным на столе картам и спискам.
— Он прав, — нехотя согласился старик. — Естественнее да и проще было бы поручить выслеживать нас какой-нибудь нищей рыбачке. Они за пару чогов и отца, и чадо родное продадут. А за дакк готовы прилюдно спариваться с обезьяной. — Маленькие глазки остро сверкнули из-под седых щетинистых бровей. — Ты вот, например, будешь спариваться с орангутангом ради спасения своей молодой жизни?
— Я… Ва… А-а-а… — Ильяс стиснула кулаки и, совладав-таки с непослушным языком, выпалила: — Чтоб ты сдох, старый извращенец! Чтоб тебе не было покоя в стране предков, а вонючие кости твои вечно грыз ненасытный Хаг-Хагор!
— Вот видишь. Глупа, смела и чиста, как горный ручей, — удовлетворенно заключил Орочи, отворачиваясь от девушки и разом теряя к ней всякий интерес.
— Горный ручей труднее заставить замолчать. Ему не отрежешь голову, — безо всякого выражения заметил гигант. — Давайте не будем рисковать. Болтливый язык может порой принести больше вреда, чем сотня боевых слонов.
«Нгура, о Нгура, помоги мне! Я бы на их месте тоже не знала пощады… Но ты ведь можешь сотворить чудо? Ну что тебе стоит, о Мать Богов!» — обреченно воззвала к своей небесной покровительнице форани.
— К лицу ли нам проливать кровь невинного младенца? Девчонка, если уж на то пошло, оказала нам услугу, предупредив, что по городу поползли слухи и убежище наше обнаружено, — не глядя на Ильяс, промолвил человек из клана Огня. — Пусть убирается восвояси, а мы с вами подумаем о новом пристанище.
— Но она может донести о готовящемся восстании…
— С тем же успехом это могут сделать по меньшей мере полсотни человек.
— Полагаю, у нее хватит ума поговорить обо всем увиденном с отцом, прежде чем она отправится во дворец. — Старик многозначительно посмотрел на Ильяс, и та робко кивнула, не в силах поверить, что эти страшные люди и впрямь готовы отпустить ее с миром. — Однако до следующего утра ей лучше побыть в гостях у Мельника. А там ищи рыбку в море, нас уже тут не будет.
Орочи залился дребезжащим, костяным смехом, не сводя при этом по-прежнему холодных, пронзительных глаз с девушки.
— Гордас, завяжи ей глаза и доставь к Мельнику, — властно распорядился он, внезапно обрывая свой противоестественный смех, и сухо, без тени участия, посоветовал не сводившей с него широко распахнутых глаз форани: — На твоем месте я бы не стал болтать о встрече с нами. Димдиго считает, что его палачи должны отрабатывать свое жалованье, трудясь с надлежащим усердием, и потому удовлетворить их любопытство будет не в пример труднее, чем наше. Ступай и постарайся поскорее забыть обо всем, что видела этой ночью.
* * *
Вернувшись в отчий дом, Ильяс ни словом не обмолвилась ни о посещении своем храма Балаала, ни о гостевании у Мельника. Более того, она честно старалась следовать совету Орочи и выкинуть из памяти события той ночи и последующих суток, но ничего путного из этого не вышло. О пребывании у Мельника вспоминать было и в самом деле нечего, зато сцена, происшедшая в заброшенном святилище, снилась ей изо дня в день, причем сны неизменно оказывались страшнее и фантастичнее того, что ей довелось пережить наяву.
По прошествии двух седмиц они, правда, начали блекнуть, и только образ человека из клана Огня продолжал преследовать ее с непостижимым постоянством. Он являлся в сновидениях девушки то палачом, то спасителем, то истекающим кровью, измученным имперскими катами узником, то всемогущим повелителем Мавуно, восседавшим на троне Димдиго. Сначала это забавляло Ильяс, потом начало тревожить и раздражать, ибо она не желала, чтобы кто-то вот так, без позволения, вторгался в ее жизнь или хотя бы в ее сны.
А он являлся в них снова и снова. Рубился с гигантом на тяжелых кривых мечах, дабы освободить ее из плена или же, наоборот, сделать своей рабыней. Отбивал у своры сочейросов, вторгшихся почему-то в отцовское поместье, или же сам насиловал с изощренной жестокостью. Катал ее в убранном цветочными гирляндами челноке по Гвадиаре или же за бесценок сбывал на невольничьем рынке, понуждая демонстрировать свои прелести косоглазому саккаремцу. Он заставлял ее просыпаться в жарком поту, с криком на устах, с истомленным от несбыточных мечтаний телом. Она призывала Нгуру защитить ее от навязчивых наваждений, приносила фрукты и цветы на алтарь родового святилища, но это не помогло, и в конце концов Ильяс всей душой возненавидела приворожившего ее незнакомца из клана Огня.
Только его одного она винила теперь в том, что ей взбрело в голову отправиться ночью одной-одинешеньке в заброшенный храм Балаала. В том, что ей пришлось врать отцу и Мутамак, будто бы она двое суток гостила у Нганьи Газахлара, пропадавшего днями и ночами во дворце, у многочисленных любовниц или объезжавшего дальние поместья, это объяснение вполне устроило: ему удобно было видеть в дочери разумную и самостоятельную девицу на выданье, не нуждавшуюся в непрестанной опеке и надзоре отца. Мутамак же, ясное дело, заподозрила что-то неладное, и форани пришлось влить в нее немало рисовой водки, дабы старая служанка не изводила ее расспросами.
Из-за него, проклятого желтоглазого, она вынуждена была рассказать Нганье и Дадават байку, будто бы ей не удалось пробраться к храму Балаала сквозь стену тростника, и, хотя подруги не оспаривали ее рассказ, спор их признан был разрешившимся не в пользу Ильяс.
В довершение всего она, сама того не желая, стала сравнивать с желтоглазым увивавшихся за ней юношей, одного из коих должна была через полгода назвать своим мужем, и выглядели они на его фоне весьма бледно. Чумдаг — спесив, Бокко — наивен и мягкосердечен, как девица из провинции, Дунгу — слишком нахален и самоуверен, а Ридрок — самый старший из них и самый представительный — стал вдруг казаться невыносимо пресным и правильным. Настолько пресным, что, приняв приглашение его составить с ним пару для участия в празднике Цветущих Деревьев, она, по зрелом размышлении, решила сбежать от нудного партнера при первой же возможности.
Имелась, впрочем, и еще одна причина, побуждавшая Ильяс покинуть Ридрока после общения с Древом Исполнения Желаний. Называть ее главной девушке не хотелось, однако лукавить перед собой не было никакого смысла, и она таки призналась себе, что намерена отыскать среди гостей императорских садов не дававшего ей покоя человека из клана Огня. Зачем ей было видеть его и что она собиралась ему сказать, Ильяс не имела пока ни малейшего представления и не слишком над этим задумывалась. Главным было отыскать его в толпе Небожителей.
Желание разузнать что-нибудь о желтоглазом возникло у нее, как только она вернулась от Мельника, но сделать это, как выяснилось, оказалось не так-то просто. Газахлар, прекрасно ориентировавшийся в родословных и отношениях между ныне здравствующими представителями знатных семейств Мавуно, отделался от нее несколькими туманными фразами, из коих следовало, что последние отпрыски одного из древнейших родов империи сгинули сразу же после прихода к власти Димдиго. Учитывая, что Газахлар мог сутки напролет разглагольствовать об исчезновении старых кланов, правах наследования родовых знаков, появлении старших, средних и младших ветвей, которые образовали потомки первых семей империи, имевших, как ведомо всем, божественное происхождение, ответ этот не мог не навести Ильяс на кое-какие размышления. Тем паче что отец, вместо того чтобы в очередной раз, как делал он это обычно к месту и не к месту, начать толковать о древности их рода, оставшегося — увы и ах! — самым старым и, следовательно, самым почитаемым в империи, мрачно осведомился у дочери, с каких это пор ее стала занимать судьба клана Огня и чем вызван этот более чем странный интерес.
«Вай-ваг! Папочка встревожился не на шутку, стало быть, что-то с этим кланом произошло неладное!» — мысленно поздравила себя форани с прикосновением к еще одной тайне и вдохновенно наврала отцу, что Дадават была наказана учителем за одно только упоминание о клане Огня.
— Н-да-а-а .. Говорил я Димдиго, чтобы не пренебрегал клановым родством! А теперь, извольте видеть, прорастают даже те семена, что брошены были на базальтовую скалу… — невнятно пробурчал Газахлар и, оставив нетронутой чашу с излюбленным кишмишем, не глядя на дочь, прошествовал в свой кабинет.
Наученная опытом общения с отцом, в библиотеке Ильяс поинтересовалась историей нескольких старинных кланов, в списке которых клан Огня стоял на предпоследнем месте. И естественно, как раз он не упоминался ни в одном трактате, ни в одном манускрипте, выданном ей для прочтения в полутемном и совершенно пустом зале. Дальнейшие изыскания девушка сочла за лучшее на время прекратить, возложив все надежды на приближающийся праздник Цветущих Деревьев, приуроченный в Мавуно ко времени цветению хасы — священного дерева огня, высоко чтимого по всему Южному континенту.
Древесина хасы горит долго, чистым и ясным пламенем, почти не давая копоти. Из нее испокон веков делали факелы, щипали лучину для светцов, а в качестве дров она использовалась лишь в храмовых поварнях для приготовления шагачгани — очищающей пищи. Из семян хасы делают бусы, оберегающие от сглаза, морока и прочих происков колдунов. Чаши, выточенные из нее, считаются целительными, а угольки хасы кидают в корабельные бочки для очищения воды. Потому-то маронг — дерево с невероятно прочной древесиной темно-красного цвета, за которую щедро платят купцы из Аррантиады и Саккарема, — высоко ценится воинами, скульпторами и состоятельными людьми, а хаса, хотя и считается деревом жрецов, священна для всех обитателей Мономатаны. Неудивительно, что обитатели Мавуно почитают хасу как легендарное Древо Исполнения Желаний, именуемое иными народами Древом Жизни или Древом Мироздания.
Не будучи в достаточной степени набожной, Ильяс не верила, что растущее на верхней террасе императорского сада Древо в состоянии и впрямь исполнить чье-либо желание, но в этот раз она и не собиралась его ни о чем просить В худшем случае она дождется, когда под Древом появится императорский летописец, и задаст ему несколько вопросов о клане Огня. С каждым годом старый Кальдука все реже выбирается из дому, все неохотнее принимает посетителей и отвечает на своекорыстные вопросы Небожителей, однако ей-то он не откажет, ибо не забывает при встречах помянуть, как качал ее некогда на ноге. В лучшем же случае она встретит у Древа самого желтоглазого, поскольку человек из клана Огня не может не прийти поклониться священному дереву огня, входящему не только в герб Мавуно, но и в его родовой герб..
— Последние дни ты сама на себя не похожа. А нынче так жалобно стонала во сне, будто тебя на куски режут, — испытующе глядя на Ильяс, сказала Дадават ранним утром, в канун праздника Цветущих Деревьев.
От особняка, принадлежащего родителям Дадават, было рукой подать до императорского дворца, и потому вот уже третий год Ильяс и Нганья съезжались к ней накануне праздника, чтобы поутру одними из первых попасть к Древу Исполнения Желаний. Кому охота толкаться в толпе перед входом в императорские сады в самое жаркое время дня или же прибыть туда, когда празднество будет в разгаре и Небожители начнут разбредаться по затененным террасам, дабы поболтать в относительном уединении, наслаждаясь изысканными яствами и напитками?
— Ночь была душной, как бы не разразилась гроза, — ляпнула Ильяс первое, что пришло в голову, припомнив давешние жалобы Мутамак на ломотье в костях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58