Отоспавшись, Газахлар вновь покинул «Мраморное логово», захватив с собой всех слуг и рабов, способных носить оружие, а прибывший вечером в особняк Усуглас привез известие о том, что Димдиго мертв. Приехавший в паланкине под охраной двух десятков телохранителей толстяк, узнавший от Газахлара, что Дадават и ее мать нашли приют в его доме, поспешил за своей очаровательной невестой, невзирая на то что улицы Города Тысячи Храмов все еще напоминали поле боя. Не только Небожители, но и ремесленные цеха, разделившись на два лагеря, бились не на жизнь, а на смерть, в то время как беглые рабы и мародеры всех мастей резали тех и других, торопясь набить потуже мошну и сбежать из столицы прежде, чем победители восстановят в ней хотя бы видимость порядка. Теперь, впрочем, ждать этого, по словам Усугласа, оставалось недолго.
Император-самозванец, как и следовало ожидать, не сумел предусмотреть всего и умер от внезапного приступа удушья. Кто-то из чародеев, если верить слухам, из тех, что поклонялись Богам-Близнецам, отыскал брешь в магической защите Димдиго и нанес один-единственный верный удар, положивший конец разгоравшейся усобице, грозившей перерасти в пагубную для империи гражданскую войну. Таким образом, Димдиго погиб от того самого оружия, коим надеялся сокрушить мятежников, что было весьма знаменательно. Из пятерых предводителей восстания двое были убиты: Эркан Ог и Орочи Мунг, — и власть в стране временно взял в свои руки Триумвират, состоящий из Мандлы Татама, Бибихнора Кешо и Таанрета, сына Валаматмаха…
«Жив!» — мысленно ахнула Ильяс, разом перестав слышать Усугласа, видеть Дадават и ее мать и думать о чем-либо, кроме желтоглазого. Он жив! Ему не надо больше скрываться! Ничто больше не угрожает его жизни, раз Димдиго убит! Слава Нгуре, Тахмаангу и Мбо Мбелек! Девушке хотелось петь, танцевать и кричать от радости. Солнце светило на редкость ярко, воздух был насыщен дивными ароматами, жизнь была прекрасна, и грядущее представлялось ей сплошным праздником. Напрасно она беспокоилась и не находила себе места все эти дни, напрасно ворочалась ночами, не в силах уснуть, представляя Таанрета раненым, искалеченным, убитым самыми разными способами. Он жив, и, пусть она даже никогда его больше не увидит, с нее достаточно знать, что желтоглазый цел и невредим.
* * *
Узнав в предводителе въезжавшей в ворота особняка группы воинов Таанрета, Ильяс глазам своим не поверила. Она не вскрикнула, не ойкнула, и только сцепленные на груди пальцы рук приобрели пепельный оттенок.
Несколько мгновений она вглядывалась в знакомые до боли черты: квадратный подбородок, широкие скулы, гриву волос, стянутых на лбу серебряным обручем, горящие хищным огнем глаза .. А потом до нее вдруг дошло, что мужчина из клана Огня тяжко болен, быть может ранен, и держится в седле высокой молочно-белой лошади из последних сил. Девушка рванулась ему навстречу, чтобы поддержать, помочь, и тут желтоглазый, разомкнув потрескавшиеся, пересохшие губы, хриплым, прерывающимся голосом обратился к сопровождавшим его воинам:
— Скачите во дворец и передайте Татаму, что я остаюсь здесь. Эта форани позаботится обо мне. Ее отец наш друг. Можете не беспокоиться, в «Мраморном логове» я буду в большей безопасности, чем где-либо.
Молочно-белый конь сделал несколько шагов к Ильяс, остановился перед ней, поводя ушами и кося по сторонам удивительными светло-коричневыми глазами. Таанрет качнулся в украшенном золотом седле и начал медленно вываливаться из него, словно помогавший ему держаться прямо стержень сломался одновременно сразу в нескольких местах. Подбежавшие женщины подхватили его и, повинуясь знаку все еще не обретшей дара речи Ильяс, понесли в гостевые покои, а один из сопровождавших желтоглазого воинов, отделившись от группы товарищей, подъехал к ней и, сурово сдвинув густые брови, промолвил:
— Он велел нам уезжать, ты слышала. Он сказал, что единственный человек, которому полностью доверяет в столице, — это ты. Хотя у него приступ болотницы, говорил он связно, и я не могу его ослушаться. — Воин в медном панцире и белом тюрбане вместо шлема не обладал способностями оратора и явно мучился, составляя из не желающих становиться в нужном порядке слов более или менее складные фразы. — Если ему будет причинен в твоем доме вред, мы уничтожим всех. Слуг, рабов, хозяев, дом. А землю, на которой он стоял, посыпем солью. Долгие годы здесь не будет расти даже трава. Клан Леопарда перестанет существовать. Ты поняла меня?
— Поняла, — коротко ответила Ильяс.
Она не сомневалась, что, если Таанрет умрет, все будет именно так, как сказал хмуролицый воин, служивший, судя по значку на пластинчатом панцире, в одной из дромад, стоящих на границе с Кидотой и Афираэну. Убедила ее в этом не столько мрачная внешность ветерана, сколько рассказы беженцев, временно укрывшихся в «Мраморном логове».
Услышав из уст Усугласа известие о гибели Димдиго, Ильяс, как и многие другие, наивно полагала, что теперь-то порядок в столице будет быстро восстановлен, однако поджоги, грабежи и разорение особняков продолжались вот уже вторую седмицу. Количество их пошло на убыль, но зато совершались они ныне на законном основании. Триумвират разыскивал сообщников сверженного императора, и прежде всего пытавшихся вернуть ему трон колдунов. Под этим предлогом отряды яр-нуарегов — «ревнителей справедливости» — хватали людей на улицах, врывались в жилища и творили суд и расправу со столь умопомрачительной быстротой, что получили в народе прозвище настатигов — «быстроразящих». Привыкнув подавлять постоянно вспыхивавшие в восточных провинциях империи мятежи, они усвоили методы и манеры своих не слишком-то цивилизованных противников и с одинаковой легкостью и стремительностью лишали жизни как заподозренных в приверженности к Димдиго простолюдинов, так и Небожителей. Последних даже более охотно, ибо рассчитывали поживиться за их счет и очистить богатые особняки от всего ценного, прежде чем те станут достоянием имперской казны.
Попросивший укрыть его на одну ночь и одолжить ему лошадь Бокко, надеявшийся отсидеться в своих поместьях до лучших времен, поведал Ильяс такое, что волосы у нее встали дыбом. Ридрок убит в собственном доме, вместе со своими престарелыми родителями. Чумдаг схвачен по доносу и брошен до выяснения обстоятельств его дела в дворцовые казематы. И ему еще повезло, потому что Дунгу был попросту зарезан на улице, — по всей видимости, дерзкий язык сослужил ему на этот раз дурную службу. Сам Бокко едва успел улизнуть из особняка, когда в него ворвались настатиги. Счастье еще, что он успел загодя отправить из столицы мать и сестру, а о том, что стало с отцом, ему и помыслить страшно.
Вслед за Бокко спрятать ее в «Мраморном логове» попросила Анигьяра, высокородная любовница отца, прибежавшая к воротам особняка ночью, босая, волоча за собой за руку перепуганного и зареванного восьмилетнего сына. Еще через день, ранним погожим утром, приплелся в сопровождении племянницы и слуги Филаок — старинный приятель Газахлара, настигнутый «ревнителями справедливости» при выезде из столицы и спасшийся исключительно потому, что остановившие его негодяи слишком увлеклись дележом имущества, которое он не пожелал оставить в обреченном на разграбление особняке.
Последней из несчастных, кому Ильяс, несмотря на строжайший приказ Триумвирата и соответствующее распоряжение отца, оказала помощь и кого приютила под своим кровом, была Нганья, принесенная на закорках сердобольным рабом, растворившимся во мраке ночи сразу после того, как передал свою госпожу на попечение хозяйки «Мраморного логова». История злоключений окровавленной, не помнящей себя от боли девушки отличалась от происшедшего с другими бедолагами, чьи жилища не были защищены треугольным щитом с изображением поднятого вверх кулака, только деталями, которые тем не менее заставили Ильяс от души возненавидеть как настатигов, так и Триумвират, чьи прислужники алчностью, жестокостью и безнаказанностью намного превосходили Димдиговых сочейросов.
Вломившимся в особняк Нганьиных родичей воинам никто не пытался оказать сопротивление. Не зная за собой никаких прегрешений перед новым правительством Мавуно, обитатели его полагали, что недоразумение быстро разрешится, и оно таки действительно разрешилось быстро, но совсем не так, как они надеялись. Командир полусотни задал всего три вопроса. Где были обитатели особняка, когда все достойные граждане империи сражались с приспешниками самозваного императора? Не укрывают ли хозяева дома сподвижников Димдиго и в особенности колдунов? Есть ли в «Букете астр» чародей, прикрывающийся личиной врачевателя телесных недугов?
При виде четырех служанок, раба и престарелой форани Туткаш, признавшихся, дабы не заставлять врать приютивших их людей, что они попросились переночевать здесь, после того как были выгнаны славными воинами достойного Триумвирата из своих жилищ, полусотник плотоядно ухмыльнулся. А услышав, что домашний лекарь в «Букете астр» действительно имеется, приказал немедленно привести его, не слушая уже более ни отца Нганьи, тщившегося объяснить, что врачеватель и колдун — совершенно разные профессии, ведь, согласитесь, ставить клистиры и вызывать дождь — совсем не схожие между собой занятия. Сообразив, что старика лекаря, успешно пользовавшего не одно поколение обитателей «Букета астр», пришедшие хотят без лишних слов зарезать у них на глазах, мать Нганьи — женщина властная и голосистая — потребовала, чтобы настатиги убирались из ее дома, иначе она дойдет до самого Триумвирата и добьется публичной казни возомнивших о себе Тахмаанг знает что мерзавцев. Гаденько улыбаясь, щуплый помощник полусотника — человечишка, явно не державший никогда в руках иного оружия, кроме скрипучего пера и кисточки писца, — указал своему командиру на то, что порочащие яр-нуарегов речи являются тягчайшим преступлением и должны пресекаться в корне.
«Пресечь! — скомандовал длинноусый полусотник трем стоящим подле него удальцам. — Вразумите горластую ведьму, как надлежит разговаривать с полномочными представителями Триумвирата!»
Нганья, а за ней и другие обитательницы особняка пробовали заступиться за свою госпожу и тут же были обвинены в «злодейском неповиновении», «дерзком противодействии», «охаивании», «осквернении» и всех прочих мыслимых и немыслимых оскорблениях доблестных «ревнителей справедливости». А поскольку это приравнивается к злоумышлению против существующей власти, предателей велено было немедленно схватить, примерно наказать и отправить на невольничий рынок, отписав особняк и все находящиеся в нем ценности в имперскую казну.
Опешившую Нганью и трех или четырех смазливеньких служанок мгновенно оттащили в сторону, остальных же начали примерно наказывать древками копий, ножнами мечей и захваченными специально на этот случай страшными кнутами из бегемотовой кожи. Видя, как избивают ее мать, Нганья бросилась ей на помощь и, сбитая с ног увесистой затрещиной, пришла в себя уже в отцовской спальне. Бросив ее на циновку подле широкого ложа, настатиги не потрудились даже связать свою бесчувственную жертву. Им и в самом деле было не до нее: двое, занявшие ложе отца, обмениваясь мерзкими шуточками, заставляли ласкать себя молоденькую дочь управляющего особняком, все тело которой покрывали царапины и кровоподтеки, а под глазом набухал огромнейший синяк. Еще двое методично избивали ногами загнанную в угол жену одного из телохранителей — высокую и сильную женщину, сладить с которой насильникам оказалось не так-то просто.
От боли в затылке, нестерпимого ужаса и зрелища того, что ждет ее в самом ближайшем будущем, зрелища, сопровождаемого удушливым запахом крови и отвратительными хлюпающими, чмокающими и булькающими звуками, перемежающимися тяжкими ударами, всхлипами и стонами, Нганью вывернуло наизнанку. Утирая лицо ладонью, она решила, что лучше умереть, чем пережить надругательства настатигов. Надо было только выбрать, что надежнее: выпрыгнуть из окна второго этажа или попробовать добраться до сваленного у двери в кучу оружия и, завладев мечом, перерезать себе горло? Окна выходили в сад, и, хотя были расположены достаточно высоко над землей, выпрыгнув из спальни, Нганья рисковала переломать руки и ноги, что, разумеется, не помешало бы насильникам совершить задуманное.
Меч или кинжал были надежнее, и девушка, пользуясь тем, что никто из присутствующих в комнате не обращает на нее внимания, не вставая с колен, поползла к двери. Она была уже почти у цели, когда за ее спиной, из того угла, где неуступчивую жену телохранителя превращали в кровоточащий кусок мяса, донесся изумленный возглас. Изо всех сил Нганья рванулась вперед и успела ухватиться за рукоять спасительного меча, но тут что-то мягко толкнуло ее в бок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58