Ожившая под чуткими пальцами Эвриха дибула издала жалобную трель, и Нжери невольно затаила дыхание.
Вышли в сад мы с тобой,
Где прошедшей грозой пахло,
Воздух был звонок до сини.
Показалось: напев
И чудной и родной
Плыл и таял,
Как утром
Туман над водой.
«О Тахмаанг, о чем это он?» Молодая женщина ощутила, как часто заколотилось у нее сердце, и изо всех сил прижала руки к груди.
О далеком, о странном
Чохыши поют:
Как в пустыне
В томящий полуденный зной
Двух врагов одна фляга напоит водой.
Как губами к воде — разделенной судьбе, —
Позабывши обиды, прильнут, припадут,
Как она заструится веселым ручьем…
Подпою я, хотя
Мне язык незнаком.
Про далекий,
В мечтах лишь возможный уют
Так красиво и грустно,
Так дивно поют.
И про то, что мы смертны
И все ж веселы,
И про то, как цветут полевые цветы,
Как далекого моря
Гудящий прибой
Омывает утесы зеленой волной,
Ветер паруса треплет крутое крыло.
И про счастье мое,
И про горе мое…
Я в смятении чувств
И в разладе с собой,
Проклинаю судьбу и доволен судьбой,
То смеюсь, то рыдаю от песни чужой…
Но увы, ты не слышишь
Волшебный мотив.
Не волнует тебя ни прилив, ни отлив.
И пропал тихий звук,
Словно ветер затих…
— Это же он обо мне. О нас! — прошептала Нжери, тщетно пытаясь смахнуть с глаз хлынувшие неудержимым потоком слезы. — Это же он прощается! Прощается навсегда. .
Мысль о том, что Эврих когда-нибудь не вернется в «Мраморное логово», приходила ей в голову довольно часто. Причем иногда молодой женщине казалось, что это самый удачный выход для них обоих. Иногда она даже радовалась грядущему избавлению от своего слишком уж необычного возлюбленного или же печалилась и украдкой плакала. Но все это были чувства понарошку, кокетничанье, игра ума, ибо ни на мгновение Нжери всерьез не допускала возможности того, что Эврих в самом деле может уйти из особняка и не вернуться. Нет-нет, он не бросит ее и уж тем паче никуда не денется от ребенка, которого она от него понесла! Они любят друг друга, и это главное, а все остальное — шелуха, накипь, вздор, трения, неизбежные между двумя взрослыми людьми, и надобно лишь время, желание и терпение, дабы отношения их приблизились к идеальным.
Вай-ваг! Как же она была слепа! Как могла не видеть, что нет у них ни терпения, ни времени, а желания слишком переменчивы?
Слезы текли и текли из глаз Нжери, а ноги несли ее все дальше и дальше от трапезной, где ее возлюбленный прощался с обитателями «Мраморного логова». С теми, кто оказался значительно зорче ее и давно уже понял, что ветер удачи, принесший к ним чудного арранта, вскоре вновь подхватит его и повлечет в дальние дали, о которых умел он очень недурно рассказывать и еще лучше петь.
Почему же она не хотела слушать его рассказы и песни? И как сможет она расстаться с тем, кого любила и ненавидела, обожала и презирала за плебейские замашки, с трудом терпела и жизни без которого себе не представляла?
— Предатель! Выродок! Мерзавец мой возлюбленный, дурашка! Золотоволосый мой, изумрудноглазый негодяй!.. — бормотала она, всхлипывая, мечтая одновременно вцепиться в Эвриховы кудри и оторвать ему голову и, прижав к себе, не отпускать ни на шаг. В то же время Нжери сознавала, что ни того ни другого сделать не в состоянии, и ежели проклятый аррант не придумает чего-нибудь, то она самым постыдным образом проревет всю ночь напролет. А может, и завтрашнее утро тоже. И такой он ее на всю жизнь и запомнит…
* * *
— Проснись, госпожа! К воротам особняка прискакал посланец Амаши. Он желает видеть Газахлара…
Нжери потянулась, поднялась с циновок, на которых незаметно задремала, и вышла вслед за разбудившей ее служанкой из беседки. Взглянув на удлинившиеся тени, отметила, что проспала добрую половину дня, и медленно направилась по усыпанной щебнем дорожке к журчащему перед особняком фонтану.
Тело было легким и словно бы чужим, в голове плавали какие-то невнятные обрывки мыслей, воспоминания не то о приснившемся в беседке, не то о последней проведенной с аррантом ночи, которую он сделал поистине незабываемой и в которую спать ей почти не пришлось. Ну кто бы мог подумать, что ночь прощания окажется ночью веселья, прозрения и удовольствий? Что в ней, наполненной сверканием драгоценных камней, золотых и латунных безделиц, звуками дибулы, ароматом редких вин, чувственными прикосновениями, жарким шепотом и тихой беседой, не останется места слезам и горю, а печаль и сожаления будут той самой приправой, без которой радость и счастье кажутся неполными, то ли слишком приторными, то ли слишком пресными…
Да, Эврих и на этот раз оказался на высоте и сумел сделать невозможное: краски мира с его уходом не поблекли и будущее ее, в котором ему не было места, не померкло, ибо сулило новые встречи, влюбленности, заботы, тревоги, радости и волнения. Уходя, он оставил после себя свет, заставив ее поверить в то, во что свято верил сам: каждый новый день будет по-своему прекрасен и удивителен и лишь от нее самой зависит, сумеет ли она наслаждаться малыми и большими чудесами этого необъятного солнечного мира или станет встречать их с кислой, пресыщенной усмешкой. Научится ли, как и он, сама творить маленькие чудеса или же будет с укором взирать на небеса, в тщетном ожидании, когда содеют их для нее равнодушные к чаяниям людей Боги?
Нжери вспомнила, как Хаурика, вышедшая на рассвете вместе с другими обитателями «Мраморного логова» во двор, дабы проводить Газахлара и его спутников, смеялась, прижимая к пышной груди подаренную ей Эврихом маленькую мохнатую обезьянку. Как изумленно вздымал седые брови Малаи, принимая от арранта клетку с большим сине-бело-зеленым попугаем, самозабвенно вещавшим: «Врал-ли лекар-ри! Шар-лат-таны! Костров-вой кор-рм!» А чумазая ребятня, потрясая над головой игрушечными корабликами, дуя во всю мочь в подаренные аррантом сопелки и дуделки, бежала вслед за Газахларовым поездом, восторженно выкликая: «Эврих! Эврих! Эврих!»
На невзрачном, пыльного цвета ослике, в сером плаще и неизменной своей белой тунике, аррант, казалось, должен был потеряться среди сопровождавших пышно разодетого Газахлара оружных конников, но этого почему-то не произошло. Более того, у Нжери возникло впечатление, что именно с ним, а не с господином своим и хозяином особняка, высыпали проститься обитатели «Мраморного логова». И ее даже как-то не удивило, что не они его, а он их наделяет подарками, то есть ведет себя как Небожитель, знатный оксар, осыпающий милостями своих домочадцев. Но все же не совсем так, ибо для каждого — конюха, стряпухи и кожемяки — у него находилось нужное слово и предназначенная только этому человеку улыбка. Да и пожимали Эвриху руки, стремясь коснуться его плаща или хотя бы ослика — «на счастье», как равному и любимому, как доброму другу, шепча благопожелания и призывая к нему милость Богов.
Молодая женщина замедлила шаги подле клумбы с «золотыми шарами», напомнившими ей цвет Эвриховой шевелюры, и нежно погладила себя по животу. Нынешним утром едва ли не впервые к ее гордости за арранта не примешивались ни раздражение, ни досада. Глупо ожидать, что на кипарисе будут произрастать бананы, а на финиковой пальме — апельсины. Жаль только, что поняла это она слишком поздно и немало крови испортила себе и своему возлюбленному в неуемном стремлении сделать из него «настоящего оксара», достойного ее любви и уважения. Наивная, она, сама того не сознавая, пыталась превратить редкий драгоценный камень в пеструю гальку, полагая, будто слишком уж ярко он блестит и слишком непохож на все то, что она привыкла видеть вокруг себя с раннего детства.
Сравнение это вернуло ее мысли к минувшей ночи, к тому моменту, когда Эврих сказал, что хочет подарить ей весьма необычный наряд, и, расстегнув потертую кожаную сумку, высыпал из нее на темно-вишневое покрывало груду сверкающих драгоценностей. И, сопровождая свои действия поцелуями и ласковыми прикосновениями, принялся наряжать обнаженную во время любовной игры женщину, оплетая бусами и ожерельями шею, талию и бедра, надевая всевозможных форм и размеров браслеты на предплечья, запястья и щиколотки, уснащая перстнями и кольцами пальцы рук и ног, вплетая в распущенную гриву черных шелковистых волос броши и амулеты, которыми украшали себя все без исключения жительницы Мавуно, от форани до селянок и самых распоследних рабынь.
Это было так неожиданно, странно и волнующе, что Нжери, забыв о недавних слезах и неизбывном своем горе, невольно включилась в предложенную ей игру. Вертясь перед начищенными до блеска бронзовыми и серебряными зеркалами, она принимала всевозможные позы, долженствовавшие оттенить прелесть нового «наряда», требовавшего, разумеется, доводки и доработок, потешить ее саму и щедрого и изобретательного дарителя. А потом кружилась в медленном, только что изобретенном ею танце, во время которого крохотные серебряные стерженьки, подвешенные к браслетам вместо колокольчиков, мелодично позвякивали и позванивали, и звук, издаваемый ими, сливался в незатейливую, но милую мелодию…
О том, откуда взялись у арранта медовые топазы, дымчатые опалы, зоревые сердолики, пронзительно синие, как вечернее небо, сапфиры, гирлянды жемчужин, словно светившихся изнутри на фоне черной кожи, и похожие на застывшие капельки крови нити коралловых бус, она задумалась, лишь когда они рухнули на широкую постель, дабы дать отдых утомленным любовью телам. Кое-что из всего этого великолепия, она догадалась об этом сразу же, было подарками либо платой Небожителей искусному лекарю за оказанные услуги, но остальное, безусловно, было приобретено им самим специально для нее. Для этой их последней ночи. Многие поделки, будучи очаровательными, стоили сущие пустяки — например, нитки мелких ракушек, ярко раскрашенных или же оставленных в своем первозданном виде, — однако, прикинув, во сколько обошлась Эвриху вся эта безумная затея, Нжери поняла, что ее возлюбленный покинет «Мраморное логово» без своих бесценных тюков, выкупить которые у Газахлара он, видимо, даже не пробовал…
— Госпожа, посланец Амаши ждет, и лучше бы тебе не испытывать его терпения. Он и так будет раздосадован, не застав Газахлара дома, — напомнила служанка, и молодая женщина, подавив вздох, продолжала свой путь к фонтану, в котором они с Эврихом так любили плескаться теплыми лунными ночами.
Интересно, позволил бы себе подобное безобразие мифический избранник — «настоящий оксар», о котором она так часто мечтала до того, как судьба привела в «Мраморное логово» золотоволосого арранта? И захочется ли ей теперь разделить ложе с героем прежних грез, ежели Великому Духу угодно будет свести ее с ним? Или же в каждом мужчине она будет искать сходства с Эврихом, столь не подходящим на роль супруга или даже возлюбленного чтущей традиции, благовоспитанной форани и столь многое значившим для нее последние полгода?
Бросив в лицо несколько пригоршней прохладной воды, Нжери заставила себя задуматься о делах насущных. Появление посланца Душегуба скорее всего означало, что Эврих с Газахларом были правы и Кешо в самом деле понадобился личный врачеватель. И, стало быть, Амаша пожелает видеть его во дворце. Но, коль скоро аррант ожидал от этого приглашения одних неприятностей, он не слишком расстроится, узнав, что Душегубов гонец припозднился застать его в «Мраморном логове». И все же Эвриха следовало предупредить о появлении посланца, ведь Амаша может отправить его вдогон Газахларову поезду…
— Позови ко мне Нгорро, — произнесла Нжери после недолгих размышлений.
— Как, ты желаешь говорить с ним прежде, чем с посланцем Амаши? — удивилась служанка.
— Делай что тебе говорят! — нетерпеливо прикрикнула на нее форани. — Да позаботься о том, чтобы после разговора со мной Нгорро получил на конюшне лучшую из оставшихся лошадей и мог незаметно выбраться из особняка на Верхнюю дорогу.
Проводив взглядом бросившуюся исполнять ее поручение служанку, Нжери припомнила выражение некоего мудреца, имя коего начисто выветрилось из памяти: «Если мужчина хочет иметь умных сыновей, он должен жениться на умной женщине». Покрутив его так и этак, она пришла к выводу, что изречение сие, без особого ущерба для смысла, можно перефразировать следующим образом: «Если женщина хочет иметь красивого и умного ребенка, то избранник ее должен быть недурен собой и отнюдь не глуп».
— Да-да, неглуп, очарователен и удачлив… — пробормотала Нжери, оглаживая свой пока еще плоский живот и пытаясь представить, на кого будет похож ее сын. Или дочь. Но толком ничего представить не смогла и, обратившись к Великому Духу, тихо попросила: — Пусть дитя будет зеленоглазым и золотоволосым, как мой ненаглядный аррант…
Глава восьмая. Рождение императора
707-й год от основания Города Тысячи Храмов.
1-й год правления императора Кешо

Поднявшаяся из глубины чрева волна боли захлестнула Ильяс, и она жалобно застонала, с ненавистью вперив взгляд в идущий по верху стен голубой узор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58