Да и остальные слуги и рабы Газахлара не слишком таились от дочери хозяина, давным-давно усвоившей, что, ежели держать уши открытыми и не влезать в чужие разговоры, делая вид, будто они тебя совершенно не касаются, из них можно извлечь много интересного.
Выбравшись из пропахшего тухлыми овощами проулка, Ильяс продолжала путь к храму Балаала, восстанавливая в памяти то, что ей приходилось слышать на поварне, в конюшне, в ткацких мастерских, лавках и на базарах Мванааке. Позабыв недавние страхи, форани с удивлением вспоминала шушуканье о том, что нынешний император не являлся прямым воспреемником бездетного Бульдонэ и, будучи всего лишь племянником его третьей супруги, не мог наследовать престол Мавуно без согласия Старшего Круга Небожителей. Что обитатели Закатных и Рассветных Холмов, вероятнее всего, не признали бы его своим повелителем и жестокости, чинимые Димдиго, вызваны стремлением запугать знатные роды, продолжавшие мечтать о низвержении самозванца и ограничении власти императора. И кстати, именно с рассказами Силилина Этария Флиса об ограничении власти аррантского Царя-Солнца Кворумом эпитиаров связывали ученицы императорской школы таинственное исчезновение учителя-арранта. Стало быть, не лишены основании и слухи о том, что не по своей воле покинули Священный Город Тысячи Храмов старшие представители многих старинных кланов…
— Забавно, что все это я знала и раньше, но мне никогда не приходило в голову сопоставить между собой разрозненные события и сведения, — пробормотала Ильяс, втягивая расширенными ноздрями внезапно повлажневший, пахнущий близостью реки воздух. — Как странно смотреть и не видеть, слушать и не слышать, пока это не касается лично тебя. Неужели мне обязательно надо было оказаться ночью одной в Нижнем городе, чтобы я ощутила витающий над ним страх и задумалась о его причинах?
На многое, пожалуй, она будет теперь смотреть другими глазами, и в этом смысле поход к храму Балаала, безусловно, пойдет ей на пользу. Надобно будет не забыть спросить папу, как получилось, что днем жители столицы прославляют набожность и великодушие Димдиго, а ночами не смеют зажечь огонь в доме, боясь привлечь к себе внимание сочейросов? Ведь не может император не понимать, что страх рождает ненависть? А ненавидящий рано или поздно изыщет случай нанести удар в спину, даже будь ты вдесятеро сильней его. Да и какое удовольствие править народом, боящимся и ненавидящим тебя? Лицемерное восхваление мнимых достоинств не согреет душу, и она бы на месте Димдиго приложила все силы к тому, чтобы завоевать любовь и уважение своих подданных. Хотя, с другой стороны, много ли она сделала, чтобы добиться любви и уважения собственных слуг и рабов?
Изумленная неожиданным направлением своих мыслей, Ильяс ощутила настоятельную потребность поделиться ими с кем-нибудь. Пусть даже не с Газахларом, не слишком-то откровенничавшим со своей дочерью, а хотя бы с Мутамак, Нганьей или Дадават. Девушке хотелось со всех ног броситься домой: поход к храму с целью доказать свою храбрость представлялся ей теперь совершеннейшей дичью, — однако представить, как она вламывается среди ночи в отцовскую спальню, было решительно невозможно С подругами ей удастся поговорить только в школе, а башнеподобная служанка ее становилась хорошей собеседницей лишь под вечер, осушив стопку-другую вонючей рисовой водки, от одного запаха которой Ильяс начинало воротить с души.
Спешить домой, одним словом, было ни к чему, идти же до древнего храма оставалось всего ничего, и девушка, решив довести начатое дело до конца, прибавила шагу. Свернула за поворот и замерла, любуясь открывшимся перед ней речным простором. Мутная, усеянная от рассвета до заката джиллами, челноками и пирогами, Гвадиара предстала перед ней ныне во всем своем великолепии. Широкая, полноводная, посеребренная лунным светом, она была поистине великой рекой, предопределившей расцвет Мванааке — самого крупного и богатого города Южного континента, сравнимого разве что с Арром или Мельсиной.
По Гвадиаре везли в столицу Мавуно рис, пшеницу, просо и ячмень, шелковые ткани и мешковину, мясо, древесину и различные руды. Она исправно снабжала обитателей Мванааке и других городов рыбой, по берегам ее рос тростник, используемый для разнообразнейших поделок, и знаменитый мономатанский камыш, из расплющенной сердцевины которого изготовляли бумагу различных сортов: от сравнительно дешевой — серой и толстой — до самой дорогой — прочной, тонкой, дивной белизны и гладкости. Великая река недаром считалась становой жилой империи, поскольку именно по ней и ее бесчисленным притокам отправлялись имперские войска на завоевание земель и усмирение взбунтовавшихся провинций. Жрецы и чохыши слагали о ней гимны и песни, называя волшебной дорогой, кормилицей, подательницей благ, матерью всего живого. Воды ее считались священными, и не было ни одного праздника, во время которого по течению ее не пускали бы благодарные горожане цветочные венки и вырезанные из коры либо сделанные из сухих листьев тилнлобы лодочки с горящими свечами.
Некоторое время Ильяс всматривалась в темный силуэт противоположного берега, где располагались грузовые пристани, склады для товаров, привозимых как из глубины континента, так и из далеких заморских стран, и самый крупный столичный рынок. Потом перевела взгляд на флотилию рыбачьих челнов и пирог, застывших у левобережного причала, прозванного Извозом, и подивилась смелым замыслам строителей, из года в год донимавших императора предложениями перекинуть через Гвадиару плавучий мост. Одно из таких предложений, сделанное Конкэем Мальтемоком, преподававшим в императорской школе математику, произвело на форани неизгладимое впечатление, и ей живо представилась длинная вереница перегородивших реку лодок, соединенных между собой дощатыми щитами.
Девушка тряхнула головой, отгоняя возникшее перед ее внутренним взором видение сказочного моста, и перевела взгляд с реки на высящиеся правее Извоза купола заброшенного святилища Балаала.
Согласно легендам Балаал считался речным божеством, могучим покровителем всех, чьи судьбы были связаны с многоводной Гвадиарой. Поклониться ему и заручиться его поддержкой в делах приходили рыбаки и корабельщики, торговцы и сборщики тростника, отправлявшиеся в дальний поход военачальники и простые воины. Какие церемонии устраивались в древнем храме, Ильяс, само собой разумеется, не знала, и ее никогда не посещала мысль справиться об этом в императорской библиотеке, занимавшей часть здания школы, которую она посещала вот уже пятый год подряд.
Из всех слышанных ею о Балаале историй девушке запомнился лишь тот факт, что приходившие поклониться ему люди должны были, сделав на языке надрез, уронить с него каплю крови на алтарь. Кое-кто, в великом усердии своем, жертвовал чудному Богу даже кусочек языка, по причине чего ведущая к храму улица и была прозвана улицей Косноязыких. Со временем культ Балаала начал хиреть, на смену ему пришли иные Боги, а тут еще и мыс, на котором стоял древний храм, опустился под воду, когда в очередной раз, как это нередко здесь случалось, дрогнула под ногами горожан земная твердь, напоминая заносчивым обитателям столицы о бренности всего сущего. Мутные воды Гвадиары залили лестницы, бассейны и полы храмовых помещений, на подступах к древнему строению стал буйно произрастать тростник, и тогда-то жителям Мванааке сделалось окончательно ясно, что могучий Балаал либо совсем одряхлел, либо отошел от дел.
Заброшенные святилища испокон веку пользуются у всех народов дурной славой, что и неудивительно. Забытые Боги, чувствуя себя незаслуженно покинутыми и преданными, в меру оставшихся сил мстят забредающим в их обиталища людям, и водяные гадюки неспроста, видимо, облюбовали древний храм Балаала. Скептики, понятное дело, утверждали, что было их там ничуть не больше, чем в других приречных зарослях, однако охотников проверять, действительно ли это так, с годами становилось все меньше и меньше, и даже сборщики тростника начали в конце концов обходить старинное святилище стороной. Потому-то заявление Нганьи, будто она своими глазами видела огни, мерцавшие в недрах храма, рассмешило и разозлило Ильяс, доподлинно знавшую, что подруга ее — большая любительница приврать и часто выдает услышанные от других истории за случившиеся якобы с ней самой.
Вранье, пусть даже самое красочное и бескорыстное, неизменно вызывало у Ильяс желание вывести лжеца на чистую воду, и, бывало, ей это удавалось. Случалось ей попадать из-за своего правдолюбия и впросак, примером чему служил спор, разгоревшийся после рассказа Нганьи о виденных в заброшенном святилище огнях. Из-за вмешательства Дадават он закончился тем, что Ильяс обещала отправиться ночью в храм и воочию убедиться в отсутствии там Богов, жрецов, духов и чохышей, бродящих от нечего делать из зала в зал с зажженными светильниками в руках.
Вглядываясь в силуэт древнего строения — три широких приземистых купола и один высокий, похожий на исполинский лингам, — девушка, как и ожидала, не обнаружила ни огней, ни приставших к заросшему тростником основанию храма челнов, ни каких-либо иных следов посещения его людьми. В возрождение позабытого почитателями божества она, естественно, не верила и, дабы покончить со всей этой глупой затеей, в последний раз окинув храм и его окрестности испытующим взглядом, двинулась по тропе, петлявшей между вытащенными на берег челноками, пирогами и длинными столами для разделки рыбы, с которых ее развозили по коптильням, солильням и сараям для вяления. Когда-то тут росла примыкавшая к святилищу и тоже, конечно же, священная, роща, но теперь от нее не осталось и следа. Исчезли даже плиты мощения улицы, растащенные за ненадобностью предприимчивыми местными жителями для обустройства своего жилья.
Тяжелый запах гниющей рыбы и водорослей был тут несравнимо сильнее, чем на Извозе, а шуршащие под ногами крысы и мелкие земляные крабы нисколько не боялись Ильяс, чувствуя себя здесь полновластными хозяевами. Она знала, что специальные уборщики каждый вечер вывозят на середину Гвадиары рыбьи потроха и головы, но отходов все же оставалось достаточно для всевозможных поедателей падали, и, представив, какие полчища мух толкутся тут днем, девушка поморщилась от отвращения. В то же время присутствие крыс неопровержимо свидетельствовало, что байки об охранявших древний храм водяных гадюках были весьма далеки от истины.
Ободренная этим соображением, форани миновала последний разделочный стол, проскользнула мимо многоярусной паутины сушащихся на шестах сетей и очутилась перед непроходимой стеной тростника, достигавшего в высоту полутора, а то и двух человеческих ростов.
— Вай-ваг! Ну и дурой же я была, затеяв спор с Нганьей и Дадават! — в который уже раз обругала она себя. — В этот храм не то что войти, к нему даже приблизиться невозможно! Нет уж, пусть кто-нибудь другой через эти заросли ломится, я уже и так достаточно глупостей натворила!
Для очистки совести Ильяс двинулась вдоль тростниковой стены и вдруг, к немалому своему изумлению, обнаружила в ней узкий извилистый проход, прорубленный совсем недавно и явно ведущий в сторону святилища.
— Отхожее место тут потрошители рыбы себе устроили, что ли? — прошептала она, бессознательно морща нос и в то же время отдавая себе уже отчет в том, что без особой нужды вряд ли кто-нибудь возьмет на себя труд пробивать проход к заброшенному храму. Тем паче сделана просека со знанием дела: заметить ее издали невозможно, а срубленный и брошенный в илистую почву на манер гати тростник примят так основательно, словно по нему полсотни человек прошло…
— От кого бы Нганья про огни в храме ни слышала, рассказчик-то, похоже, действительно их видел, — проворчала Ильяс, не зная, на что ей теперь решиться: то ли рвануть со всех ног домой, не пытаясь проникнуть в чужую тайну, то ли, доводя начатое предприятие до конца, воспользоваться просекой и дойти до храма.
С одной стороны, никто не любит любопытных, сующих нос не в свое дело, и находящиеся в святилище люди едва ли обрадуются ее появлению. С другой же стороны, обидно поворачивать назад в тот самый момент, когда во всей этой дурацкой затее забрезжило что-то по-настоящему интересное. В конце-то концов, она же не собирается вступить под сень храма, , колотя в тамтамы и трубя в трубы. Она тихонько подкрадется, осмотрится, заглянет внутрь и незаметненько уберется восвояси. Лучше уж рискнуть и перетерпеть несколько мгновений страха сейчас, чем потом день за днем умирать от неудовлетворенного любопытства и корить себя за трусость, которая не пристала тому, кто имел счастье родиться в клане Леопарда.
Ильяс казалось, что она еще только готовится принять решение, а ноги уже несли ее по просеке в глубь тростниковых зарослей, которые то редели, то вновь .
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
Выбравшись из пропахшего тухлыми овощами проулка, Ильяс продолжала путь к храму Балаала, восстанавливая в памяти то, что ей приходилось слышать на поварне, в конюшне, в ткацких мастерских, лавках и на базарах Мванааке. Позабыв недавние страхи, форани с удивлением вспоминала шушуканье о том, что нынешний император не являлся прямым воспреемником бездетного Бульдонэ и, будучи всего лишь племянником его третьей супруги, не мог наследовать престол Мавуно без согласия Старшего Круга Небожителей. Что обитатели Закатных и Рассветных Холмов, вероятнее всего, не признали бы его своим повелителем и жестокости, чинимые Димдиго, вызваны стремлением запугать знатные роды, продолжавшие мечтать о низвержении самозванца и ограничении власти императора. И кстати, именно с рассказами Силилина Этария Флиса об ограничении власти аррантского Царя-Солнца Кворумом эпитиаров связывали ученицы императорской школы таинственное исчезновение учителя-арранта. Стало быть, не лишены основании и слухи о том, что не по своей воле покинули Священный Город Тысячи Храмов старшие представители многих старинных кланов…
— Забавно, что все это я знала и раньше, но мне никогда не приходило в голову сопоставить между собой разрозненные события и сведения, — пробормотала Ильяс, втягивая расширенными ноздрями внезапно повлажневший, пахнущий близостью реки воздух. — Как странно смотреть и не видеть, слушать и не слышать, пока это не касается лично тебя. Неужели мне обязательно надо было оказаться ночью одной в Нижнем городе, чтобы я ощутила витающий над ним страх и задумалась о его причинах?
На многое, пожалуй, она будет теперь смотреть другими глазами, и в этом смысле поход к храму Балаала, безусловно, пойдет ей на пользу. Надобно будет не забыть спросить папу, как получилось, что днем жители столицы прославляют набожность и великодушие Димдиго, а ночами не смеют зажечь огонь в доме, боясь привлечь к себе внимание сочейросов? Ведь не может император не понимать, что страх рождает ненависть? А ненавидящий рано или поздно изыщет случай нанести удар в спину, даже будь ты вдесятеро сильней его. Да и какое удовольствие править народом, боящимся и ненавидящим тебя? Лицемерное восхваление мнимых достоинств не согреет душу, и она бы на месте Димдиго приложила все силы к тому, чтобы завоевать любовь и уважение своих подданных. Хотя, с другой стороны, много ли она сделала, чтобы добиться любви и уважения собственных слуг и рабов?
Изумленная неожиданным направлением своих мыслей, Ильяс ощутила настоятельную потребность поделиться ими с кем-нибудь. Пусть даже не с Газахларом, не слишком-то откровенничавшим со своей дочерью, а хотя бы с Мутамак, Нганьей или Дадават. Девушке хотелось со всех ног броситься домой: поход к храму с целью доказать свою храбрость представлялся ей теперь совершеннейшей дичью, — однако представить, как она вламывается среди ночи в отцовскую спальню, было решительно невозможно С подругами ей удастся поговорить только в школе, а башнеподобная служанка ее становилась хорошей собеседницей лишь под вечер, осушив стопку-другую вонючей рисовой водки, от одного запаха которой Ильяс начинало воротить с души.
Спешить домой, одним словом, было ни к чему, идти же до древнего храма оставалось всего ничего, и девушка, решив довести начатое дело до конца, прибавила шагу. Свернула за поворот и замерла, любуясь открывшимся перед ней речным простором. Мутная, усеянная от рассвета до заката джиллами, челноками и пирогами, Гвадиара предстала перед ней ныне во всем своем великолепии. Широкая, полноводная, посеребренная лунным светом, она была поистине великой рекой, предопределившей расцвет Мванааке — самого крупного и богатого города Южного континента, сравнимого разве что с Арром или Мельсиной.
По Гвадиаре везли в столицу Мавуно рис, пшеницу, просо и ячмень, шелковые ткани и мешковину, мясо, древесину и различные руды. Она исправно снабжала обитателей Мванааке и других городов рыбой, по берегам ее рос тростник, используемый для разнообразнейших поделок, и знаменитый мономатанский камыш, из расплющенной сердцевины которого изготовляли бумагу различных сортов: от сравнительно дешевой — серой и толстой — до самой дорогой — прочной, тонкой, дивной белизны и гладкости. Великая река недаром считалась становой жилой империи, поскольку именно по ней и ее бесчисленным притокам отправлялись имперские войска на завоевание земель и усмирение взбунтовавшихся провинций. Жрецы и чохыши слагали о ней гимны и песни, называя волшебной дорогой, кормилицей, подательницей благ, матерью всего живого. Воды ее считались священными, и не было ни одного праздника, во время которого по течению ее не пускали бы благодарные горожане цветочные венки и вырезанные из коры либо сделанные из сухих листьев тилнлобы лодочки с горящими свечами.
Некоторое время Ильяс всматривалась в темный силуэт противоположного берега, где располагались грузовые пристани, склады для товаров, привозимых как из глубины континента, так и из далеких заморских стран, и самый крупный столичный рынок. Потом перевела взгляд на флотилию рыбачьих челнов и пирог, застывших у левобережного причала, прозванного Извозом, и подивилась смелым замыслам строителей, из года в год донимавших императора предложениями перекинуть через Гвадиару плавучий мост. Одно из таких предложений, сделанное Конкэем Мальтемоком, преподававшим в императорской школе математику, произвело на форани неизгладимое впечатление, и ей живо представилась длинная вереница перегородивших реку лодок, соединенных между собой дощатыми щитами.
Девушка тряхнула головой, отгоняя возникшее перед ее внутренним взором видение сказочного моста, и перевела взгляд с реки на высящиеся правее Извоза купола заброшенного святилища Балаала.
Согласно легендам Балаал считался речным божеством, могучим покровителем всех, чьи судьбы были связаны с многоводной Гвадиарой. Поклониться ему и заручиться его поддержкой в делах приходили рыбаки и корабельщики, торговцы и сборщики тростника, отправлявшиеся в дальний поход военачальники и простые воины. Какие церемонии устраивались в древнем храме, Ильяс, само собой разумеется, не знала, и ее никогда не посещала мысль справиться об этом в императорской библиотеке, занимавшей часть здания школы, которую она посещала вот уже пятый год подряд.
Из всех слышанных ею о Балаале историй девушке запомнился лишь тот факт, что приходившие поклониться ему люди должны были, сделав на языке надрез, уронить с него каплю крови на алтарь. Кое-кто, в великом усердии своем, жертвовал чудному Богу даже кусочек языка, по причине чего ведущая к храму улица и была прозвана улицей Косноязыких. Со временем культ Балаала начал хиреть, на смену ему пришли иные Боги, а тут еще и мыс, на котором стоял древний храм, опустился под воду, когда в очередной раз, как это нередко здесь случалось, дрогнула под ногами горожан земная твердь, напоминая заносчивым обитателям столицы о бренности всего сущего. Мутные воды Гвадиары залили лестницы, бассейны и полы храмовых помещений, на подступах к древнему строению стал буйно произрастать тростник, и тогда-то жителям Мванааке сделалось окончательно ясно, что могучий Балаал либо совсем одряхлел, либо отошел от дел.
Заброшенные святилища испокон веку пользуются у всех народов дурной славой, что и неудивительно. Забытые Боги, чувствуя себя незаслуженно покинутыми и преданными, в меру оставшихся сил мстят забредающим в их обиталища людям, и водяные гадюки неспроста, видимо, облюбовали древний храм Балаала. Скептики, понятное дело, утверждали, что было их там ничуть не больше, чем в других приречных зарослях, однако охотников проверять, действительно ли это так, с годами становилось все меньше и меньше, и даже сборщики тростника начали в конце концов обходить старинное святилище стороной. Потому-то заявление Нганьи, будто она своими глазами видела огни, мерцавшие в недрах храма, рассмешило и разозлило Ильяс, доподлинно знавшую, что подруга ее — большая любительница приврать и часто выдает услышанные от других истории за случившиеся якобы с ней самой.
Вранье, пусть даже самое красочное и бескорыстное, неизменно вызывало у Ильяс желание вывести лжеца на чистую воду, и, бывало, ей это удавалось. Случалось ей попадать из-за своего правдолюбия и впросак, примером чему служил спор, разгоревшийся после рассказа Нганьи о виденных в заброшенном святилище огнях. Из-за вмешательства Дадават он закончился тем, что Ильяс обещала отправиться ночью в храм и воочию убедиться в отсутствии там Богов, жрецов, духов и чохышей, бродящих от нечего делать из зала в зал с зажженными светильниками в руках.
Вглядываясь в силуэт древнего строения — три широких приземистых купола и один высокий, похожий на исполинский лингам, — девушка, как и ожидала, не обнаружила ни огней, ни приставших к заросшему тростником основанию храма челнов, ни каких-либо иных следов посещения его людьми. В возрождение позабытого почитателями божества она, естественно, не верила и, дабы покончить со всей этой глупой затеей, в последний раз окинув храм и его окрестности испытующим взглядом, двинулась по тропе, петлявшей между вытащенными на берег челноками, пирогами и длинными столами для разделки рыбы, с которых ее развозили по коптильням, солильням и сараям для вяления. Когда-то тут росла примыкавшая к святилищу и тоже, конечно же, священная, роща, но теперь от нее не осталось и следа. Исчезли даже плиты мощения улицы, растащенные за ненадобностью предприимчивыми местными жителями для обустройства своего жилья.
Тяжелый запах гниющей рыбы и водорослей был тут несравнимо сильнее, чем на Извозе, а шуршащие под ногами крысы и мелкие земляные крабы нисколько не боялись Ильяс, чувствуя себя здесь полновластными хозяевами. Она знала, что специальные уборщики каждый вечер вывозят на середину Гвадиары рыбьи потроха и головы, но отходов все же оставалось достаточно для всевозможных поедателей падали, и, представив, какие полчища мух толкутся тут днем, девушка поморщилась от отвращения. В то же время присутствие крыс неопровержимо свидетельствовало, что байки об охранявших древний храм водяных гадюках были весьма далеки от истины.
Ободренная этим соображением, форани миновала последний разделочный стол, проскользнула мимо многоярусной паутины сушащихся на шестах сетей и очутилась перед непроходимой стеной тростника, достигавшего в высоту полутора, а то и двух человеческих ростов.
— Вай-ваг! Ну и дурой же я была, затеяв спор с Нганьей и Дадават! — в который уже раз обругала она себя. — В этот храм не то что войти, к нему даже приблизиться невозможно! Нет уж, пусть кто-нибудь другой через эти заросли ломится, я уже и так достаточно глупостей натворила!
Для очистки совести Ильяс двинулась вдоль тростниковой стены и вдруг, к немалому своему изумлению, обнаружила в ней узкий извилистый проход, прорубленный совсем недавно и явно ведущий в сторону святилища.
— Отхожее место тут потрошители рыбы себе устроили, что ли? — прошептала она, бессознательно морща нос и в то же время отдавая себе уже отчет в том, что без особой нужды вряд ли кто-нибудь возьмет на себя труд пробивать проход к заброшенному храму. Тем паче сделана просека со знанием дела: заметить ее издали невозможно, а срубленный и брошенный в илистую почву на манер гати тростник примят так основательно, словно по нему полсотни человек прошло…
— От кого бы Нганья про огни в храме ни слышала, рассказчик-то, похоже, действительно их видел, — проворчала Ильяс, не зная, на что ей теперь решиться: то ли рвануть со всех ног домой, не пытаясь проникнуть в чужую тайну, то ли, доводя начатое предприятие до конца, воспользоваться просекой и дойти до храма.
С одной стороны, никто не любит любопытных, сующих нос не в свое дело, и находящиеся в святилище люди едва ли обрадуются ее появлению. С другой же стороны, обидно поворачивать назад в тот самый момент, когда во всей этой дурацкой затее забрезжило что-то по-настоящему интересное. В конце-то концов, она же не собирается вступить под сень храма, , колотя в тамтамы и трубя в трубы. Она тихонько подкрадется, осмотрится, заглянет внутрь и незаметненько уберется восвояси. Лучше уж рискнуть и перетерпеть несколько мгновений страха сейчас, чем потом день за днем умирать от неудовлетворенного любопытства и корить себя за трусость, которая не пристала тому, кто имел счастье родиться в клане Леопарда.
Ильяс казалось, что она еще только готовится принять решение, а ноги уже несли ее по просеке в глубь тростниковых зарослей, которые то редели, то вновь .
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58