Когда края разреза увлажнились, он пробормотал несколько слов, и слабое лучистое свечение охватило руку. Дугхалл прикоснулся рукой к замку, расположенному над ручкой двери Кейт. Мысль — искра света — перескочила с его пальца на гладкий металлический Цилиндр — и дверь отворилась.
Кейт лежала в постели, забывшись беспокойным сном, покрывало съехало на пол, ночная рубашка задралась, открывая на правом бедре, ноге, руке и лице несколько свежих шрамов и пятен, похожих на кровь. Во сне она стонала и шевелила ногами, дыхание было частым и жестким. Как будто бежала за кем-то.
Дугхалл нахмурился. Закрыв глаза, он принялся изучать слабое сияние, окутывающее распростертое на постели тело, которое было видно теперь его внутреннему взору. Странно, что за все время знакомства с Кейт он ни разу не заметил этого. Еще более странно, что он и не подумал посмотреть внимательнее. Печать волшебства светилась на ней и как будто тускнела у него на глазах. Впрочем, это волшебство не принадлежало ни Волкам, ни Соколам. Кейт одновременно была источником сияния и им не являлась. Он совсем помрачнел. Тайна за тайной: как сумела она пробраться в комнату мимо разыскивающей ее стражи, как исчезла перед этим, откуда взялись эти загадочные шрамы и этот едва уловимый запашок магии, который исходил от нее, несмотря на то что он ЗНАЛ: Кейт никогда не училась волхвовать?
Эти тайны еще надлежит уяснить, и немедленно. Но не настолько быстро, чтобы срочно будить Кейт. Возможно, простое ожидание поможет ему постичь нечто полезное.
Устроившись в кресле напротив ее постели, он окружил себя щитом, который дрогнет в миг ее пробуждения, и запрокинул голову. Через несколько минут он провалился в глубокий сон.
Хасмаль сыпал левой рукой соль на поверхность зеркала. Кровь, которой он нарисовал треугольник, впитывала ее. Он пососал большой палец правой руки — ему несдобровать, если на зеркало упадет случайная капля, тогда он будет призывать Говорящую. Его сожрут — или еще хуже.
Хасмаль произнес первые строки заклинания:
Ныне снова стань, и вновь
Пусть тебя удержит кровь.
Воздух, почва, легкий пух
Да удержат тебя, дух.
Словом, волей появись,
Правду молвить поклянись.
Лишь добро твори у нас,
А отпущен, сей же час
Отправляйся прямо в ад
И не приходи назад.
Соль на зеркале вспыхнула. Бледно-голубые язычки дрогнули на мгновение, а потом зажглись ровным светом. В центре же пламени родилась крохотная искорка, превратившаяся в точное подобие женщины ростом не более указательного пальца Хасмаля.
Она внимательно смотрела на него, длинные огненные волосы колыхал ветерок, никогда не вырывающийся за пределы пылающего треугольника.
— Что ты хочешь узнать?
Голос ее казался негромким и ласковым — даже самый тихий шепот Хасмаля был бы слышнее, — и тем не менее он был явственным. Она говорила из невообразимой дали, сквозь непрестанное рыдание ветра, дующего меж миров, и слова достигали ушей его лишь с помощью волшебного подобия ее — фигурки, стоявшей в тот миг на стекле.
Откашлявшись, Хасмаль пригнулся пониже к стеклу, прикрывая своим телом льющийся от нее свет.
— Сегодня я встретил женщину. Она увидела меня — сквозь мою защиту — хотя не могла, не была способна этого сделать. Я назвал ей свое имя — против собственной воли. Она испугала меня. Она не такая, какой кажется. Не причинит ли она мне вред?
— Не сейчас… позже, потом. Хасмаль, сын Хасмаля, ты — сосуд, избранный Возрожденным; тебе суждены боль и слава. Твое жертвоприношение возвратит величие Соколам; имя твое будет почитаться во все времена.
— Мое жертвоприношение?
Хасмаль ощутил, как сердце его сжалось в твердый крохотный комок. Заслужить почитание, конечно, хорошо, однако те, кого почитали Соколы, обычно оказывались усопшими, причем их кончина была ужасной.
Женщина взмахнула крошечной ручкой, и Хасмаль увидел в пламени, как родителей его прибивают гвоздями к Великим Воротам. А потом узрел, как его самого бьют и пытают люди, облаченные в ливреи одной из Пяти Семей, как они сдирают с него кожу живьем; затем Хасмаль увидел, как, лишенный кожи, стоит он посреди Халлеса, а толпа веселится и кидает в него гнилыми плодами. Наконец, солдаты привязали его конечности к четырем лошадям и погнали животных в разные стороны.
Хасмаль, казалось, вот-вот лишится сознания. Конечно, он не рассчитывал, что его попросят принести в жертву черного козла и мешок золота… жизни родителей, а вместе с ними свою собственную…
Изображения растаяли; крошечная женщина смотрела на него искренними глазами.
— Твои деяния заставят людей возлюбить тебя. Ты будешь жить вечно — на страницах Тайных Текстов и в сердцах всех последующих Соколов.
Хасмаль отвернулся от нее, пытаясь стереть из памяти вид собственного, ободранного до мяса тела, раздираемого на четыре части четырьмя несущимися лошадьми.
Обойдемся без славы, решил он. Лучше жить в настоящем, чем на страницах книг.
Поглядев на Говорящую, он поежился.
— А могу ли я избежать подобной судьбы?
Какое-то мгновение до него доносился лишь вой потустороннего ветра. А потом она усмехнулась.
— Можешь попытаться.
— Как? — спросил он.
Но огонь на стекле уже угасал и вдруг разом потух. Говорящая исчезла, а на зеркале не осталось ни крови, ни соли.
Можно было пустить кровь снова, чтобы вызвать другую Говорящую и, если повезет, добиться от нее нужных сведений. Однако ворожба стоила ему затрат энергии. Хуже того, она требовала и времени. Потраченную на новое заклинание энергию нетрудно возместить, только никто не вернет ему назад потраченного времени.
Странная женщина обещала найти его. И судьба Хасмаля, жизнь и участь его родителей были каким-то образом связаны с ней. У Хасмаля не было оснований надеяться на то, что он сумеет избежать предсказанной Говорящей кончины; в то же время никто не гарантировал ему спасения родителей. Впрочем, если он покинет Халлес и женщина не найдет его, тогда, быть может, и ему, и родителям удастся избежать опасности.
Поднявшись, он вставил зеркало обратно в раму и вышел из кладовой. Придется собрать пожитки и сразу уйти. Он не посмеет прощаться с родителями: отец потребует объяснений, захочет узнать, почему его солидный, надежный и решительно не склонный к приключениям сын вдруг собрал мешок и зайцем ринулся невесть куда. Ну а если старик заподозрит, что сын его намерен таким образом уклониться от исполнения священного долга перед Соколами, тогда он сам выдаст его Доктииракам, а после в припадке раскаяния сам же прибьет себя и жену к Воротам. Старший Хасмаль не одобрит попытку увильнуть от высшего предназначения — особенно того, что возвысит его возлюбленных Соколов.
Хасмаль-младший не был столь предан этому древнему тайному ордену и не проявлял чрезмерного пыла в служении ему. Собрав все самое необходимое магу, экземпляр Тайных Текстов и те небольшие деньги, которыми располагал, он задумался — не о службе Соколам, но о том, где укрыться и как попасть туда.
Глава 6
Погрузившись в сон, Кейт слышала подле себя чужое дыхание и чувствовала на себе пристальный взгляд. И несмотря на сновидения, в которых она все время бегала и Трансформировалась, ощутила присутствие незнакомца, вторгшегося в ее царство. Сопротивляясь могуществу сна, понимала, что должна проснуться; сознавала, что сейчас беззащитна и некто может выпытать ее тайну, однако не в силах была выпутаться из сомнительных глубин, рожденных всем пережитым ею в облике своего второго «я».
Кошмары разрывали и терзали ее. Кейт видела того Сабира в обличье Карнея: он бежал к ней, она удирала, а он догонял. На сей раз он явился не за тем, чтобы избавить ее от насильников и убийц, он пришел потому, что хотел ее. Он прикоснулся к ней, поцеловал, и разум ее ужаснулся — ведь обычным желанием она предавала Семью — и повелел ей спасаться бегством, пока она еще способна на это. Но слабость превозмогла разум. И она сделала то, чего не должна была делать. Она ответила на его страсть — и родичи ее толпами гибли в застенках его Семьи, пока, забыв о долге, она удовлетворяла свою похоть. Потом сон преобразился: неукротимая и беззаботная, она бежала, вдыхая пьянящий запах земли, густых тропических зарослей, леса и поля… нет, на самом деле она плыла с невероятной скоростью, и ноги ее не касались земли. И все это время ее преследовало нечто омерзительное. Источаемый преследователем запах возникал из самой земли, отравляя воздух, которым она дышала. Жимолость. Сладкая жимолость. Запах этот вселял в нее первобытный страх — неведомо почему она понеслась вдоль края утеса, вдруг возникшего из ниоткуда, и почему-то оказалось, что она бежит рядом со своей кузиной Даней. Обе они вновь стали девчонками и, обследуя окрестности Дома, пробудили там нечто древнее и злое — она понимала это, не зная причин, — и проснувшееся чудовище хотело их погубить. А потом утес обрушился под ними, и они с Даней упали вниз. В воздухе Кейт вновь начала Преображаться, панически боясь, что кузина теперь увидит ее и откроет секрет, который она так усердно оберегала. Невзирая на все попытки Кейт управлять Трансформацией, руки ее превратились в передние ноги, потом распластались крыльями… но они непрестанно падали. Беспомощная, валилась она в пропасть, а земля внизу становилась все ближе и ближе.
С бьющимся сердцем и пересохшим ртом, Кейт пробудилась как от толчка. Она не шевелилась, не открывала глаз — кто-то находился в ее комнате. Запах сообщил ей, что это дядя Дугхалл; неровный мурлыкающий храп свидетельствовал, что он спит в кресле у двери. Когда же он очутился здесь и почему решил дожидаться ее пробуждения, вместо того чтобы разбудить? И — что более важно — какую часть своей природы выдала она во сне?
Тело ее болело; оставалось только мечтать, чтобы она смогла забыть о несчастьях минувшей ночи, забыть этого сына Сабиров.
Еще ей хотелось прошмыгнуть мимо Дугхалла, сумев не разбудить его, и перекусить прежде, чем придется отвечать на кучу вопросов. Она испытывала волчий голод — тело требовало платы за Превращение, быстрое исцеление, колоссальную силу и скорость. Тело нуждалось в пище; если оно не получит необходимого, то вгонит ее поначалу в отчаяние, а потом в смертельную, не поддающуюся укрощению ярость. Чем дольше придется ожидать еды, тем скорее вырвется из-под контроля ее темперамент. Но в тот самый миг, когда она открыла глаза, Дугхалл проснулся, словно подброшенный пружиной. Храп превратился в фырканье, удивленные глаза широко распахнулись, и он подскочил, зевая.
Тем самым он лишил ее всякой надежды на завтрак перед неизбежным допросом.
— Доброе утро, дядя. — Кейт пыталась изобразить на лице самое безмятежное выражение.
Потребовался один миг, чтобы Дугхалл припомнил, где находится и каким образом очутился здесь. Кейт наблюдала, как информация из мира снов, где он только что пребывал, фильтруется в его глазах, и заметила, что удовольствие постепенно оставляет его, вытесняемое… чем же? Тревогой? Страхом? Гневом? Однако все, что она могла там заметить, исчезло под маской спокойствия, подобающей дипломату, прежде чем она сумела дать имя своим наблюдениям.
— Что случилось? — спросил он.
Что и в каком объеме можно ему рассказать? Дугхалл не был старшим среди посланников в Халлесе. К самому посольству он имел косвенное отношение — невзирая на важный пост: на острове, дававшем Галвеям запасы каберры, туземцы видели в Дугхалле бога и не хотели иметь дел ни с кем, кроме него. У него были и власть, и престиж, и в данный момент он представлял Семью как уважаемый и опытный государственный деятель. Однако он не был главой посольства в Халлесе, и не ему придется решать, как поступить с Доктиираками и Сабирами. Следуя протоколу, она могла бы ответить Дугхаллу, что не имеет права обсуждать с ним эти вопросы, и без промедления отправиться наверх к Элдону Галвею, на котором и лежит вся ответственность. Но для Элдона она всего лишь младший сотрудник посольства, пока не имеющий реального веса. Дугхалл Драклес, напротив, видит в ней любимую племянницу, молодую женщину, которой он помог поступить на дипломатическую службу. Кроме того, дядя Дугхалл, рассуждала она, обнаружит меньше желания задавать трудные вопросы. Учитывая все это, Кейт ответила:
— Во-первых, я раскрыла заговор.
Он приподнял бровь.
— Между Сабирами и Доктиираками.
Кейт следовало бы испытывать радость от того, что сведения о заговоре уже известны членам Семьи, способным принять необходимые меры, однако она, напротив, была разочарована. Кейт надеялась, что, рассказав Семье о своем открытии, разоблачив измену, предупредив поражение, откупится от греховного влечения к Карнею-Сабиру. Она прикрыла глаза.
— Ты уже знаешь об этом?
— Я видел одного из Сабиров на приеме в честь Дня Именования, его вел разряженный челядин. Не имею ни малейшего представления, что он там делал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
Кейт лежала в постели, забывшись беспокойным сном, покрывало съехало на пол, ночная рубашка задралась, открывая на правом бедре, ноге, руке и лице несколько свежих шрамов и пятен, похожих на кровь. Во сне она стонала и шевелила ногами, дыхание было частым и жестким. Как будто бежала за кем-то.
Дугхалл нахмурился. Закрыв глаза, он принялся изучать слабое сияние, окутывающее распростертое на постели тело, которое было видно теперь его внутреннему взору. Странно, что за все время знакомства с Кейт он ни разу не заметил этого. Еще более странно, что он и не подумал посмотреть внимательнее. Печать волшебства светилась на ней и как будто тускнела у него на глазах. Впрочем, это волшебство не принадлежало ни Волкам, ни Соколам. Кейт одновременно была источником сияния и им не являлась. Он совсем помрачнел. Тайна за тайной: как сумела она пробраться в комнату мимо разыскивающей ее стражи, как исчезла перед этим, откуда взялись эти загадочные шрамы и этот едва уловимый запашок магии, который исходил от нее, несмотря на то что он ЗНАЛ: Кейт никогда не училась волхвовать?
Эти тайны еще надлежит уяснить, и немедленно. Но не настолько быстро, чтобы срочно будить Кейт. Возможно, простое ожидание поможет ему постичь нечто полезное.
Устроившись в кресле напротив ее постели, он окружил себя щитом, который дрогнет в миг ее пробуждения, и запрокинул голову. Через несколько минут он провалился в глубокий сон.
Хасмаль сыпал левой рукой соль на поверхность зеркала. Кровь, которой он нарисовал треугольник, впитывала ее. Он пососал большой палец правой руки — ему несдобровать, если на зеркало упадет случайная капля, тогда он будет призывать Говорящую. Его сожрут — или еще хуже.
Хасмаль произнес первые строки заклинания:
Ныне снова стань, и вновь
Пусть тебя удержит кровь.
Воздух, почва, легкий пух
Да удержат тебя, дух.
Словом, волей появись,
Правду молвить поклянись.
Лишь добро твори у нас,
А отпущен, сей же час
Отправляйся прямо в ад
И не приходи назад.
Соль на зеркале вспыхнула. Бледно-голубые язычки дрогнули на мгновение, а потом зажглись ровным светом. В центре же пламени родилась крохотная искорка, превратившаяся в точное подобие женщины ростом не более указательного пальца Хасмаля.
Она внимательно смотрела на него, длинные огненные волосы колыхал ветерок, никогда не вырывающийся за пределы пылающего треугольника.
— Что ты хочешь узнать?
Голос ее казался негромким и ласковым — даже самый тихий шепот Хасмаля был бы слышнее, — и тем не менее он был явственным. Она говорила из невообразимой дали, сквозь непрестанное рыдание ветра, дующего меж миров, и слова достигали ушей его лишь с помощью волшебного подобия ее — фигурки, стоявшей в тот миг на стекле.
Откашлявшись, Хасмаль пригнулся пониже к стеклу, прикрывая своим телом льющийся от нее свет.
— Сегодня я встретил женщину. Она увидела меня — сквозь мою защиту — хотя не могла, не была способна этого сделать. Я назвал ей свое имя — против собственной воли. Она испугала меня. Она не такая, какой кажется. Не причинит ли она мне вред?
— Не сейчас… позже, потом. Хасмаль, сын Хасмаля, ты — сосуд, избранный Возрожденным; тебе суждены боль и слава. Твое жертвоприношение возвратит величие Соколам; имя твое будет почитаться во все времена.
— Мое жертвоприношение?
Хасмаль ощутил, как сердце его сжалось в твердый крохотный комок. Заслужить почитание, конечно, хорошо, однако те, кого почитали Соколы, обычно оказывались усопшими, причем их кончина была ужасной.
Женщина взмахнула крошечной ручкой, и Хасмаль увидел в пламени, как родителей его прибивают гвоздями к Великим Воротам. А потом узрел, как его самого бьют и пытают люди, облаченные в ливреи одной из Пяти Семей, как они сдирают с него кожу живьем; затем Хасмаль увидел, как, лишенный кожи, стоит он посреди Халлеса, а толпа веселится и кидает в него гнилыми плодами. Наконец, солдаты привязали его конечности к четырем лошадям и погнали животных в разные стороны.
Хасмаль, казалось, вот-вот лишится сознания. Конечно, он не рассчитывал, что его попросят принести в жертву черного козла и мешок золота… жизни родителей, а вместе с ними свою собственную…
Изображения растаяли; крошечная женщина смотрела на него искренними глазами.
— Твои деяния заставят людей возлюбить тебя. Ты будешь жить вечно — на страницах Тайных Текстов и в сердцах всех последующих Соколов.
Хасмаль отвернулся от нее, пытаясь стереть из памяти вид собственного, ободранного до мяса тела, раздираемого на четыре части четырьмя несущимися лошадьми.
Обойдемся без славы, решил он. Лучше жить в настоящем, чем на страницах книг.
Поглядев на Говорящую, он поежился.
— А могу ли я избежать подобной судьбы?
Какое-то мгновение до него доносился лишь вой потустороннего ветра. А потом она усмехнулась.
— Можешь попытаться.
— Как? — спросил он.
Но огонь на стекле уже угасал и вдруг разом потух. Говорящая исчезла, а на зеркале не осталось ни крови, ни соли.
Можно было пустить кровь снова, чтобы вызвать другую Говорящую и, если повезет, добиться от нее нужных сведений. Однако ворожба стоила ему затрат энергии. Хуже того, она требовала и времени. Потраченную на новое заклинание энергию нетрудно возместить, только никто не вернет ему назад потраченного времени.
Странная женщина обещала найти его. И судьба Хасмаля, жизнь и участь его родителей были каким-то образом связаны с ней. У Хасмаля не было оснований надеяться на то, что он сумеет избежать предсказанной Говорящей кончины; в то же время никто не гарантировал ему спасения родителей. Впрочем, если он покинет Халлес и женщина не найдет его, тогда, быть может, и ему, и родителям удастся избежать опасности.
Поднявшись, он вставил зеркало обратно в раму и вышел из кладовой. Придется собрать пожитки и сразу уйти. Он не посмеет прощаться с родителями: отец потребует объяснений, захочет узнать, почему его солидный, надежный и решительно не склонный к приключениям сын вдруг собрал мешок и зайцем ринулся невесть куда. Ну а если старик заподозрит, что сын его намерен таким образом уклониться от исполнения священного долга перед Соколами, тогда он сам выдаст его Доктииракам, а после в припадке раскаяния сам же прибьет себя и жену к Воротам. Старший Хасмаль не одобрит попытку увильнуть от высшего предназначения — особенно того, что возвысит его возлюбленных Соколов.
Хасмаль-младший не был столь предан этому древнему тайному ордену и не проявлял чрезмерного пыла в служении ему. Собрав все самое необходимое магу, экземпляр Тайных Текстов и те небольшие деньги, которыми располагал, он задумался — не о службе Соколам, но о том, где укрыться и как попасть туда.
Глава 6
Погрузившись в сон, Кейт слышала подле себя чужое дыхание и чувствовала на себе пристальный взгляд. И несмотря на сновидения, в которых она все время бегала и Трансформировалась, ощутила присутствие незнакомца, вторгшегося в ее царство. Сопротивляясь могуществу сна, понимала, что должна проснуться; сознавала, что сейчас беззащитна и некто может выпытать ее тайну, однако не в силах была выпутаться из сомнительных глубин, рожденных всем пережитым ею в облике своего второго «я».
Кошмары разрывали и терзали ее. Кейт видела того Сабира в обличье Карнея: он бежал к ней, она удирала, а он догонял. На сей раз он явился не за тем, чтобы избавить ее от насильников и убийц, он пришел потому, что хотел ее. Он прикоснулся к ней, поцеловал, и разум ее ужаснулся — ведь обычным желанием она предавала Семью — и повелел ей спасаться бегством, пока она еще способна на это. Но слабость превозмогла разум. И она сделала то, чего не должна была делать. Она ответила на его страсть — и родичи ее толпами гибли в застенках его Семьи, пока, забыв о долге, она удовлетворяла свою похоть. Потом сон преобразился: неукротимая и беззаботная, она бежала, вдыхая пьянящий запах земли, густых тропических зарослей, леса и поля… нет, на самом деле она плыла с невероятной скоростью, и ноги ее не касались земли. И все это время ее преследовало нечто омерзительное. Источаемый преследователем запах возникал из самой земли, отравляя воздух, которым она дышала. Жимолость. Сладкая жимолость. Запах этот вселял в нее первобытный страх — неведомо почему она понеслась вдоль края утеса, вдруг возникшего из ниоткуда, и почему-то оказалось, что она бежит рядом со своей кузиной Даней. Обе они вновь стали девчонками и, обследуя окрестности Дома, пробудили там нечто древнее и злое — она понимала это, не зная причин, — и проснувшееся чудовище хотело их погубить. А потом утес обрушился под ними, и они с Даней упали вниз. В воздухе Кейт вновь начала Преображаться, панически боясь, что кузина теперь увидит ее и откроет секрет, который она так усердно оберегала. Невзирая на все попытки Кейт управлять Трансформацией, руки ее превратились в передние ноги, потом распластались крыльями… но они непрестанно падали. Беспомощная, валилась она в пропасть, а земля внизу становилась все ближе и ближе.
С бьющимся сердцем и пересохшим ртом, Кейт пробудилась как от толчка. Она не шевелилась, не открывала глаз — кто-то находился в ее комнате. Запах сообщил ей, что это дядя Дугхалл; неровный мурлыкающий храп свидетельствовал, что он спит в кресле у двери. Когда же он очутился здесь и почему решил дожидаться ее пробуждения, вместо того чтобы разбудить? И — что более важно — какую часть своей природы выдала она во сне?
Тело ее болело; оставалось только мечтать, чтобы она смогла забыть о несчастьях минувшей ночи, забыть этого сына Сабиров.
Еще ей хотелось прошмыгнуть мимо Дугхалла, сумев не разбудить его, и перекусить прежде, чем придется отвечать на кучу вопросов. Она испытывала волчий голод — тело требовало платы за Превращение, быстрое исцеление, колоссальную силу и скорость. Тело нуждалось в пище; если оно не получит необходимого, то вгонит ее поначалу в отчаяние, а потом в смертельную, не поддающуюся укрощению ярость. Чем дольше придется ожидать еды, тем скорее вырвется из-под контроля ее темперамент. Но в тот самый миг, когда она открыла глаза, Дугхалл проснулся, словно подброшенный пружиной. Храп превратился в фырканье, удивленные глаза широко распахнулись, и он подскочил, зевая.
Тем самым он лишил ее всякой надежды на завтрак перед неизбежным допросом.
— Доброе утро, дядя. — Кейт пыталась изобразить на лице самое безмятежное выражение.
Потребовался один миг, чтобы Дугхалл припомнил, где находится и каким образом очутился здесь. Кейт наблюдала, как информация из мира снов, где он только что пребывал, фильтруется в его глазах, и заметила, что удовольствие постепенно оставляет его, вытесняемое… чем же? Тревогой? Страхом? Гневом? Однако все, что она могла там заметить, исчезло под маской спокойствия, подобающей дипломату, прежде чем она сумела дать имя своим наблюдениям.
— Что случилось? — спросил он.
Что и в каком объеме можно ему рассказать? Дугхалл не был старшим среди посланников в Халлесе. К самому посольству он имел косвенное отношение — невзирая на важный пост: на острове, дававшем Галвеям запасы каберры, туземцы видели в Дугхалле бога и не хотели иметь дел ни с кем, кроме него. У него были и власть, и престиж, и в данный момент он представлял Семью как уважаемый и опытный государственный деятель. Однако он не был главой посольства в Халлесе, и не ему придется решать, как поступить с Доктиираками и Сабирами. Следуя протоколу, она могла бы ответить Дугхаллу, что не имеет права обсуждать с ним эти вопросы, и без промедления отправиться наверх к Элдону Галвею, на котором и лежит вся ответственность. Но для Элдона она всего лишь младший сотрудник посольства, пока не имеющий реального веса. Дугхалл Драклес, напротив, видит в ней любимую племянницу, молодую женщину, которой он помог поступить на дипломатическую службу. Кроме того, дядя Дугхалл, рассуждала она, обнаружит меньше желания задавать трудные вопросы. Учитывая все это, Кейт ответила:
— Во-первых, я раскрыла заговор.
Он приподнял бровь.
— Между Сабирами и Доктиираками.
Кейт следовало бы испытывать радость от того, что сведения о заговоре уже известны членам Семьи, способным принять необходимые меры, однако она, напротив, была разочарована. Кейт надеялась, что, рассказав Семье о своем открытии, разоблачив измену, предупредив поражение, откупится от греховного влечения к Карнею-Сабиру. Она прикрыла глаза.
— Ты уже знаешь об этом?
— Я видел одного из Сабиров на приеме в честь Дня Именования, его вел разряженный челядин. Не имею ни малейшего представления, что он там делал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53