В тот день она не входила в круг, а потому, как и сам Ри, осталась совершенно невредимой.
Утрата мужа и старшей дочери — равно как и спасение младшей — не вызвали в матери его ни горя, ни радости. Она никогда не изображала глубокой привязанности к Люсьену и к детям, не стала кривить душой и в этот момент. Ее заботила преемственность и направление действий Волков после смерти Люсьена; этой сфере и было уделено ее внимание.
— Кто, по-твоему, имеет больше шансов стать во главе Волков?
— Чтобы ты признала его? — Ри еще не был готов дать точный ответ, хотя спрашивала она не об этом. Он вздохнул, оглядывая почти пустые ряды. Так много мертвых. Павших без пользы и цели. — Скоро поправится Томи.
— Томи глуп и слаб.
— Томи гибок. Он не дурак. И, получив твою поддержку, может развернуться в приемлемом направлении.
«Приемлемом», естественно, с точки зрения матери. Все годы правления Люсьена над Волками слово это обычно толковалось подобным образом, и Имогена не собиралась допускать перемен перед концом своей жизни.
— Он глуп и никогда не примет бремени власти.
А вот это, наверное, правильно. Томи ни в коей мере не являлся дураком, просто был наделен отменным чувством самосохранения, позволявшим ему держаться подальше от всякой борьбы за власть. Ри пожал плечами и попытался представить, какие еще кандидатуры не вызовут возражений у его матери.
— Жизеаль получила тяжелые увечья, почти такие же тяжелые, как у тебя. Она будет жить, но ей необходимо время, чтобы поправиться.
— Она может вполне претендовать на власть.
— Возможно. Но скорее всего она поддержит притязания своего брата.
Втянув сквозь зубы воздух, мать прошипела:
— Эндрю жив?
— Как и вся поганая Тройка. Эндрю процветает. Полученные им Шрамы оказались минимальными, он уже вернулся в свои покои. Криспин каким-то образом не изменился внешне, однако лекапевты утверждают, что он получил внутренние увечья. Анвин жив, но находится в тяжелом состоянии. Из всех уцелевших он получил самые тяжелые Шрамы, несмотря на то, что носил наихудшие среди Волков еще до случившегося несчастья.
Прикрыв слепые глаза увечной рукой, мать застонала. Не имевшая достаточной поддержки при жизни его отца, Тройка — точнее Адская Тройка, как называли их за спиной, — могла теперь заручиться достаточным числом сторонников среди оставшихся в живых слабейших членов Семьи. Особенно если учесть, что все Волки высшего ранга погибли либо получили тяжелейшие увечья.
— Тебе придется заявить собственные претензии, — сказала мать.
Ри знал, что разговор повернет в эту сторону. Тема была неизбежной — как рассвет, как летний дождь, как смерть. Прежде чем навестить мать, он долго размышлял над тем, каким образом можно уклониться от обсуждения этого вопроса, однако не смог ничего придумать. Судьба его решилась в тот самый миг, когда скончался отец, а Тройка уцелела; теперь либо мать обяжет его следовать нежелательным курсом, либо он воспротивится ей и воле Семьи и окажется в конце концов посрамленным. Быть может, Семья даже отречется от него.
— Это ты хочешь властвовать, — сказал он негромко. — Ты честолюбива, ты всем сердцем стремишься к власти, ты умеешь быть во главе. Почему ты не хочешь лично претендовать на власть?
— Я не рождена среди Сабиров.
— Ты возглавляла Семейство — на деле, не по названию — в течение двадцати лет. Ты стала Сабиром по имени. Большая часть Волков последует за тобой. Тех немногих, кто не захочет этого, ты заставишь подчиниться. Или уйти.
Она вынудила себя сесть, и Ри передернуло. Простыни свалились, и уродство матери предстало во всей своей ужасной очевидности.
— Если б я осталась прежней, не изувеченной — зрячей, сильной, красивой, — даже тогда они не последовали бы за мной. Волками всегда руководил рожденный Сабиром. И другого не может быть. Эту истину я познала за долгие годы, познала и возненавидела… придется и тебе смириться с нею. Лишь я из всех Волков способна руководить Семьей так, как надо. И ты должен находиться рядом со мной и исполнять роль вождя. Тебя, Ри, они примут — в отличие от меня. Твое место — во главе Волков. Твое время пришло.
Он крепко охватил грудь руками.
— Как же быть с твоим настойчивым желанием, чтобы я наплодил целую кучу детей, прежде чем становиться в круг?
Лицо ее напряглось.
— Теперь тебе уже поздно жениться. Я всегда твердила, чтобы ты думал о будущем. Впрочем, это уже не важно.
Твои бастарды наверняка носятся по всей Калимекке. Признай самых одаренных, а матерей введи в Семью. Если женщины не из благородных, будем держать их подальше от глаз, пока не сможем избавиться окончательно; если они приемлемы, пусть станут паратами. В любом случае мы признаем детей и объявим их твоими наследниками.
Ри улыбнулся, понимая, что она не сможет увидеть его лицо, однако же распознает улыбку по голосу.
— Мать, у меня нет бастардов. Нет никаких детей — законных или незаконных.
Гнев молнией промелькнул на ее лице; промелькнул и исчез, готовый вернуться в любое мгновение. Гнев, безразличный ему.
— Ты бесплоден?
Он улыбнулся еще шире.
— Насколько мне известно, нет. Я просто вел себя осторожно.
Мать комкала простыни руками. Изуродованное лицо ее потемнело от ярости… ярости на него — за то, что он погубил все ее планы, не вспахав плодородное лоно хотя бы одной женщины из тех, кого ему предлагали; быть может, ярости на вселенную, одним ударом лишившую ее красоты, силы и власти.
— Тогда детей будет рожать Элен, чтобы продолжить наш род… чтобы она или они могли занять твое место, когда ты больше не сумеешь удерживать его. Теперь у нас нет времени, чтобы позволить тебе заводить детей, которых ты не хотел раньше. Место главы Семейства свободно, и займет его самый быстрый, самый сильный и толковый. А именно — ты.
— И ты будешь поддерживать меня.
— Да. Ты не обладаешь опытом, достаточным для того, чтобы удержать положение собственными силами.
У него вообще нет достаточного опыта, и он не похож на своего отца, с удовольствием прожившего под началом жены всю свою жизнь. Даже если б он никогда не встретил эту девушку из Семейства Галвеев, то все равно сопротивлялся бы попыткам поставить его во главе Сабиров. Теперь, думая лишь о ней, он даже не мог представить себе такого.
— Нет, — вымолвил он, — я не могу.
— Я не спрашивала тебя, можешь ли ты, сын. Я сказала тебе, что ты должен сделать. Мы не можем позволить, чтобы Тройка захватила власть над Волками, а ты в любом случае будешь располагать моей поддержкой, да и репутация отца подкрепит твои претензии.
— Я не могу. — Он вздохнул и сказал правду: — И не буду этого делать.
А потом прибег ко лжи, примешав к ней капельку правды.
— Карнея Галвеев уплыла на северо-восток. Поговаривают, будто она задумала поднять войско Шрамоносных против нашей Семьи. Я намерен остановить ее.
Мать откинулась назад в постели, и все эмоции исчезли с ее лица.
— Ты не можешь сделать для Семьи ничего более важного, чем занять место собственного отца.
— Я не спрашиваю твоего разрешения, — продолжал он. — Я пришел попрощаться с тобой. И только.
Имогена оставалась недвижной и спокойной, и Ри мог только догадываться, чего стоил ей подобный самоконтроль. Она не принадлежала к людям, умеющим скрывать свои чувства. Он ожидал, зная, что она не отпустит его, не сказав последнего слова… ожидал еще и потому, что уважал свою мать, хотя не мог сказать, что любил ее. Он был обязан выказать ей то почтение, которое она заслужила своим высшим по сравнению с ним положением — и как его мать, и как предводительница Волков. Он ждал, и она позволила ему ждать.
Наконец она произнесла:
— Итак, ты все-таки решил уехать?
— Да, решил.
— И ты, вне сомнения, возьмешь с собою друзей.
Он вновь солгал ей — невзирая на уважение, невзирая на заслуженный ею почет, невзирая на собственное стремление быть честным. Одна ложь подстегивала другую.
— Мои друзья погибли в бою у Дома Галвеев. Я отправлюсь в одиночестве.
На ее жестком лице не отразилось никаких чувств.
— Они погибли, выполняя свой долг перед Семейством. Их семьи сохранили свое достоинство. А ты…
Опять воцарилось молчание.
Ри стоял, ощущая напряжение в плечах. Он сделал все что мог для своих лейтенантов; они сами пожелали вместе с ним преследовать его наваждение. Позор его не ляжет на них; месть его матери не коснется их семей. Однако, если все наказание за неповиновение и измену падет на одни лишь его плечи, оно будет еще тяжелее.
Имогена закашлялась, прочистила горло.
— Что касается тебя… Если ты уедешь, не возвращайся. Сабиры отразят натиск любой ничтожной армии Увечных — если девчонке удастся собрать ее — и без твоей помощи. Уехав, ты станешь барзанном, и вся Семья и ее союзники повернутся против тебя. Имя твое будет удалено из Списка Рожденных, и ты перестанешь быть Сабиром. Далее, я прокляну тебя и выйду с моим проклятием в круг; все проклянут тебя: ты станешь живым покойником… мы сокрушим твой дух, отнимем у тебя жизнь, но труп твой не будет знать упокоения. В этом, сын мой, я тебе клянусь: если ты не останешься и не займешь подобающее тебе почетное место в этой Семье, ты перестанешь существовать.
На подобное он не рассчитывал. Худшего нельзя было и вообразить. Стать барзанном означало быть извергнутым из рода людского. Он предполагал, что она отречется от него… и в известной степени был готов к этому. Однако оказаться лишенным права на существование в любой части Иберы — быть, по сути дела, объявленным желанным объектом для всякого убийцы, грабителя и искателя трофеев, — и все потому, что он не склонился перед ее волей… Мысль эта ошеломляла. Он попытался представить себя меченым. Предметом охоты. Или бегущим за пределы Иберы, чтобы никогда не вернуться назад.
Насколько ему было известно, ни одна мать в истории Иберы никогда не объявляла своего сына барзанном. Подобное проклятие необратимо. После того как слово это будет произнесено вслух, он станет живым мертвецом — пока его не захватят и не убьют. А потом — если Имогена завершит последнюю часть своего проклятия — живым трупом.
Ри закрыл глаза, и девушка вновь появилась перед его мысленным взором. Он уже ощущал соленую пыль на губах, вдыхал морской воздух.
Обращенное к небу лицо его согревало вечернее солнце, и палуба покачивалась под ногами. Прислушавшись, он мог уловить ее сочный голос, хотя и не различал слов, которые она произносила. И теперь она удалялась от него с каждым новым вздохом, и тело его сгорало, жаждая ее. Ум его рвался к ней.
Но… барзанн.
Прежде он считал себя храбрым и неудержимым.
Я ошибался, понял Ри.
— Я останусь, — пообещал он Имогене, — и сделаю то, что ты велишь.
Корабль уже стоял в гавани, друзья ожидали, были погружены припасы. Теперь судно не выйдет в море; но если это все-таки произойдет, корабль отплывет без него.
Глава 20
Капитанская каюта, небольшая и удобная, была изысканно украшена, обставлена мебелью из редких и экзотических пород дерева, инкрустированной костью и полудрагоценными камнями, и задрапирована тончайшими шелками. Всюду поблескивало золото: небольшой идол — кот с глазами из драгоценных камней — гнул спину в углу письменного стола; с крючка из эбенового дерева на тяжелой, плотно сплетенной цепи свисал медальон; три перстня с печатками выглядывали из приоткрытой шкатулки. Бесконечные знаки процветания и успеха бросались в глаза, однако говорили много меньше, чем ряд книг, опрятно выстроившихся над постелью на полке: «Две сотни сказок Калины» в роскошном переплете покоились возле перевода «Философий и Медитаций» Уурпаталя; тут же выстроились жизнеописания Брейлера, Минон Драклес, Гахлена и Шотокара.
Окинув комнату опытным взглядом, Кейт сделала некоторые выводы; они наверняка встревожили бы капитана, если б тот мог догадаться о ее открытии. Она заключила, что он родом не из простой семьи… быть может, даже принадлежит к Семейству; что перед нею бунтарь — хорошо образованный враг привилегированного мира, к которому принадлежит по праву рождения; что он тщеславен и честолюбив и за отсутствием праведных занятий не гнушается иногда и пиратства.
— Я не могу допустить, чтобы мой корабельный мастер пребывал в подобном расстройстве, — говорил капитан, расхаживая по небольшому пространству перед креслом, в которое он усадил Кейт. Руки его были заложены за спину, пальцы переплетены, голова опущена. — В долгом путешествии этот человек жизненно необходим нам. Здесь, в море, приходится производить всякий ремонт… оснастки корабля, вещей экипажа…
Он пожал плечами.
— Иногда необходимо изготовить несколько предметов, требующихся в конкретной ситуации. И я не могу позволить, чтобы Хасмалю угрожали или тревожили — ни при каких обстоятельствах. Я не уверен в том, что ваши прежние взаимоотношения были…
Кейт подняла руку.
— Минуточку, капитан.
Тот остановился и поглядел на нее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
Утрата мужа и старшей дочери — равно как и спасение младшей — не вызвали в матери его ни горя, ни радости. Она никогда не изображала глубокой привязанности к Люсьену и к детям, не стала кривить душой и в этот момент. Ее заботила преемственность и направление действий Волков после смерти Люсьена; этой сфере и было уделено ее внимание.
— Кто, по-твоему, имеет больше шансов стать во главе Волков?
— Чтобы ты признала его? — Ри еще не был готов дать точный ответ, хотя спрашивала она не об этом. Он вздохнул, оглядывая почти пустые ряды. Так много мертвых. Павших без пользы и цели. — Скоро поправится Томи.
— Томи глуп и слаб.
— Томи гибок. Он не дурак. И, получив твою поддержку, может развернуться в приемлемом направлении.
«Приемлемом», естественно, с точки зрения матери. Все годы правления Люсьена над Волками слово это обычно толковалось подобным образом, и Имогена не собиралась допускать перемен перед концом своей жизни.
— Он глуп и никогда не примет бремени власти.
А вот это, наверное, правильно. Томи ни в коей мере не являлся дураком, просто был наделен отменным чувством самосохранения, позволявшим ему держаться подальше от всякой борьбы за власть. Ри пожал плечами и попытался представить, какие еще кандидатуры не вызовут возражений у его матери.
— Жизеаль получила тяжелые увечья, почти такие же тяжелые, как у тебя. Она будет жить, но ей необходимо время, чтобы поправиться.
— Она может вполне претендовать на власть.
— Возможно. Но скорее всего она поддержит притязания своего брата.
Втянув сквозь зубы воздух, мать прошипела:
— Эндрю жив?
— Как и вся поганая Тройка. Эндрю процветает. Полученные им Шрамы оказались минимальными, он уже вернулся в свои покои. Криспин каким-то образом не изменился внешне, однако лекапевты утверждают, что он получил внутренние увечья. Анвин жив, но находится в тяжелом состоянии. Из всех уцелевших он получил самые тяжелые Шрамы, несмотря на то, что носил наихудшие среди Волков еще до случившегося несчастья.
Прикрыв слепые глаза увечной рукой, мать застонала. Не имевшая достаточной поддержки при жизни его отца, Тройка — точнее Адская Тройка, как называли их за спиной, — могла теперь заручиться достаточным числом сторонников среди оставшихся в живых слабейших членов Семьи. Особенно если учесть, что все Волки высшего ранга погибли либо получили тяжелейшие увечья.
— Тебе придется заявить собственные претензии, — сказала мать.
Ри знал, что разговор повернет в эту сторону. Тема была неизбежной — как рассвет, как летний дождь, как смерть. Прежде чем навестить мать, он долго размышлял над тем, каким образом можно уклониться от обсуждения этого вопроса, однако не смог ничего придумать. Судьба его решилась в тот самый миг, когда скончался отец, а Тройка уцелела; теперь либо мать обяжет его следовать нежелательным курсом, либо он воспротивится ей и воле Семьи и окажется в конце концов посрамленным. Быть может, Семья даже отречется от него.
— Это ты хочешь властвовать, — сказал он негромко. — Ты честолюбива, ты всем сердцем стремишься к власти, ты умеешь быть во главе. Почему ты не хочешь лично претендовать на власть?
— Я не рождена среди Сабиров.
— Ты возглавляла Семейство — на деле, не по названию — в течение двадцати лет. Ты стала Сабиром по имени. Большая часть Волков последует за тобой. Тех немногих, кто не захочет этого, ты заставишь подчиниться. Или уйти.
Она вынудила себя сесть, и Ри передернуло. Простыни свалились, и уродство матери предстало во всей своей ужасной очевидности.
— Если б я осталась прежней, не изувеченной — зрячей, сильной, красивой, — даже тогда они не последовали бы за мной. Волками всегда руководил рожденный Сабиром. И другого не может быть. Эту истину я познала за долгие годы, познала и возненавидела… придется и тебе смириться с нею. Лишь я из всех Волков способна руководить Семьей так, как надо. И ты должен находиться рядом со мной и исполнять роль вождя. Тебя, Ри, они примут — в отличие от меня. Твое место — во главе Волков. Твое время пришло.
Он крепко охватил грудь руками.
— Как же быть с твоим настойчивым желанием, чтобы я наплодил целую кучу детей, прежде чем становиться в круг?
Лицо ее напряглось.
— Теперь тебе уже поздно жениться. Я всегда твердила, чтобы ты думал о будущем. Впрочем, это уже не важно.
Твои бастарды наверняка носятся по всей Калимекке. Признай самых одаренных, а матерей введи в Семью. Если женщины не из благородных, будем держать их подальше от глаз, пока не сможем избавиться окончательно; если они приемлемы, пусть станут паратами. В любом случае мы признаем детей и объявим их твоими наследниками.
Ри улыбнулся, понимая, что она не сможет увидеть его лицо, однако же распознает улыбку по голосу.
— Мать, у меня нет бастардов. Нет никаких детей — законных или незаконных.
Гнев молнией промелькнул на ее лице; промелькнул и исчез, готовый вернуться в любое мгновение. Гнев, безразличный ему.
— Ты бесплоден?
Он улыбнулся еще шире.
— Насколько мне известно, нет. Я просто вел себя осторожно.
Мать комкала простыни руками. Изуродованное лицо ее потемнело от ярости… ярости на него — за то, что он погубил все ее планы, не вспахав плодородное лоно хотя бы одной женщины из тех, кого ему предлагали; быть может, ярости на вселенную, одним ударом лишившую ее красоты, силы и власти.
— Тогда детей будет рожать Элен, чтобы продолжить наш род… чтобы она или они могли занять твое место, когда ты больше не сумеешь удерживать его. Теперь у нас нет времени, чтобы позволить тебе заводить детей, которых ты не хотел раньше. Место главы Семейства свободно, и займет его самый быстрый, самый сильный и толковый. А именно — ты.
— И ты будешь поддерживать меня.
— Да. Ты не обладаешь опытом, достаточным для того, чтобы удержать положение собственными силами.
У него вообще нет достаточного опыта, и он не похож на своего отца, с удовольствием прожившего под началом жены всю свою жизнь. Даже если б он никогда не встретил эту девушку из Семейства Галвеев, то все равно сопротивлялся бы попыткам поставить его во главе Сабиров. Теперь, думая лишь о ней, он даже не мог представить себе такого.
— Нет, — вымолвил он, — я не могу.
— Я не спрашивала тебя, можешь ли ты, сын. Я сказала тебе, что ты должен сделать. Мы не можем позволить, чтобы Тройка захватила власть над Волками, а ты в любом случае будешь располагать моей поддержкой, да и репутация отца подкрепит твои претензии.
— Я не могу. — Он вздохнул и сказал правду: — И не буду этого делать.
А потом прибег ко лжи, примешав к ней капельку правды.
— Карнея Галвеев уплыла на северо-восток. Поговаривают, будто она задумала поднять войско Шрамоносных против нашей Семьи. Я намерен остановить ее.
Мать откинулась назад в постели, и все эмоции исчезли с ее лица.
— Ты не можешь сделать для Семьи ничего более важного, чем занять место собственного отца.
— Я не спрашиваю твоего разрешения, — продолжал он. — Я пришел попрощаться с тобой. И только.
Имогена оставалась недвижной и спокойной, и Ри мог только догадываться, чего стоил ей подобный самоконтроль. Она не принадлежала к людям, умеющим скрывать свои чувства. Он ожидал, зная, что она не отпустит его, не сказав последнего слова… ожидал еще и потому, что уважал свою мать, хотя не мог сказать, что любил ее. Он был обязан выказать ей то почтение, которое она заслужила своим высшим по сравнению с ним положением — и как его мать, и как предводительница Волков. Он ждал, и она позволила ему ждать.
Наконец она произнесла:
— Итак, ты все-таки решил уехать?
— Да, решил.
— И ты, вне сомнения, возьмешь с собою друзей.
Он вновь солгал ей — невзирая на уважение, невзирая на заслуженный ею почет, невзирая на собственное стремление быть честным. Одна ложь подстегивала другую.
— Мои друзья погибли в бою у Дома Галвеев. Я отправлюсь в одиночестве.
На ее жестком лице не отразилось никаких чувств.
— Они погибли, выполняя свой долг перед Семейством. Их семьи сохранили свое достоинство. А ты…
Опять воцарилось молчание.
Ри стоял, ощущая напряжение в плечах. Он сделал все что мог для своих лейтенантов; они сами пожелали вместе с ним преследовать его наваждение. Позор его не ляжет на них; месть его матери не коснется их семей. Однако, если все наказание за неповиновение и измену падет на одни лишь его плечи, оно будет еще тяжелее.
Имогена закашлялась, прочистила горло.
— Что касается тебя… Если ты уедешь, не возвращайся. Сабиры отразят натиск любой ничтожной армии Увечных — если девчонке удастся собрать ее — и без твоей помощи. Уехав, ты станешь барзанном, и вся Семья и ее союзники повернутся против тебя. Имя твое будет удалено из Списка Рожденных, и ты перестанешь быть Сабиром. Далее, я прокляну тебя и выйду с моим проклятием в круг; все проклянут тебя: ты станешь живым покойником… мы сокрушим твой дух, отнимем у тебя жизнь, но труп твой не будет знать упокоения. В этом, сын мой, я тебе клянусь: если ты не останешься и не займешь подобающее тебе почетное место в этой Семье, ты перестанешь существовать.
На подобное он не рассчитывал. Худшего нельзя было и вообразить. Стать барзанном означало быть извергнутым из рода людского. Он предполагал, что она отречется от него… и в известной степени был готов к этому. Однако оказаться лишенным права на существование в любой части Иберы — быть, по сути дела, объявленным желанным объектом для всякого убийцы, грабителя и искателя трофеев, — и все потому, что он не склонился перед ее волей… Мысль эта ошеломляла. Он попытался представить себя меченым. Предметом охоты. Или бегущим за пределы Иберы, чтобы никогда не вернуться назад.
Насколько ему было известно, ни одна мать в истории Иберы никогда не объявляла своего сына барзанном. Подобное проклятие необратимо. После того как слово это будет произнесено вслух, он станет живым мертвецом — пока его не захватят и не убьют. А потом — если Имогена завершит последнюю часть своего проклятия — живым трупом.
Ри закрыл глаза, и девушка вновь появилась перед его мысленным взором. Он уже ощущал соленую пыль на губах, вдыхал морской воздух.
Обращенное к небу лицо его согревало вечернее солнце, и палуба покачивалась под ногами. Прислушавшись, он мог уловить ее сочный голос, хотя и не различал слов, которые она произносила. И теперь она удалялась от него с каждым новым вздохом, и тело его сгорало, жаждая ее. Ум его рвался к ней.
Но… барзанн.
Прежде он считал себя храбрым и неудержимым.
Я ошибался, понял Ри.
— Я останусь, — пообещал он Имогене, — и сделаю то, что ты велишь.
Корабль уже стоял в гавани, друзья ожидали, были погружены припасы. Теперь судно не выйдет в море; но если это все-таки произойдет, корабль отплывет без него.
Глава 20
Капитанская каюта, небольшая и удобная, была изысканно украшена, обставлена мебелью из редких и экзотических пород дерева, инкрустированной костью и полудрагоценными камнями, и задрапирована тончайшими шелками. Всюду поблескивало золото: небольшой идол — кот с глазами из драгоценных камней — гнул спину в углу письменного стола; с крючка из эбенового дерева на тяжелой, плотно сплетенной цепи свисал медальон; три перстня с печатками выглядывали из приоткрытой шкатулки. Бесконечные знаки процветания и успеха бросались в глаза, однако говорили много меньше, чем ряд книг, опрятно выстроившихся над постелью на полке: «Две сотни сказок Калины» в роскошном переплете покоились возле перевода «Философий и Медитаций» Уурпаталя; тут же выстроились жизнеописания Брейлера, Минон Драклес, Гахлена и Шотокара.
Окинув комнату опытным взглядом, Кейт сделала некоторые выводы; они наверняка встревожили бы капитана, если б тот мог догадаться о ее открытии. Она заключила, что он родом не из простой семьи… быть может, даже принадлежит к Семейству; что перед нею бунтарь — хорошо образованный враг привилегированного мира, к которому принадлежит по праву рождения; что он тщеславен и честолюбив и за отсутствием праведных занятий не гнушается иногда и пиратства.
— Я не могу допустить, чтобы мой корабельный мастер пребывал в подобном расстройстве, — говорил капитан, расхаживая по небольшому пространству перед креслом, в которое он усадил Кейт. Руки его были заложены за спину, пальцы переплетены, голова опущена. — В долгом путешествии этот человек жизненно необходим нам. Здесь, в море, приходится производить всякий ремонт… оснастки корабля, вещей экипажа…
Он пожал плечами.
— Иногда необходимо изготовить несколько предметов, требующихся в конкретной ситуации. И я не могу позволить, чтобы Хасмалю угрожали или тревожили — ни при каких обстоятельствах. Я не уверен в том, что ваши прежние взаимоотношения были…
Кейт подняла руку.
— Минуточку, капитан.
Тот остановился и поглядел на нее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53