Лесничий не обращал на попутчика никакого внимания и лишь иногда бормотал себе под нос. Оставалось наслаждаться дорогой и думать: что же такое случилось, и зачем Никита понадобился дедушке Акиму?
Проезжая по деревянному мосту через бурную незамерзающую речушку, Силантий очнулся и показал на черный бугор, круто возвышающийся над деревьями.
– Вон там эти охотнички и сгинули. Ружья хорошие были, а от самих мужиков ничего не осталось. Всю округу облазили по следу с собаками, но у берега след оборвался, как будто они в воздухе растворились. Белая Наста даже гадала на них по-всякому, но ничего у нее не получилось. Слышал краем уха, что потом она говорила про них, мол, нет городских охотников на наших землях и искать ни в коем случае их нельзя. А кто будет с Настой спорить? Себе дороже. Вон когда Сенька хвастался, что в ночь на Ивана Купалу на Черном Камне большую фигу белой краской намалюет. Граффити! – Дед сплюнул с явным и неодобрительным презрением к Сенькиному таланту и продолжил: – В фабзайке ничему хорошему не научат, только гадить да старшим хамить. Боярыня на Подворье его лично порола не один десяток раз, да, наверное, мало. Съездил оболтус в город, баллончиков накупил разных – в сарайке их еще с десяток до сих пор валяется. Наста тогда сразу сказала, что не будет Сеньке от глупой задумки ничего хорошего – не простит Черный Камень такого охальства. А он спорить, смеяться над ней, дурак, предрассудками назвал. И что? Утром пришел, трясется как припадочный, заикается, голова седая. И бегом к ведьминому дому. Прости, говорит, не прав был, сделай что-нибудь, а то помру скоро. Конечно, не помер, но с бабками нашими ну очень обходительным стал, а о том, что в ту ночь с ним случилось, так ничего и не рассказал. Я Насту спрашивал, что же там все-таки произошло, но она меня в один миг отшила. Не твое дело, говорит, Сенька сам виноват, а ты куда не надо не суйся – тебе же лучше будет. А я и не суюсь, зачем мне эти ведьмовские дела. У меня и своих хватает. Лес большой, да и хозяйство блюсти надо. А деревню сейчас не узнать, сильно изменилась. – Неожиданно Силантий резко сменил тему разговора. – Жилых домов осталось десятка четыре, а остальные просто стоят. В них летом приезжают наши из города или дачники. Некоторые дворы вообще заброшены, а жить-то ведь стало лучше, интереснее! Электростанцию свою поставили, тарелку спутниковую. Аким и Пашка Седов компьютеров для народа накупили, штуковин всяких. Ну скажи, когда у деревенского мужика по два холодильника в доме стояло? Да что там холодильник! Где ж это видано, что капусту механизмами шинкуют? Скоро вообще все обленятся с прогрессом своим. Много чего еще понаделали, впрочем, сам все увидишь.
Никите впервые стало интересно по-настоящему. Внутреннее чувство подсказывало, что простого возвращения в детство не будет. Скорее, навалится столько всего, что вряд ли придется с тоской глядеть на унылую полузаброшенную деревню и искать, чем бы заняться. На память пришли воспоминания о детских годах, и Басанов с удивлением понял, что он не может вспомнить ничего конкретного о жизни в деревне, словно там и не жил. Так, смутные отрывки, какие-то эпизоды, не связанные между собой. Такое впечатление бывает, когда спустя много времени пытаешься вспомнить единожды виденное старое неинтересное кино. Помнишь, что смотрел, а о чем, в памяти не зацепилось.
За следующим мостом показался небольшой хутор. Высокий забор, протянувшийся вдоль дороги, скрывал все, кроме трех высоких, крытых блестящей металлочерепицей крыш и ажурной сетки антенн. Даже сквозь глухую ограду чувствовался достаток и крепость хозяйства. Таких зажиточных хуторов Басанов не помнил. Раньше слово «хутор» у него ассоциировалось с развалившимся домом, редким перекошенным забором да парой отощавших коров, а здесь словно в другой мир попал.
Силантий остановил лошадь и ловко соскочил с саней. Затем быстро подбежал к калитке, махнув на ходу Никите рукой, мол, сиди.
– Влас! Мать твою, открывай! Ты что там, спишь, что ли? – Лесничий завопил во всю глотку: – Влас!
Заскрипела щеколда, но дверь не открылась. Зато сбоку от нее отворилось маленькое круглое оконце, мелькнуло широкое лицо, и глухой недовольный голос проворчал:
– Кого там нечистая несет?
– Да это я, Сила! – заорал в приоткрывшийся проем с энтузиазмом молодого панка дед. – Давай открывай, или мне здесь чурбаном до темна торчать? Влас!
Калитка приоткрылась, из-за нее выглянул взъерошенный мордатый мужик. Всем своим недовольным видом он показывал, что незваные посетители отвлекли его от самых важных и неотложных дел.
– Не ори, не глухой. Что на ночь глядя приехал? – Говоря, Влас смотрел не на Силантия, а за спину старика и вокруг. Разглядев сидящего в повозке человека, хуторянин недоуменно уставился на лесничего. – Кого это ты везешь?
– Везу внука Акимова, но я по другому делу. Ты в лес пока не ходи. Мне кажется, что Зверь вернулся, и пока я не проверю, пока не осмотрюсь – в лес ни ногой.
– А мне и не надо, но если что – позвони. Ну, бывай. – Нелюдимый хуторянин захлопнул калитку и со скрежетом замкнул оконце в воротах.
– Бирюк он и в Африке бирюк. – Взгромоздившись на сани, Силантий прокомментировал произошедшее. – Самое главное – предупредил, а завтра будем с этой тварью разбираться. Ну-у, пошла, родимая.
Лошадь тронулась с места, увозя Никиту и Силантия от негостеприимного двора. По торопливости животного Басанову показалось, что ей самой не хотелось задерживаться возле таких мест. Он ее понимал – хозяин-бирюк чувства приязни не вызывал.
Солнце заметно скатилось к закату. Удлинились тени и образовали на подтаявшем снегу странные темные узоры, похожие на иероглифы. Лошадка, фыркая легкими облачками пара, тянула сани по накатанной дороге. Всклокоченный возница, гордо выпятив торчащую пучком бороду, порывался рассказывать деревенские байки, но Никита засыпал. Мягкое покачивание затягивало в обрывочные сны, где красно-черные, похожие на гигантских однорогих кошек кентавры неслись стадами по ярко-зеленым полям, а красивые стройные женщины со странными глазами окружали их в стремительных зажигательных танцах. Так он проспал до самой деревни.
С раннего утра Аким Афанасьевич Басанов успел переделать множество важных, как казалось ему, дел. Вроде бы можно и порадоваться, но ближе к обеду на душе становилось все гаже и гаже. Где-то в подсознании мелькала мысль 6 главном и пока не сделанном деле. Даже обходя деревню, а так он это делал каждый день на протяжении двадцати с лишним лет с той поры, как его выбрали председателем поселкового совета, правитель деревни ловил себя на мысли, что упущено что-то очень важное. То, от чего зависит будущее всех жителей Ламбушки и его самого.
История деревни насчитывала несколько сотен лет. Небольшой населенный пункт в стороне от всего мира жил своею замкнутой жизнью. Ламбушку практически не коснулись ни войны, ни социальные катаклизмы, но все равно время над ней не остановилось. Половина дворов как-то незаметно опустела. Старики потихоньку умирали. Молодежь уезжала навстречу новой жизни, перспектива жить в угасающей деревне никого не прельщала. Казалось бы, что и Ламбушке уготована судьба множества таких же карельских деревушек, потерявших своих жителей и не представляющих интереса для остальных людей. Аким видел такие и каждый раз проводил аналогию со своим родным домом, что не прибавляло ему оптимизма. Но в судьбе Ламбушки имелся один момент, не учтенный ни историей, ни другими жизненными процессами. Именно здесь, в девственном лесу, прижавшемся к большому и чистому озеру, стояли Черные Камни – древнейшие реликты, которые могли влиять на окружающий мир. Проявлялось это по-разному. То нечисть из-за них какая-то полезет, то явления возникают непонятные, а иногда казалось, что сам мир в тех местах изменяется. Для надзора за этими землями и поселилась здесь семья Акимовых предков. Срубили деревню на берегу лесного озера, ламбы – на местном наречии, и стали рубежом перед Черными Камнями. Те истории, что дошли до нынешних времен, гласили, что ни о каком добровольном подвижничестве тогда и речи не велось. Просто в один прекрасный день тайным приказом Ивана Грозного сын опального боярина Басанова Алексей и несколько семей из крепостных крестьян со всем имуществом были тайно переселены в Олонецкий край. Они обосновались невдалеке от Камней как заслон от нечистой силы. Все мужчины-переселенцы дали клятву боярину на кресте и крови. В построенную деревню потянулись обитавшие в окрестных лесах вепсы и карелы. Те, кто смогли прижиться и не отступить при встрече с реальностью чужого мира. Они также приносили присягу на верность роду Басановых и вступали в ряды защитников земного мира. Сменяли в далеких столицах на престолах друг друга цари, гремели где-то кровопролитные войны, рушились в революционных вихрях старые устои, кардинально менялся окружающий мир, но все равно время от времени вылезала из леса нечисть, витал над Черными Камнями морок, и ламбушане делали то, чем занимались сто, двести, триста, пятьсот лет назад. Родовое умение, передаваемое из поколения в поколение и обогащенное новыми знаниями, приводило к временному успеху в вековой борьбе. Все понимали, что полной и окончательной победы не будет. Ведь это просто одна из сторон жизни, такая же, как дождь или половодье.
От чего-то надо закрываться зонтом, от чего-то – защищаться плотиной, а от чего-то не укроешься ни тем, ни другим, но все равно с этим живешь. Тайные знания бережно пестовались в каждом роду и передавались главами семей своим детям по достижении ими определенного возраста, дабы детская неразумность не привела к гибельным для окружающих последствиям. Магическая аура заповедного места оказывала влияние на развитие магических способностей. Наряду с основной жизненной целью у ламбушан возникала необходимость сбережения тайны здешних мест. Это и стало одной из причин постепенного угасания деревни. Родовые знания получали не все. Посвящение проходили только самые лучшие молодые люди, которым в будущем предстояло взять власть в роду. И оставаться в деревне. Не все оказались готовы к такой жертве. Для прочих, а их было большинство, путь к власти закрывался. Стремясь к новой жизни, уезжали парни и девки в город, выходили замуж или женились и оставались там. В родах начала нарушаться преемственность поколений, но менять устоявшийся возрастной ценз посвящения старейшины не хотели. Окружающий родные земли мир казался им страшным и непонятным. То ли дело жить по исконным заветам предков. Ламбушка, Черные Камни, сложившийся образ жизни – чего уж там менять... Не буди зверя, и он тебя не тронет – такой принцип исповедовали старейшины, старательно избегая излишнего общения с представителями других деревень и различными чиновниками из волостного и губернского центров.
Во второй половине двадцатого века в деревне молодежи почти не осталось. Старшее поколение продолжало вечную войну, но пополнение в строй бойцов не прибывало. Вот и приходилось старшим в родах различными способами собирать детей и внуков, приглашать людей со стороны и пытаться дать им хотя бы часть того умения, что терялось в городской жизни. Аким в средствах не стеснялся. Наладив доходный бизнес, глава басановского рода половину добытых денег тратил на возрождение Ламбушки. Уровень жизни сельчан в короткие сроки в десятки раз превысил столичный. Но дармоедов и бездельников здесь не было. Каждый житель обеспечивался работой, и платил за нее председатель лично. Тех же, кто пытался вести праздный образ жизни, из деревни изгоняли. За все время таких набралось всего несколько человек. Одним из талантов Акима Басанова стало умение расставлять людей на те места, где они могли принести наибольшую пользу, при этом не чувствуя себя ущемленными. Намаявшиеся в поисках лучшей жизни, бывшие сельчане начали потихоньку возвращаться домой.
Протянувшись вдоль берега четырьмя десятками дворов, деревня отгородилась от окружающего леса полями и огородами. Несколько хуторов маленькими крепостями стояли в лесу и у дорог, ведущих в Ламбушку. За пригорком с отдельно стоящей церквушкой расположились длинные вольеры зверофермы и протянувшийся вдоль опушки скотный двор. Каждый раз при виде родной деревни сердце Акима наполнялось чувством гордости. Но в этот день он испытывал другое.
Необъяснимая тревога болью сжимала сердце. Неизвестная беда затаилась в будущем, ее тень уже легла на аккуратные дома, ухоженные дворы и ничего не подозревающих людей.
В подтверждение тревожных мыслей навстречу Акиму выбежал Палыч, старейшина одного из подвластных Басанову родов – рода охотников. Звался он Сергеем Ращуповым, но односельчане называли его только по отчеству – Палыч. Крупный, под два метра ростом, с курчавой бородой, он напоминал дикого медведя, и, бывало, одного вида старого егеря хватало, чтобы приструнить какого-нибудь бестолкового браконьера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59