— И ты уверена, что сможешь проделать все это еще раз? — спросил я.
— Возможно. Не знаю. Ведь теперь вы начеку. Она на мгновение приблизилась ко мне. Я взглянул на кошелек. Ремешки, стягивающие его горловинку, оставались нетронутыми.
— Да, не удалось, — посочувствовал я ей.
— Ну почему же, — усмехнулась Тина и протянула мне на ладони все содержимое моего кошелька.
Я рассмеялся. Она перерезала донышко кошелька, и все монеты высыпались ей на ладонь. А пока я принимал у нее свои деньги, девушка второй рукой подала мне и уже срезанный кошелек.
— Да, вот почему рабыням и не позволяют брать в руки оружие, — покачал я головой.
Тина вернула Римму бритвенный нож. Мы искренне аплодировали ее способностям.
— Садись, — сказал я ей. — Ты действительно мастер своего дела.
— Спасибо, хозяин, — радостно ответила она и послушно опустилась на песок.
Да, эта девчонка оправдала мои ожидания.
— Турнок, дай ей вина, — распорядился я.
Матросы одобрительно загудели.
— Хорошо, капитан, — ответил Турнок, с опаской приближаясь к девушке. — А ну-ка, руки за голову! — скомандовал он, стоя рядом с ней с кувшином в руках. — И повернись ко мне спиной!
Девушка, хотя и с удивлением, повиновалась. Турнок быстро завязал ей руки тонким кожаным шнурком и, накинув пару петель на шею девушке, завязал конец ремешка у нее на запястьях.
— Ну вот, — прогудел Турнок, — теперь я буду чувствовать себя спокойно. И руки твои будут все время на виду.
Обезопасив себя таким образом, он запрокинул голову рабыни и, подняв кувшин, стал лить вино прямо в ее раскрытые губы.
Я обернулся к молодому матросу, тому самому, с красивым браслетом на руке:
— Отведи ее к частоколу и посади там где-нибудь на цепь.
— Да, капитан, — ответил он.
— И позаботься, чтобы ей там ночью было не слишком одиноко, — посоветовал я.
— Как это? — не понял парень.
— Мне кажется, ты произвел на нее впечатление, — пояснил я. — Постарайся, чтобы за ночь она в тебе не разочаровалась.
— Постараюсь, — расплылся матрос в улыбке. — Спасибо, капитан!
Тина бросила на меня благодарный взгляд и, обернувшись к парню, потянулась к его губам. Матрос подарил ей короткий поцелуй, и они исчезли в густой темноте у внутренней стены частокола.
Римм поднялся на ноги и широко зевнул. Он положил руку Каре на плечо и тоже увел ее от костра.
Матросы у костра продолжали прикладываться к кувшину с вином и вполголоса разговаривать.
Шира настолько осмелела, что позволила себе положить руку мне на плечо. Я постарался придать строгость своему взгляду и выразить им все, что хотел ей сказать. Она покорно уронила голову и отстранилась.
Мы долго беседовали с Турноком, стараясь предусмотреть все возможные варианты развития событий после моего ухода в лес и решить проблемы, связанные с обустройством жизни в лагере на время моего отсутствия.
Дрова в костре догорали, и часовые на постах успели смениться, а мы все не могли закончить разговор, боясь упустить что-нибудь важное.
Стояла глубокая ночь. Звезды ярко сверкали на черном горианском небе. Три взошедшие луны сейчас были особенно прекрасны. Матросы давно спали, расстелив на песке покрывала и укутавшись в плащи и накидки.
Воды реки с тихим мерным журчанием неторопливо катились мимо нашего погрузившегося в сон маленького лагеря, чтобы в двух сотнях пасангов отсюда влиться в бескрайнюю блистательную Тассу.
Лес продолжал жить своей ночной жизнью, и до наших ушей доносились крики птиц и рев слина, от которого кровь стыла в жилах. В такие мгновения было особенно приятно бросить взгляд на возвышающийся рядом черной громадой корпус «Терсефоры», под защитой которого я чувствовал себя в безопасности.
Вдруг от тени, отбрасываемой бортом корабля, отделилась небольшая тень, двинувшаяся по направлению ко мне. Вскоре на ней уже можно было различить короткую тунику рабыни, а еще через мгновение отблеск костра упал на металлический ошейник.
— Привет, Шира, — бросил я подошедшей девушке.
— В лесу вы заставили меня нести на себе мешок с товарами для обмена, — начала она. — После этого вы надели на меня наручники и отправили одну в самую чащу, где охотятся слины и пантеры. Женщины Вьерны нанесли мне множество оскорблений, меня высекли.
— Ты — рабыня, — пожал я плечами.
— Я вас ненавижу! — воскликнула Шира.
Я взглянул ей в лицо.
— Вы заставляете меня учиться готовить пищу, шить одежду и даже гладить! — продолжала она.
— Ты — рабыня, — повторил я.
— А сегодня вечером я вообще принуждена была прислуживать вам за ужином! — Она кипела от негодования. — Вы заставили меня служить вам как какую-нибудь рабыню из пага-таверны!
— Чей на тебе ошейник? — спросил я. Девушка молча отвернулась.
— Разве он не означает, что ты — моя рабыня?
Она сжала кулачки. Стояла такая тишина, что слышно было, как шумит вода в реке.
— Зачем вы купили меня? — не выдержала Шира.
— Чтобы ты помогла мне в осуществлении определенных планов, послужила, так сказать, орудием в достижении намеченной мной цели.
— И моя роль уже сыграна?
— Да.
— Значит, теперь вы снова можете продать меня? — прошептала она.
— Или убить, — добавил я.
— Да, или убить, если это доставит вам удовольствие.
— Правильно. Но я торговец и не люблю нести убытки. А за тебя я заплатил три монеты золотом и пять серебряных тарсков.
— Я не вещь! Не какое-нибудь животное! — закричала она.
— Вот именно, вещь. Ты — моя собственность. Как могло быть моей собственностью какое-нибудь животное. Ведь ты — рабыня.
— Да, я — рабыня! — разрыдалась она. — Рабыня! Рабыня!
Я не сделал попытки ее утешить: утешение — не для рабов.
— А на невольничьем рынке в Лидиусе, когда вы увидели меня прикованной цепями к металлическому штырю, — с вызовом спросила Шира, — вы тоже думали только о своих планах?
— Нет, — признался я.
Она дерзко взглянула мне в лицо.
— И твой поцелуй, когда я пробовал твои губы там же, на невольничьем рынке, тоже не оставил меня равнодушным, — добавил я.
— А в трюме, когда вы использовали меня после клеймения?
— Да, и это мне тоже понравилось.
— Так неужели все, что было между нами, ничего для вас не значит?
— Абсолютно.
— Ну, значит, я действительно всего лишь жалкая, ничтожная рабыня, — горестно заключила она.
— Совершенно верно, — подтвердил я.
Сейчас, в лунном свете и отблесках догорающего костра, Шира казалась особенно привлекательной. Прав был продававший ее на невольничьем рынке в Лидиусе владелец: она красива. И принадлежит мне.
— Сегодня вечером, — продолжала девушка, — я прикоснулась к вашему плечу. — Она низко опустила голову. — Вы не представляете, чего мне это стоило. Несколько ан я боролась сама с собой, но так и не смогла удержаться. Я прикоснулась к вам, но ваши глаза были такими чужими, такими холодными.
Я не ответил.
— Я больше не женщина-пантера. — Она подняла глаза и, к моему удивлению, добавила: — И не хочу ею быть.
Я молчал.
— Там, в трюме, вы научили меня, что такое быть настоящей женщиной. — Она снова уронила голову. — Вы заглянули в самые далекие тайники моего тела, моей души, не оставив ничего, что могло бы принадлежать мне, кроме разве что моей покорности.
— Женщине в ошейнике и не позволяется иметь ничего своего, — ответил я.
Она злобно взглянула на меня.
— А тебя разве еще не пора заковывать в цепи на ночь? — спросил я.
— Пора, — раздраженно ответила она. — Самое время!
Я заметил в песке у ее ног длинную черную цепь от наручников.
— Я позову кого-нибудь из матросов. Он позаботится о тебе ночью.
— Я прикоснулась к вам сегодня вечером, а ваши глаза были такими чужими, такими холодными, — пробормотала Шира. Она перевела взгляд на черную цепь у своих ног, наполовину закрытую песком. — Ваши глаза были такими чужими, — едва слышно повторила она.
— Я позову тебе кого-нибудь, — пообещал я.
— Хозяин!
Я был поражен. Шира впервые назвала меня так. Это слово слишком тяжело слетало с ее губ.
Да, ошейник, с которым она не расставалась в течение нескольких последних дней, сделал свое дело. Думаю, в трюме «Терсефоры» я лишь помог ей понять значение этой стягивающей ее горло узкой полоски металла. Теперь понимание это все глубже проникало в ее сознание, пронизывало все ее существо.
Как, должно быть, тяжело быть женщиной, подумалось мне.
Гориане утверждают, что в каждой женщине уживаются одновременно два начала — свободной спутницы, гордой и прекрасной, стремящейся к возвышенным отношениям со своим избранником, и рабыни, ищущей себе хозяина. Но это лишь, так сказать, внешние проявления; в постели же, как утверждают те же знатоки, каждая женщина, будь то свободная или рабыня, жаждет обрести своего хозяина. Она страстно желает отдать себя мужчине полностью, без остатка, подчиниться ему так, как подчиняется рабыня. Но, поскольку лишь рабыня не только способна, но и обязана проявлять полнейшую покорность своему хозяину, как в редкие минуты слияния двух сердец, так и в течение всего остального времени, считается, что лишь ей суждено испытывать безграничную радость единения с мужчиной и даровать то же ощущение и ему — радость, которой лишена свободная женщина.
Однако подобные размышления сейчас меня мало занимали.
Я снова перевел взгляд на стоящую передо мной Ширу. Пусть она будет первой красавицей на Горе, но она — всего лишь рабыня.
— Пожалуйста, хозяин, — пробормотала девушка, — посадите меня на цепь сами.
— Как продвигаются твои занятия? — Я имел в виду уроки, которые ей давала Кара, обучая ее основам того, что должна уметь каждая рабыня.
— Посадите меня на цепь своей рукой, — взмолилась она, словно не слыша моего вопроса.
— Как твои занятия? Успехи есть? — спросил я, не обращая внимания на ее мольбы.
— Есть. — Шира обреченно уронила голову, понимая, что я сознательно обхожу интересующую ее тему. — Но иногда я чувствую себя очень неуклюжей. Здесь зачастую требуется настоящее мастерство, умение, приобретенное с детства. Научиться этому в зрелом возрасте довольно трудно.
— Трудно это или легко — научиться придется.
— Да, хозяин, я знаю.
— Учись.
— Да, хозяин.
Я отвернулся, собираясь уйти.
— Пожалейте меня! — воскликнула она. — Останьтесь со мной на эту ночь!
Я посмотрел на нее и медленно покачал головой.
— Нет!
Она бросилась ко мне, подняла кулачки. Я перехватил ее руки.
— Ненавижу тебя! Ненавижу! — разрыдалась она.
Я отпустил ее запястья. Шира поднесла руки к дрожащим губам; в глазах ее стояли слезы.
— Ты поставил на мне рабское клеймо! Надел на меня ошейник! — срывающимся голосом бросала она мне в лицо. — Я ненавижу тебя! Ненавижу!
— Успокойся, рабыня, — сказал я ей. — Хватит! И вдруг во всем ее облике появился какой-то дерзкий вызов. Она расправила плечи.
— Посади меня на цепь сам!
— Нет, — покачал я головой.
— Используй меня или отдай меня своим матросам!
Я внимательно посмотрел на нее. Она отступила на шаг, напуганная собственной дерзостью. Я шагнул к ней. Она продолжала смотреть мне в глаза, смотреть так, как смотрит горианский рабовладелец, покупая себе новую рабыню.
Я резко ударил ее ладонью по губам, отбросив ей голову назад.
Она на мгновение отшатнулась, то тут же снова с дерзким упрямством приблизилась ко мне. Глаза ее пылали, из разбитой губы сочилась кровь.
Я сорвал с волос Ширы шерстяную ленту, и они широкой густой волной рассыпались у нее по плечам. Затем я толкнул ее перед собой и нагнулся за наручниками, соединенными длинной черной цепью, наполовину скрытой песком.
— Нет! — закричала она.
Я снова толкнул ее, уже сильнее, и она упала в темноту, под брезентовый навес, натянутый над кормой «Терсефоры». Здесь я рывком поставил ее на колени и надел на нее наручники.
Она оставалась неподвижной.
Я опустился на песок рядом с ней и, протянув руку, коснулся ее подбородка. В темноте мне не было видно ее глаз, но я почувствовал, как она повернулась ко мне, и оттуда, из темноты, послышались сдавленные всхлипы. Внезапно мокрые от слез раскрытые губы словно сами собой мягко коснулись моей ладони и оставили на ней легкий поцелуй. Я почувствовал струящиеся по моей руке волосы.
— Будь добрым со мной, — прошептала она.
Я рассмеялся, стараясь, чтобы смех звучал не слишком резко.
Она застонала; я услышал, как зазвенели ее цепи.
— Пожалей меня!
— Молчи, рабыня, — приказал я.
— Да, хозяин, — прошептала она.
Я прижал ее губы к своим. Провел ладонью по ее телу и почувствовал, как оно послушно, неудержимо подалось мне навстречу. Дыхание ее стало тяжелым и глубоким. Я осторожно, как это умеет делать только понимающий в рабынях толк горианский мужчина, притронулся к ее груди. Соски постепенно отвердели и напряглись от приливающей к ним крови. Я легко коснулся их губами и, почувствовав дрожь, пробежавшую по податливому телу девушки, нежно поцеловал их.
— Из тебя получится отличная рабыня, — сказал я, — сильная и чувственная.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54