— Я предпочла бы обойтись без этого, дядя, — сообщила ему Сенедра с грустной улыбкой. — Мне сейчас не до праздников.
— Жизнь не кончается, Сенедра, — ласково убеждал ее Вэрен. — Пир, хоть и скучный, хоть и во дворце, может отвлечь тебя от жизненных тягот и трагедий. — Он пристально посмотрел на Сенедру. — К тому же, если тебя не будет, Хонеты, Хорбиты и Ворды такого наговорят по поводу твоего отсутствия…
Сенедра быстро подняла голову, глаза ее заблестели.
— И то правда, — промолвила она. — Но дело еще и в том, что мне нечего надеть.
— Да здесь во дворце несколько шкафов с твоими нарядами, Сенедра, — напомнил ей император.
— Да, конечно, я и забыла. Ну что ж, дядя, буду счастлива поприсутствовать.
Она действительно выглядела таковой, когда, одетая в кремовое бархатное бальное платье, с сияющей короной на огненных кудрях, вошла в танцевальный зал под руку со своим мужем, королем Ривским. Гарион, одетый в позаимствованный голубой камзол, который заметно жал в плечах, отнесся к мероприятию безо всякого энтузиазма. Как глава другого государства, находящийся с визитом, он был обязан выстоять по меньшей мере час рядом с императором в танцевальном зале, произнося пустые дежурные фразы в ответ на вежливые речи многочисленных Хорбитов, Вордов, Ранитов и Боурунов, а также их жен, зачастую достаточно легкомысленных. Бросалось в глаза отсутствие Хонетов.
Ближе к концу этой бесконечной церемонии графиня Лизелль, блистая своими цвета светлого меда волосами, в бледно-лиловом парчовом платье, подошла к Гариону под руку с принцем Халдоном.
— Держитесь, ваше величество, — тихо сказала она Гариону, присев в реверансе. — Даже такие мероприятия не бесконечны, хотя может казаться и наоборот.
— Благодарю вас, Лизелль, — сухо ответил он.
После того как поток желающих засвидетельствовать свое почтение иссяк, Гарион, стараясь держаться предельно учтивым, слонялся среди гостей, устав слушать одно и то же: «В Тол-Хонете никогда не бывает снега».
В конце этого бала при свечах оркестр арендийских музыкантов стал нудно выводить весь репертуар мелодий праздничных песнопений, общих для всех королевств Запада. Их лютни, виолы, арфы, флейты и гобои создавали практически неслышный фон для болтовни императорских гостей.
— Я пригласил госпожу Альдиму, чтобы она спела нам сегодня, — обратился Вэрен к узкому кругу Хорбитов. — Ее голос должен был стать апофеозом празднеств. К несчастью, из-за погоды она побоялась выйти из дома. Я понимаю ее: она очень бережливо относится к своему голосу.
— И хорошо, что так о нем заботится, — сказала женщина из Ранитов, стоявшая рядом с Гарионом, своему спутнику. — Начать с того, что у нее не такой уж и великолепный голос, к тому же время его не пощадило — все эти годы Альдима поет по кабакам.
— Что за Ирастайд без песни?! — обратился к гостям Вэрен. — Может быть, кто-нибудь из прекрасных дам порадует нас одной-двумя песнями?
Дородная боурунская женщина средних лет тут же откликнулась на предложение императора и в сопровождении оркестра попыталась исполнить популярную песню, однако ей не удавалось одолеть высокие ноты этой партии. Когда она с раскрасневшимся лицом, запыхавшаяся, закончила выступление, раздались жидкие аплодисменты, длившиеся секунд пять. Потом гости вернулись к болтовне.
И тогда музыканты заиграли арендийскую песню, настолько старинную, что ее зарождение терялось во тьме веков. Как и большинство арендийских вокальных произведений, она была грустной, начиналась в минорном ключе с затейливого водопада звуков на лютне. На подходе к главной теме вступила виола, потом к ней присоединился сочный контральто. Постепенно этот голос заставил погрузиться в молчание доселе неугомонных гостей. Гарион был поражен. Это, стоя недалеко от оркестра, графиня Лизелль присоединилась к музыке. У нее был очаровательный голос — густой, завораживающий, обволакивающий, как мед. Гости, находившиеся поблизости, отпрянули из уважения к этому голосу, давая ему место. И вдруг, к удивлению Гариона, Сенедра вступила в этот круг и встала рядом с драснийкой, облаченной в бледно-лиловую парчу. Когда флейта взяла на себя ведущую партию, хрупкая ривская королева подняла голову и присоединила свой голос к голосу Лизелль. Без особых усилий ее голос стал взбираться вверх в унисон с флейтой, настолько идеально подходя по высоте и окраске к ее звучанию, что трудно было различить, где звук инструмента, а где — голос Сенедры. Однако в ее пении явственно слышался отзвук глубокой печали, и Гарион почувствовал, как к горлу подкатил комок, а на глаза навернулись слезы. Несмотря на праздничную обстановку вокруг, было очевидно, что Сенедра ни на мгновение не расстается со своей болью, укоренившейся в ее сердце, и никакое веселье не может рассеять этой боли или даже отвлечь от нее.
Пение закончилось, и раздался шквал аплодисментов.
— Еще! — неистовствовали гости. — Повторить!
Уступая требованиям публики и вдохновленные аплодисментами, музыканты заиграли начало той же самой старинной песни. И вновь лютня рассыпалась тем же хватающим за сердце каскадом аккордов, но на сей раз, когда виола подвела Лизелль к главной теме, зазвучал и третий голос — голос, который Гарион знал так хорошо, что ему и не требовалось взглянуть, кто же это поет.
Полгара, одетая в темно-синий бархат, отделанный серебром, также вступила в освещенный круг, где стояли Лизелль и Сенедра. У нее был богатый и ровный голос под стать голосу графини, но в нем чувствовалось горе, превосходившее по силе даже трагедию Сенедры, — горе человека, навсегда потерявшего родину.
Затем, когда голос Сенедры и звук флейты стали восходить к высоким нотам, Полгара присоединилась к ним. Сложившееся созвучие вовсе не походило на традиционное для всех королевств Запада. Арендийские музыканты с глазами, полными слез, подлаживались под эти античные звуки, воссоздавая мелодию не слыханную здесь тысячи лет.
Когда только затихли звуки этой славной мелодий, установилось благоговейное молчание. А потом собравшиеся разразились овацией. Когда Полгара стала уводить обеих женщин из освещенного золотистым светом круга, многие при этом не скрывали слез.
Белгарат, необычно величественный в тяжелой толнедрийской мантии и с большим, наполненным до краев серебряным бокалом в руке, преградил путь Полгаре. В глазах его застыло удивление.
— В чем дело, отец? — спросила Полгара.
Он без слов поцеловал дочь в лоб и вручил ей бокал.
— Дорогая Полгара, зачем оживлять то, что умерло, что не существует уже многие века?
Полгара гордо подняла голову.
— Память о Во-Вокуне не умрет во мне, пока я живу, отец. Я ношу ее в своем сердце и буду носить всегда. Я вечно помню тот некогда славный, светлый город, город смелых и благородных людей, город, которому этот приземленный мир, где мы живем, позволил исчезнуть.
— Ты так искренне переживаешь это, Полгара? — с волнением в голосе спросил он.
— Да, отец, переживаю, и так, что словами этого не выразить, так что… — Она не договорила, неуверенно пожала плечами, а затем величественной походкой вышла из зала.
После банкета Гарион с Сенедрой сделали в танце несколько кругов по залу, но больше из приличия, чем из желания.
— Когда это Полгара прониклась таким чувством к вокунским арендийцам? — спросила Сенедра во время танца.
— Она ведь в молодости какое-то время жила в Во-Вокуне, — ответил Гарион.
— Видимо, она полюбила город, людей.
— Я думала, у меня сердце разорвется от ее пения.
— И я, — тихо сказал Гарион. — Она много настрадалась в жизни, но, я полагаю, разрушение Во-Вокуна было для нее величайшим потрясением. Она не простила деду, что он не пришел на помощь городу, когда астурийцы разрушали его.
Сенедра вздохнула.
— В мире так много горя и несправедливости.
— Но есть и надежда, по-моему, — тихо заметил Гарион.
— Очень мало. — Она снова вздохнула. Потом злорадная улыбка промелькнула у нее на лице. — А эта песня выбила из колеи всех здешних дам, и еще как.
— Не показывай своего торжества на публике, дорогая, — попытался Гарион ласково укротить Сенедру. — Это не принято.
— Дядя Вэрен разве не сказал, что я здесь — почетная гостья?
— Сказал, ну и что?
— Тогда, считай, это мой вечер, — решительно произнесла она, гордо вскинув голову. — Хочу — торжествую, хочу — злорадствую.
Когда Гарион с Сенедрой вернулись в апартаменты, выделенные императором ривскому королю и его спутникам, они застали дожидавшегося их Шелка. Стоя у огня, он грел руки. Глаза его хитро бегали, взгляд выражал некоторое беспокойство. Маленький драсниец с головы до ног был словно вывалян в зловонной грязи и мусоре.
— Где Вэрен? — спросил он, как только Гарион и Сенедра вошли в освещенную свечами гостиную.
— Что ты делал, принц Хелдар? — поинтересовалась Сенедра, морща нос от нестерпимого запаха, издаваемого одеждой Шелка.
— Прятался, — ответил тот. — В куче мусора. Я думаю, нам очень скоро захочется покинуть Тол-Хонет.
Белгарат прищурил глаза.
— Чем же ты занимался, Шелк? — требовательно спросил он. — И где ты пропадал пару дней?
— И тут, и там, — уклончиво ответил Шелк. — А сейчас мне хотелось бы отмыться.
— Я думаю, ты не знаешь, что происходит с семьями Хонетов? — спросил Гарион.
— А что такое? — заинтересовался Белгарат.
— Во второй половине дня я был у Вэрена, когда пришел лорд Морин с докладом. Хонеты умирают один за другим. Человек восемь — десять за пару дней, по последним данным.
— Двенадцать, если быть точным, — поправил его Шелк.
Белгарат обернулся к маленькому человечку с крысиным лицом.
— Неплохо было бы пояснить, — сказал он.
— Люди умирают, — пожав плечами, промолвил Шелк. — Обычное дело.
— Им помогают в этом?
— Возможно, чуть-чуть.
— И ты один из тех, кто оказывает такую помощь?
— Разве я стану этим заниматься?
Лицо Белгарата потемнело.
— Мне нужна вся правда, принц Хелдар.
Шелк артистично развел руки в стороны.
— Что такое правда, мой старый друг? Может ли человек сказать, что есть правда?
— Не будем заниматься философией, Шелк. Это ты устроил резню среди Хонетов?
— Что значит «резню»? Это слово отдает дикой жестокостью. А я горжусь своей утонченностью.
— Так ты убивал людей?
— Ну, если вы ставите вопрос таким образом… — На лице Шелка появилась обида.
— Неужели двенадцать человек? — недоверчиво спросил Дарник.
— Есть еще один, который вряд ли выживет, — сообщил драсниец. — Меня прервали, но я успел достаточно над ним поработать.
— Так я все еще жду ответа, Шелк, — мрачно произнес Белгарат.
Маленький человечек поморщился от запахов, исходивших от его одежды.
— Мы с Бертой были добрыми друзьями, — произнес он, пожав плечами, и этим ограничился, будто сказано все, что требовалось.
— А разве она как-то раз не пыталась убить тебя? — недоверчиво спросил Дарник.
— А-а, это пустяки. Это по делу, ничего личного тут не было.
— Неужели в попытке убийства не было ничего личного?
— Конечно нет. Я влез в дело, которым она занималась. Ну а у нее было соглашение с туллским послом, вот и…
— Ладно, не уходи от дела, Шелк, — прервал его Белгарат.
Глаза его собеседника сделались серьезными.
— Берта — это была та еще женщина, — стал рассказывать Шелк. — Красивая, одаренная. И исключительно честная. Я просто обожал ее. Можно даже сказать, почти любил, по-особому любил. И тот факт, что нашлись люди, зарезавшие ее на улице, глубоко задел меня. И я сделал то, что счел нужным.
— Несмотря на всю важность нашего дела? — спросил Белгарат с лицом мрачнее тучи. — Ты забросил все и занялся частными расправами.
— Есть кое-какие вещи, которым нельзя давать сходить с рук, Белгарат. Тут уж вопрос принципов. Мы не прощаем убийства драснийских разведчиков. Нельзя, чтобы люди начали верить во вседозволенность. Кстати, в первую ночь я старался, чтобы все выглядело естественно.
— Естественно? — удивился Дарник. — Как можно, чтобы убийство выглядело естественным?
— Дарник, пожалуйста, не говори таких грубых слов — «убийство».
— Он душил несчастных их же собственными подушками в постелях, — пояснил Гарион.
— И еще один почти случайно выпал из окна, — добавил Шелк. — С приличной высоты и на железную ограду.
Дарника передернуло.
— В позапрошлую ночь мне удалось посетить пяток деятелей, но избранный метод требовал много времени, поэтому в прошлую ночь я действовал проще. А с бароном Келбором у нас вышло нечто вроде беседы. Это был человек, отдавший приказ об убийстве Берты. Мы так славно поговорили с ним, прежде чем он ушел от нас.
— Дом Келбора охраняется как никакой другой в Тол-Хонете, — заметила Сенедра. — Как же тебе удалось проникнуть туда?
— По ночам люди редко смотрят вверх, особенно в снежную погоду. Я и пошел по крышам. Кстати, Келбор дал мне весьма полезную информацию. Судя по всему, на Берту их навел какой-то маллореец.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60