Тем более что никаких оснований для подобной любви у него нет. Поэтому я намерен продолжать следить за обоими, хотя и сознаю, что мы нуждаемся в них обоих, чтобы противостоять манти.
– И то слава богу! – буркнул Пьер.
– На том и поладим, – умиротворенно сказал Сен-Жюст, но туг же откинулся в кресле и, бросив на Председателя еще один острый взгляд, спросил: – Ну а теперь, когда мы утрясли военные вопросы, могу я узнать: ты всерьез вознамерился довести до конца эту затею с девальвацией и бюджетным секвестром?
– Да, – не колеблясь, ответил Пьер и, не дав Сен-Жюсту открыть рта для возражений, продолжил: – Дело рискованное, это я понимаю, но нам необходимо привести нашу экономику хотя бы к некоему подобию порядка. Это не менее важно, чем улучшение состояния флота и военные успехи. И, черт возьми, именно ради экономического подъема я и взялся за эту паскудную работенку!
В голосе Пьера неожиданно прозвучала такая страсть, что Сен-Жюст моргнул. Шеф БГБ, возможно, лучше кого бы то ни было знал, как угнетала Роба Пьера неспособность покончить с экономическими неурядицами. А ведь, по правде сказать, именно неизбежность близкого финансового краха сделала Сен-Жюста соратником Пьера. Оскар считал своей обязанностью поддерживать власть, обеспечивающую стабильность и единство Народной Республики. По большому счету его волновало не то, кто руководит государством, а то, как им руководят, а поскольку Законодатели справлялись с этой задачей плохо, их следовало устранить.
Таким образом, Сен-Жюст находил вполне естественным интерес Пьера к экономическим проблемам, но вот желание предпринять практические шаги по их решению именно сейчас внушало озабоченность. Проведение масштабных реформ в нескольких сферах одновременно чревато одновременным возникновением множества очагов самовозгорания. А главное, сама природа спонтанного возмущения делала такие очаги крайне неприятными для Госбезопасности, ибо их невозможно выявить, пока не вспыхнет огонь.
– В том, что экономикой нужно заниматься вплотную, сомнений нет, – сказал он с обычным вкрадчивым спокойствием. – Весь вопрос в том, подходящее ли сейчас время? Разве нам мало эксперимента с МакКвин и реформой военного управления?
– Именно МакКвин и сделала это время наиболее подходящим, – резко ответил Пьер. – Расправившись с Уравнителями, она дала нам возможность действовать без оглядки на возможные протесты радикально настроенных маргиналов.
«А заодно, Оскар, – добавил он про себя, – позволила под шумок избавиться на всякий случай и от тех „умеренных“ диссидентов, которые мешали нам своей болтовней».
– Радикалам, – это уже было сказано вслух, – стало ясно, чем закончатся для них попытки свергнуть Комитет, а общество в целом получило наглядное свидетельство поддержки существующей власти со стороны военных. Даже если МакКвин и мечтает о захвате власти, народ об этом не догадывается. Народ пребывает в убеждении, – Пьер усмехнулся, – что если мы прикажем ей перебить еще миллион человек, она возьмет под козырек и откроет огонь. Помимо того, умеренные и колеблющиеся жители Нового Парижа получили хороший урок: они усвоили, что во время мятежа гибнут не только мятежники, но и зеваки, да и вообще все, случайно оказавшиеся поблизости. Им вряд ли захочется оказаться там, где будут подавлять очередное восстание, и того, кто начнет подбивать народ к бунту, скорее всего, сволокут за шкирку в ближайшее управление БГБ. Таким образом, именно сейчас, когда радикалы разгромлены, а толпа напугана, мы можем заняться реформированием экономики, не слишком опасаясь негативной реакции народа.
– Ход твоих рассуждений мне ясен, – кивнул Сен-Жюст. – Возможно, ты прав и время сейчас не самое худшее. Так или иначе, реформы необходимы, но не будет ли девальвация, проведенная одновременно с урезанием социальных расходов, слишком тяжким ударом?
– Радости от этого мало, но лучше выпить горькую микстуру разом, чем цедить ее глоточками, – возразил Пьер. – Инфляция довела до краха старый режим, но при нас она не только не снизилась, но даже возросла, подрывая межзвездную торговлю, которую мы еще ведем в Силезии и с соларианцами. Насколько я понимаю, у нас только две возможности: национализация всех средств производства в соответствии с докосмической тоталитарной моделью – или поэтапный переход к свободному рынку. Пытаясь сохранить нынешний половинчатый социализм с государственным регулированием даже частной мелочной торговли, мы сами роем себе могилу.
– С этим не поспоришь, – согласился Сен-Жюст.
– По-моему, – продолжил Пьер, – всем уже ясно, что при нас бюрократы справляются с экономикой ничуть не лучше, чем при Законодателях. Учитывая их убогие достижения в этой сфере, мне как-то не хочется расширять их полномочия. Таким образом, остается свободный рынок, а рынок может функционировать лишь при наличии стабильной валюты, платежеспособного спроса и стимулов, побуждающих население работать и зарабатывать. В отношении последнего пункта положение на внешних планетах несколько получше, чем на самом Хевене, в частности там процент долистов никогда не поднимался до здешнего уровня, – но с началом войны трудовые ресурсы стали пополняться даже выходцами из привыкших обходиться пособием жителей Нового Парижа. Проведя девальвацию и урезав БЖП, мы вынудим многих бездельников заняться общественно полезным трудом в гражданской сфере. Время, по-моему, самое подходящее. Не стану утверждать, что этот шаг не будет рискованным. Я был бы рад провести экономическую реформу, не рискуя, но понятия не имею, как такой фокус провернуть.
– Хорошо, – вздохнул Сен-Жюст. – Звучит все убедительно, наверное, ты прав. Просто… если все обернется не так, как хочется, расхлебывать эту кашу придется мне. Мы играем с огнем, Роб, и я обязан подумать о том, хватит ли у меня пожарных, чтобы залить его, если он все-таки вспыхнет.
– Понимаю, тебе и так несладко, а я наваливаю на тебя дополнительное бремя, – признал Пьер. – Рад бы обойтись без этого, да не знаю как. В утешение могу сказать лишь одно: по прогнозам аналитиков, нам надо продержаться двенадцать-восемнадцать месяцев: после этого начнут ощущаться первые плоды реформ, и всем полегчает. Таким образом, если МакКвин, с одной стороны, хоть чуточку улучшит положение на фронтах, с другой, по-прежнему останется пугалом для толпы, а ты будешь держать все происходящее под неусыпным контролем, мы добьемся успеха.
– А если не добьемся? – спокойно спросил Сен-Жюст.
– А не добьемся, так в конечном счете проиграем войну, – ответил Пьер столь же невозмутимо, хотя его взгляд на мгновение сделался отрешенным. – Что, надо полагать, станет концом и для меня, и для тебя, и для Комитета. Но знаешь, Оскар, возможно, не такая уж это трагедия. Во всяком случае, мы получим по заслугам. Мы пришли к власти во имя спасения Республики, но если нам не удастся улучшить положение, значит, переворот был совершен напрасно и вся пролитая нами кровь – море крови! – пролилась зря. Кому же держать за это ответ, если не нам с тобой?
Сен-Жюст молча смотрел на Председателя: по мере того как затягивалась война и осложнялась ситуация, Пьер становился все более задумчивым и пессимистичным, – но такое он услышал от него впервые. Шеф БГБ был потрясен, но, как понял он спустя мгновение, не так сильно, как можно было ожидать. То ли он подсознательно ожидал чего-то подобного, то ли просто понимал, что выбора давно уже нет: с Пьером Сен-Жюст был повязан намертво. И дело не в клятвах – он присягал и Законодателям, которых с легкостью предал. Просто Пьер оказался единственным, кому хватило мужества взять на себя всю чудовищную полноту ответственности за попытку спасти Республику.
«Вспомни, – сказал себе Сен-Жюст, – разве до переворота Пьера не называли безумцем, разве всё, чего ему удалось добиться, не казалось тогда пустыми мечтаниями? Если кто-то и способен найти выход из нынешнего положения, так это Роб Пьер. Ну, а если он не сможет…»
Об этом Сен-Жюст решил не думать.
– Ладно, Роб, – сухо сказал он, кивнув сидевшему за столом Председателю, – может, тебе это и безразлично, но я постараюсь, чтобы все не закончилось для нас так плачевно.
ГЛАВА 29
– Гражданин адмирал, поступил приказ с «Саламис», – доложил гражданин лейтенант Фрейзер. – Вам и гражданину комиссару Хонекеру надлежит явиться на борт флагмана через двадцать пять минут. Гражданин адмирал Жискар предлагает также взять с собой начальника штаба и операциониста эскадры.
– Спасибо, Гаррисон.
Покосившись на Эверарда Хонекера, гражданин вице-адмирал Лестер Турвиль полез за пазуху и извлек из внутреннего кармана сигару. С треском содрав обертку, он снова перевел взгляд на Фрейзера.
– Будьте добры, передайте гражданину капитану Хьюиту, что мы с гражданином комиссаром Хонекером покидаем корабль. А моему рулевому сообщите, что мне потребуется бот.
– Есть, гражданин адмирал!
Фрейзер заговорил в микрофон внутренней связи, а Турвиль перевел взгляд на дежурного старшину.
– Гражданин Ханли, не сочтите за труд передать гражданину капитану Богдановичу и гражданке коммандеру Форейкер, что мы с гражданином комиссаром будем ждать их у шлюпочного причала номер два, куда им следует незамедлительно прибыть.
– Есть, гражданин адмирал.
Кивнув старшине, Турвиль взял сигару в рот, зажег, раскурил, вынул, выпустил в направлении воздухоочистителя идеальное колечко, подкрутил свирепо топорщившийся ус и снова посмотрел на Хонекера.
– Вы готовы, гражданин комиссар?
– Пожалуй, да.
Бок о бок они зашагали к палубному лифту «Графа Тилли». Следом тянулся шлейф ароматного дыма.
Пропустив Хонекера вперед, Турвиль вошел в лифт, набрал код шлюпочной палубы и прислонился к стенке, задумчиво постукивая по бедру пальцами правой руки.
– Почему бы тебе не раскочегаривать эту штуковину в мое отсутствие? – проворчал Хонекер.
Турвиль ухмыльнулся. Народный комиссар постоянно бурчал по поводу сигарного дыма. Для него и Турвиля это стало привычной шуткой, хотя в присутствии посторонних они себе ничего подобного не позволяли. В глазах окружающих отношения между командиром и комиссаром должны были оставаться сугубо официальными. Особенно в том положении, в котором они находились последние девять месяцев.
– Должен же я покурить перед тем, как предстану перед начальством, – благодушно ответил Турвиль.
На самом деле он сожалел о том, что сделал курение частью своего имиджа, и подозревал, что Хонекер об этом догадывается. Современная медицина свела на нет отрицательные последствия курения для здоровья, однако тяга к никотину сохранялась, а постоянно сыпавшийся на мундир пепел, мягко говоря, раздражал.
– Должен, конечно же, должен, – хмыкнул Хонекер.
Улыбка Турвиля осветилась дружеской симпатией, которую он тщательно скрывал от посторонних глаз. Особенно в нынешних обстоятельствах. Уцелевший при пожаре не станет чиркать спичкой рядом с топливным резервуаром, даже если уверен в отсутствии протечек.
Эта мысль заставила Турвиля ухмыльнуться: пожалуй, проверка герметичности топливного резервуара с помощью спички была бы гораздо безопаснее того фортеля, который он в свое время выкинул. По правде сказать, вице-адмиралу до сих пор не верилось, что он сделал это и остался жив. Возражать члену Комитета общественного спасения – безразлично, по какому вопросу, – считалось равносильным самоубийству. Другое дело, что члены Комитета тоже смертны, и судьба устроила так, что гражданка Рэнсом отправилась на тот свет, не успев осуществить свои намерения в отношении гражданина Турвиля.
Вспомнив о Корделии Рэнсом, вице-адмирал почувствовал, как лоб его покрывается испариной. Это подлая сука провоцировала его, всячески добиваясь, чтобы он проявил неуважение к власти. В ту пору Турвиль еще не осознавал всей силы ее ненависти к флоту как таковому, однако чувствовал, что она упорно побуждает его к какому-то опрометчивому шагу, который дал бы повод для расправы. Реальной же побудительной причиной для такой расправы являлся совершенно непозволительный, с ее точки зрения, образ мыслей Турвиля: по глубокому убеждению Рэнсом, офицер, видевший в противниках людей, а не червей, которых надо безжалостно уничтожать всеми возможными средствами, не заслуживал ни доверия, ни жизни.
И ведь сука добилась своего, ей удалось-таки спровоцировать его на протест… однако он до сих пор жив, а она нет. Ее гибель не была делом его рук, но и проливать по ней крокодиловы слезы во время бесчисленных «бесед» с сотрудниками БГБ Турвиль не стал. Очевидная неискренность могла только навредить. Правда, насколько он мог судить, Рэнсом никого не успела проинформировать о своих намерениях, но люди вроде Сен-Жюста должны были понимать, что она приказала ему сопровождать ее к Аиду, а потом к Хевену не для того, чтобы по окончании путешествия одарить страстным поцелуем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109
– И то слава богу! – буркнул Пьер.
– На том и поладим, – умиротворенно сказал Сен-Жюст, но туг же откинулся в кресле и, бросив на Председателя еще один острый взгляд, спросил: – Ну а теперь, когда мы утрясли военные вопросы, могу я узнать: ты всерьез вознамерился довести до конца эту затею с девальвацией и бюджетным секвестром?
– Да, – не колеблясь, ответил Пьер и, не дав Сен-Жюсту открыть рта для возражений, продолжил: – Дело рискованное, это я понимаю, но нам необходимо привести нашу экономику хотя бы к некоему подобию порядка. Это не менее важно, чем улучшение состояния флота и военные успехи. И, черт возьми, именно ради экономического подъема я и взялся за эту паскудную работенку!
В голосе Пьера неожиданно прозвучала такая страсть, что Сен-Жюст моргнул. Шеф БГБ, возможно, лучше кого бы то ни было знал, как угнетала Роба Пьера неспособность покончить с экономическими неурядицами. А ведь, по правде сказать, именно неизбежность близкого финансового краха сделала Сен-Жюста соратником Пьера. Оскар считал своей обязанностью поддерживать власть, обеспечивающую стабильность и единство Народной Республики. По большому счету его волновало не то, кто руководит государством, а то, как им руководят, а поскольку Законодатели справлялись с этой задачей плохо, их следовало устранить.
Таким образом, Сен-Жюст находил вполне естественным интерес Пьера к экономическим проблемам, но вот желание предпринять практические шаги по их решению именно сейчас внушало озабоченность. Проведение масштабных реформ в нескольких сферах одновременно чревато одновременным возникновением множества очагов самовозгорания. А главное, сама природа спонтанного возмущения делала такие очаги крайне неприятными для Госбезопасности, ибо их невозможно выявить, пока не вспыхнет огонь.
– В том, что экономикой нужно заниматься вплотную, сомнений нет, – сказал он с обычным вкрадчивым спокойствием. – Весь вопрос в том, подходящее ли сейчас время? Разве нам мало эксперимента с МакКвин и реформой военного управления?
– Именно МакКвин и сделала это время наиболее подходящим, – резко ответил Пьер. – Расправившись с Уравнителями, она дала нам возможность действовать без оглядки на возможные протесты радикально настроенных маргиналов.
«А заодно, Оскар, – добавил он про себя, – позволила под шумок избавиться на всякий случай и от тех „умеренных“ диссидентов, которые мешали нам своей болтовней».
– Радикалам, – это уже было сказано вслух, – стало ясно, чем закончатся для них попытки свергнуть Комитет, а общество в целом получило наглядное свидетельство поддержки существующей власти со стороны военных. Даже если МакКвин и мечтает о захвате власти, народ об этом не догадывается. Народ пребывает в убеждении, – Пьер усмехнулся, – что если мы прикажем ей перебить еще миллион человек, она возьмет под козырек и откроет огонь. Помимо того, умеренные и колеблющиеся жители Нового Парижа получили хороший урок: они усвоили, что во время мятежа гибнут не только мятежники, но и зеваки, да и вообще все, случайно оказавшиеся поблизости. Им вряд ли захочется оказаться там, где будут подавлять очередное восстание, и того, кто начнет подбивать народ к бунту, скорее всего, сволокут за шкирку в ближайшее управление БГБ. Таким образом, именно сейчас, когда радикалы разгромлены, а толпа напугана, мы можем заняться реформированием экономики, не слишком опасаясь негативной реакции народа.
– Ход твоих рассуждений мне ясен, – кивнул Сен-Жюст. – Возможно, ты прав и время сейчас не самое худшее. Так или иначе, реформы необходимы, но не будет ли девальвация, проведенная одновременно с урезанием социальных расходов, слишком тяжким ударом?
– Радости от этого мало, но лучше выпить горькую микстуру разом, чем цедить ее глоточками, – возразил Пьер. – Инфляция довела до краха старый режим, но при нас она не только не снизилась, но даже возросла, подрывая межзвездную торговлю, которую мы еще ведем в Силезии и с соларианцами. Насколько я понимаю, у нас только две возможности: национализация всех средств производства в соответствии с докосмической тоталитарной моделью – или поэтапный переход к свободному рынку. Пытаясь сохранить нынешний половинчатый социализм с государственным регулированием даже частной мелочной торговли, мы сами роем себе могилу.
– С этим не поспоришь, – согласился Сен-Жюст.
– По-моему, – продолжил Пьер, – всем уже ясно, что при нас бюрократы справляются с экономикой ничуть не лучше, чем при Законодателях. Учитывая их убогие достижения в этой сфере, мне как-то не хочется расширять их полномочия. Таким образом, остается свободный рынок, а рынок может функционировать лишь при наличии стабильной валюты, платежеспособного спроса и стимулов, побуждающих население работать и зарабатывать. В отношении последнего пункта положение на внешних планетах несколько получше, чем на самом Хевене, в частности там процент долистов никогда не поднимался до здешнего уровня, – но с началом войны трудовые ресурсы стали пополняться даже выходцами из привыкших обходиться пособием жителей Нового Парижа. Проведя девальвацию и урезав БЖП, мы вынудим многих бездельников заняться общественно полезным трудом в гражданской сфере. Время, по-моему, самое подходящее. Не стану утверждать, что этот шаг не будет рискованным. Я был бы рад провести экономическую реформу, не рискуя, но понятия не имею, как такой фокус провернуть.
– Хорошо, – вздохнул Сен-Жюст. – Звучит все убедительно, наверное, ты прав. Просто… если все обернется не так, как хочется, расхлебывать эту кашу придется мне. Мы играем с огнем, Роб, и я обязан подумать о том, хватит ли у меня пожарных, чтобы залить его, если он все-таки вспыхнет.
– Понимаю, тебе и так несладко, а я наваливаю на тебя дополнительное бремя, – признал Пьер. – Рад бы обойтись без этого, да не знаю как. В утешение могу сказать лишь одно: по прогнозам аналитиков, нам надо продержаться двенадцать-восемнадцать месяцев: после этого начнут ощущаться первые плоды реформ, и всем полегчает. Таким образом, если МакКвин, с одной стороны, хоть чуточку улучшит положение на фронтах, с другой, по-прежнему останется пугалом для толпы, а ты будешь держать все происходящее под неусыпным контролем, мы добьемся успеха.
– А если не добьемся? – спокойно спросил Сен-Жюст.
– А не добьемся, так в конечном счете проиграем войну, – ответил Пьер столь же невозмутимо, хотя его взгляд на мгновение сделался отрешенным. – Что, надо полагать, станет концом и для меня, и для тебя, и для Комитета. Но знаешь, Оскар, возможно, не такая уж это трагедия. Во всяком случае, мы получим по заслугам. Мы пришли к власти во имя спасения Республики, но если нам не удастся улучшить положение, значит, переворот был совершен напрасно и вся пролитая нами кровь – море крови! – пролилась зря. Кому же держать за это ответ, если не нам с тобой?
Сен-Жюст молча смотрел на Председателя: по мере того как затягивалась война и осложнялась ситуация, Пьер становился все более задумчивым и пессимистичным, – но такое он услышал от него впервые. Шеф БГБ был потрясен, но, как понял он спустя мгновение, не так сильно, как можно было ожидать. То ли он подсознательно ожидал чего-то подобного, то ли просто понимал, что выбора давно уже нет: с Пьером Сен-Жюст был повязан намертво. И дело не в клятвах – он присягал и Законодателям, которых с легкостью предал. Просто Пьер оказался единственным, кому хватило мужества взять на себя всю чудовищную полноту ответственности за попытку спасти Республику.
«Вспомни, – сказал себе Сен-Жюст, – разве до переворота Пьера не называли безумцем, разве всё, чего ему удалось добиться, не казалось тогда пустыми мечтаниями? Если кто-то и способен найти выход из нынешнего положения, так это Роб Пьер. Ну, а если он не сможет…»
Об этом Сен-Жюст решил не думать.
– Ладно, Роб, – сухо сказал он, кивнув сидевшему за столом Председателю, – может, тебе это и безразлично, но я постараюсь, чтобы все не закончилось для нас так плачевно.
ГЛАВА 29
– Гражданин адмирал, поступил приказ с «Саламис», – доложил гражданин лейтенант Фрейзер. – Вам и гражданину комиссару Хонекеру надлежит явиться на борт флагмана через двадцать пять минут. Гражданин адмирал Жискар предлагает также взять с собой начальника штаба и операциониста эскадры.
– Спасибо, Гаррисон.
Покосившись на Эверарда Хонекера, гражданин вице-адмирал Лестер Турвиль полез за пазуху и извлек из внутреннего кармана сигару. С треском содрав обертку, он снова перевел взгляд на Фрейзера.
– Будьте добры, передайте гражданину капитану Хьюиту, что мы с гражданином комиссаром Хонекером покидаем корабль. А моему рулевому сообщите, что мне потребуется бот.
– Есть, гражданин адмирал!
Фрейзер заговорил в микрофон внутренней связи, а Турвиль перевел взгляд на дежурного старшину.
– Гражданин Ханли, не сочтите за труд передать гражданину капитану Богдановичу и гражданке коммандеру Форейкер, что мы с гражданином комиссаром будем ждать их у шлюпочного причала номер два, куда им следует незамедлительно прибыть.
– Есть, гражданин адмирал.
Кивнув старшине, Турвиль взял сигару в рот, зажег, раскурил, вынул, выпустил в направлении воздухоочистителя идеальное колечко, подкрутил свирепо топорщившийся ус и снова посмотрел на Хонекера.
– Вы готовы, гражданин комиссар?
– Пожалуй, да.
Бок о бок они зашагали к палубному лифту «Графа Тилли». Следом тянулся шлейф ароматного дыма.
Пропустив Хонекера вперед, Турвиль вошел в лифт, набрал код шлюпочной палубы и прислонился к стенке, задумчиво постукивая по бедру пальцами правой руки.
– Почему бы тебе не раскочегаривать эту штуковину в мое отсутствие? – проворчал Хонекер.
Турвиль ухмыльнулся. Народный комиссар постоянно бурчал по поводу сигарного дыма. Для него и Турвиля это стало привычной шуткой, хотя в присутствии посторонних они себе ничего подобного не позволяли. В глазах окружающих отношения между командиром и комиссаром должны были оставаться сугубо официальными. Особенно в том положении, в котором они находились последние девять месяцев.
– Должен же я покурить перед тем, как предстану перед начальством, – благодушно ответил Турвиль.
На самом деле он сожалел о том, что сделал курение частью своего имиджа, и подозревал, что Хонекер об этом догадывается. Современная медицина свела на нет отрицательные последствия курения для здоровья, однако тяга к никотину сохранялась, а постоянно сыпавшийся на мундир пепел, мягко говоря, раздражал.
– Должен, конечно же, должен, – хмыкнул Хонекер.
Улыбка Турвиля осветилась дружеской симпатией, которую он тщательно скрывал от посторонних глаз. Особенно в нынешних обстоятельствах. Уцелевший при пожаре не станет чиркать спичкой рядом с топливным резервуаром, даже если уверен в отсутствии протечек.
Эта мысль заставила Турвиля ухмыльнуться: пожалуй, проверка герметичности топливного резервуара с помощью спички была бы гораздо безопаснее того фортеля, который он в свое время выкинул. По правде сказать, вице-адмиралу до сих пор не верилось, что он сделал это и остался жив. Возражать члену Комитета общественного спасения – безразлично, по какому вопросу, – считалось равносильным самоубийству. Другое дело, что члены Комитета тоже смертны, и судьба устроила так, что гражданка Рэнсом отправилась на тот свет, не успев осуществить свои намерения в отношении гражданина Турвиля.
Вспомнив о Корделии Рэнсом, вице-адмирал почувствовал, как лоб его покрывается испариной. Это подлая сука провоцировала его, всячески добиваясь, чтобы он проявил неуважение к власти. В ту пору Турвиль еще не осознавал всей силы ее ненависти к флоту как таковому, однако чувствовал, что она упорно побуждает его к какому-то опрометчивому шагу, который дал бы повод для расправы. Реальной же побудительной причиной для такой расправы являлся совершенно непозволительный, с ее точки зрения, образ мыслей Турвиля: по глубокому убеждению Рэнсом, офицер, видевший в противниках людей, а не червей, которых надо безжалостно уничтожать всеми возможными средствами, не заслуживал ни доверия, ни жизни.
И ведь сука добилась своего, ей удалось-таки спровоцировать его на протест… однако он до сих пор жив, а она нет. Ее гибель не была делом его рук, но и проливать по ней крокодиловы слезы во время бесчисленных «бесед» с сотрудниками БГБ Турвиль не стал. Очевидная неискренность могла только навредить. Правда, насколько он мог судить, Рэнсом никого не успела проинформировать о своих намерениях, но люди вроде Сен-Жюста должны были понимать, что она приказала ему сопровождать ее к Аиду, а потом к Хевену не для того, чтобы по окончании путешествия одарить страстным поцелуем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109