Солнце взошло на западе, моря выплеснулись из чаш своих, и ни одного камня не осталось на камне. Но чему мы научились, братья? Полюбили друг друга? Обратились к Всемогущему? Нет. Мы уткнулись носами в грязь и роемся в ней, ища золото и серебро. Мы предаемся похоти, и мы деремся, мы ненавидим, и мы убиваем.
— А почему? Почему? — загремел он. — Да потому, что мы люди. Грешные жадные люди. Но не сегодня, братья. Мы стоим здесь, и солнце льет на нас Божий свет и тепло, и мы познаем мир и покой. Мы познаем Любовь. А завтра я построю себе церковь на этом лугу, и в ней будут освящены любовь и мир дня сего, будут посеяны в ней, точно семена. И те из вас, кто хочет, чтобы Божья любовь пребывала в этой общине, придет ко мне сюда, принесет доски и молотки, гвозди и пилы, и мы построим церковь любви. А теперь помолимся.
Толпа упала на колени, и Пастырь благословил ее. Он продлил молчание более минуты, а затем возгласил:
— Встаньте, братья мои. Откормленный телец ждет вас. И забавы и веселье для всех. Встаньте и будьте счастливы! Встаньте и смейтесь!
Толпа повалила к шатрам и столам на козлах. Дети помчались вниз по склону к качелям и мокрой глине по берегам ручья. Пастырь спускался среди толпы и принял кувшин с водой из рук женщины, торговавшей пирогами. Он сделал несколько глубоких глотков.
— Ты хорошо говорил, — раздался голос, и, обернувшись, Пастырь увидел высокого мужчину с серебрящимися сединой волосами по плечи и седеющей бородой. Шляпа с плоскими полями, черная длиннополая куртка и два пистолета в кобурах на его бедрах.
— Благодарю тебя, брат. Проснулось ли в тебе желание покаяться?
— Ты заставил меня глубоко задуматься. Уповаю, что это послужит началом.
— Воистину! У тебя здесь ферма?
— Нет. Я остановился здесь в пути. Удачи тебе с твоей церковью!
И он скрылся в толпе.
— Это Иерусалимец, — сказала продавщица пирогов. — Он вчера убил одного. Говорят, он приехал покончить с лихими людьми.
— Мне отмщение, говорит Господь. Но не надо разговоров об убийствах и смертях, сестра. Отрежь-ка мне кусок вот этого пирога!
14
Шэнноу наблюдал за состязанием на пистолетах с интересом. Двадцать два участника выстроились шеренгой по краю ровной площадки и стреляли по мишеням с расстояния в тридцать шагов. Мало-помалу число их сократилось до трех. Одним был Клем Стейнер. Стреляли они по глиняным тарелкам, которые подбрасывали высоко в воздух мальчишки, стоявшие справа от площадки. Победителем стал Стейнер и получил свой приз — сто обменных монет — из рук Эдрика Скейса. Толпа начала расходиться, но тут раздался громкий голос Скейса:
— Сегодня здесь среди нас находится легендарный человек, возможно, один из самых метких стрелков на континенте. Дамы и господа — Йон Шэнноу, Иерусалимец!
В толпе послышались приветственные хлопки. Шэнноу стоял молча, стараясь подавить нарастающий гнев.
— Подойдите сюда, менхир Шэнноу, — позвал Скейс, и Шэнноу подошел к площадке. — Победитель нашего состязания Клемент Стейнер полагает, что заслужит свой приз, только если одержит верх над самыми искусными соперниками. А потому он возвращает приз, чтобы помериться искусством с Иерусалимцем. Толпа одобрительно взревела.
— Вы принимаете вызов, Йон Шэнноу? Шэнноу кивнул, снял куртку и шляпу, повесил их на жердяную ограду площадки, а потом достал пистолеты и проверил их. Стейнер встал рядом.
— Вот теперь они увидят настоящую стрельбу! — сказал молодой человек и вытащил пистолет. — Предпочтешь начать первым? — Шэнноу покачал головой. — Ну ладно. Бросай, малый! — крикнул Стейнер, и в воздух взвилась большая тарелка. Вслед за треском выстрела она разлетелась на черепки в верхней точке своего полета. Шэнноу взвел курок и кивнул мальчику. Взлетела новая тарелка, и пуля Шэнноу раздробила ее. Тарелки одна за другой разбивались вдребезги, пока Иерусалимец наконец не сказал:
— Так может продолжаться до вечера, малый. Попробуй две.
Глаза Стейнера сощурились.
Рядом с первым мальчиком встал второй, и воздух прочертили две тарелки. Стейнер разбил первую, но вторая разбилась от удара о землю.
Шэнноу занял его место, и обе тарелки рассыпались осколками.
— Четыре! — крикнул он. Толпа замерла, глядя, как к двум мальчикам подходят еще два. Шэнноу взвел курки обоих пистолетов и сделал глубокий вдох. Потом кивнул мальчику, и следом за тарелками взметнулись его пистолеты. Выстрелы раскатились громом, и три тарелки разбились в начале дуги. Четвертая уже падала, как камень, когда ее настигла четвертая пуля. Под оглушительные аплодисменты Шэнноу поклонился толпе, перезарядил пистолеты и убрал их в кобуры. Надел куртку и шляпу. И взял у Скейса свой приз.
Скейс улыбнулся.
— Мне жаль, мистер Шэнноу, что вам это особого удовольствия не доставило, но никто тут не забудет вашего искусства.
— Монеты будут не лишними, — сказал Шэнноу и обернулся к Стейнеру. — По-моему, нам следует поделить приз, — предложил он. — Ведь ты много ради него потрудился.
— Оставь себе! — огрызнулся Стейнер. — Ты его выиграл. Но это еще не доказывает, что ты лучше. Это нам еще предстоит решить.
— Решать нечего, менхир Стейнер. Я могу разбить больше тарелок, но вы успеваете выхватить пистолет и метко выстрелить много быстрее.
— Ты знаешь, о чем я, Шэнноу. О том, чтобы как мужчина с мужчиной.
— Даже и не думай об этом, — посоветовал Иерусалимец.
Почти наступила полночь, когда Брум наконец позволил Бет уйти из «Веселого паломника». Утренний праздник затянулся до вечера, и Брум не хотел закрывать харчевню, пока в нее еще могли заглянуть припозднившиеся гуляки. О детях Бет не беспокоилась — Мэри, конечно, отвела Сэмюэля в фургон и покормила его ужином — но ей было жаль, что вечер она провела не с ними. Они растут так быстро! Она прошла по темному тротуару и сделала три шага через улицу. Из глубокой тени дома появился человек и преградил ей путь. К нему присоединились еще двое.
— Ну-ну, — сказал первый, чье лицо было укрыто от лунных лучей полями шляпы. — Да никак это потаскушка, которая прикончила беднягу Томаса.
— Его прикончила собственная дурость, — возразила она.
— Н-да? Но ты-то предупредила Иерусалимца, скажешь, нет? Так сразу к нему и побежала? Спишь с ним, сука?
Кулак Бет врезался ему в подбородок, и он зашатался. А она ударила его левой и сбила с ног. Он попытался подняться, но она добавила ему ногой под подбородок.
— Еще вопросы? — спросила она и пошла дальше, однако на нее прыгнул другой и прижал ее руки к бокам. Она попыталась вывернуться, ударить его коленом, но третий ухватил ее за ноги, и она повисла в воздухе.
Они потащили ее в проулок.
— Вот поглядим, чем ты такая особенная! — пробурчал один.
— Я бы воздержался, — произнес мужской голос, и нападавшие уронили Бет на землю. Она вскочила и увидела, что посреди мостовой стоит Пастырь.
— Не суй свой паршивый нос не в свое дело, — заорал один, а второй вытащил пистолет.
— Мне не нравится смотреть, как кто-то из братьев так обращается с достойной женщиной, — сказал Пастырь. — И мне не нравится, когда в меня целятся из пистолетов. Это невежливо. Идите-ка с миром.
— Думаешь, я тебя не прикончу? — спросил пистолетчик. — Раз ты ходишь в черном балахоне и бормочешь про Бога? Да ты мразь, и ничего больше. Мразь!
— Я просто человек. А люди не ведут себя, как вы. Только тупейшие животные ведут себя так. Вы грязь. Вредные твари! Вам не место в обществе цивилизованных людей.
— Ну, хватит! — крикнул его противник, вскидывая пистолет и держа большой палец на спуске. Рука Пастыря появилась из складок одеяния, и его пистолет оглушительно рявкнул. Пуля ударила в грудь пистолетчика с такой силой, что опрокинула его, и тут же вторая пуля размозжила ему череп.
— Господи Иисусе! — ахнул его товарищ.
— Поздновато для молитв, — сказал Пастырь. — Ну-ка подойди, покажи свое лицо. — Тот, спотыкаясь, подошел. Пастырь поднял руку, снял с него шляпу, так что на его лицо упал лунный луч. — Завтра придешь на луг и будешь помогать мне строить мою церковь. Не так ли, брат? — Дуло пистолета прижалось к его подбородку.
— Как скажете, Пастырь.
— Отлично. А теперь убери труп. Нельзя, чтобы утром его здесь увидели дети.
Он подошел к Бет. — Как вы себя чувствуете, сестра?
— Не очень, — ответила Бет.
— Я провожу вас до дома.
— В этом нет необходимости.
— Разумеется. Но это удовольствие. Он взял ее под руку, и они направились к шатровому поселку.
— Я думала, ваш Бог не одобряет убийства, — сказала Бет.
— Воистину так, сестра. Но именно убийство. В Библии много говорится про то, как убивают, о бойнях и резне. Господь понимает, что среди грешных людей всегда будет литься кровь. Как сказано у Екклезиаста: «Всему свое время, и время всякой веши под солнцем. Время рождаться, и время умирать; время насаждать, и время вырывать посаженное. Время убивать, и время врачевать…» Там говорится еще много. Чудеснейшие слова!
— Вы прекрасно говорите. Пастырь. Но я рада, что вы и стреляете прекрасно.
— У меня была большая практика, сестра.
— Называйте меня Бет. Братьев у меня нет и не было. А вас есть имя?
— Достаточно Пастыря. Мне нравится имя Бет, оно красиво. Вы замужем?
— Была. Шон умер в пути. Но со мной мои дети. Думаю, они сейчас спят… или им плохо придется!
Они прошли между шатрами и фургонами к ее стоянке. Костер еле теплился, дети спали у колес, завернувшись в одеяла. Волы паслись на соседнем лугу вместе с другими. Бет подбросила топлива в костер.
— Не выпьете со мной чаю, Пастырь? Я не ложусь без чашечки.
— Благодарю вас, — сказал он и сел к костру, скрестив ноги. Бет вскипятила воду, положила в нее трав и сахара и налила две глиняные кружки.
— Вы приехали издалека? — спросила она, прихлебывая чай.
— Очень. Я слышал, как Бог призывает меня, и ответил на зов. Ну а вы? Куда вы направляетесь?
— Останусь в долине. Арендую землю у менхира Скейса. Заведу хозяйство. У меня есть зерно для посева и разные нужные вещи.
— Тяжелая работа для одинокой женщины!
— Одинокой я недолго останусь. Пастырь. Это не для меня.
— Да, я вижу, — ответил он без малейшего смущения. — Кстати, где столь очаровательная молодая мать усвоила элементы хука левой? Великолепный удар всем весом!
— Мой муж Шон был кулачным бойцом. Он научил меня этому… и многому другому.
— Ему выпала большая удача, Бет.
— Он умер, Пастырь.
— Многие мужчины живут долго, но им не выпадает встретить женщину, такую, как вы. Вот они, по-моему, неудачники. А теперь я должен пожелать вам доброй ночи. — Он встал и поклонился.
— Приходите еще, Пастырь. Вы будете всегда кстати.
— Очень приятно знать это. Надеюсь, мы будем видеть вас в нашей церкви.
— Только, если у вас поют гимны. Я люблю петь.
— Мы подыщем какие-нибудь гимны специально для вас, — сказал он и скрылся среди ночных теней.
Бет еще посидела возле угасающего костра. Пастырь был очень сильным и поразительно красивым, с чудесными огненными волосами и обаятельной улыбкой. Но что-то в нем ее смущало, и она задумалась, стараясь понять причину этого тревожного ощущения. Физически она находила его привлекательным, но была в нем какая-то сжатость, какое-то напряжение, которые настораживали. Ее мысли обратились к Йону Шэнноу. Похожи… и все-таки нет! Как гром и молния. Обоим знакомы внутренние грозы. Но Шэнноу сознает свою темную сторону. А вот Пастырь? В этом она уверена не была.
Бет сняла длинную шерстяную юбку, белую блузку и вымылась холодной водой. Потом надела ночную рубашку до пят и завернулась в одеяло. Ее рука скользнула под подушку, сжала рукоятку пистолета…
И она уснула.
За ночь убили двоих и изнасиловали женщину на задворках игорного дома в восточной части городка. Шэнноу сидел молча в углу длинной залы, пил баркеровку и слушал разговоры. Одного, напавшего на женщину, убил Пастырь, а вот второе убийство оставалось загадкой, хотя было известно, что застреленный выиграл много монет в карнат в заведении человека по фамилии Веббер.
Шэнноу все это видел прежде и не раз: шулера, воры, грабители обосновывались в общинах, где не поддерживался закон. Когда же честные люди хоть чему-то научатся? В Долине Паломника около двух тысяч жителей, и преступников среди них набралось бы не больше сотни. Тем не менее разбойники расхаживают по городку, как хозяева, и порядочные его жители расступаются перед ними. Он угрюмо уставился в темную глубину кувшина перед собой, испытывая соблазн очистить городок от проказы, взять приступом крепость нечестивцев и искоренить зло. Но нет!
"Я больше не вскрываю нарывы», — вот что он сказал Борису Хеймуту. И это была правда. Человек не способен беспредельно терпеть, что его чураются и презирают. Вначале всегда красивые слова и обещания; «Помогите нам, мистер Шэнноу!», «Вы нужны нам, мистер Шэнноу», «Отличная работа, мистер Шэнноу», «Уж теперь они подожмут хвосты, сэр!» А потом… «Неужели такая кровожадность необходима, мистер Шэнноу?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37