А кто его послал, это Карелла понял еще до того, как вскрыл конверт.
К листку бумаги была пришпилена напечатанная на машинке записка. Вот что она гласила:
Дорогой Стив!
Это, чтобы тебе было легче разобраться.
С искренним приветом
Сэнсон
P.S. Чуть позже.
Пришпиленный к записке листок бумаги был фотокопией страницы из книги, которую Глухой настоятельно рекомендовал детективу внимательно прочитать. Вот ее содержание:
"Я страшусь взрыва, — произнес Тайкона. — Я страшусь, что топот ног преждевременно разбудит землю. Страшусь, что голоса множества людей разгневают спящего бога дождя, и он в ярости разверзнет хляби небесные до того, как будет побежден страх. Я страшусь, что невозможно будет обуздать ярость толпы.
— Я разделяю твой жуткий страх, сын мой, — сказал Окино. — Но ведь Равнина огромна, ее нельзя окружить стеной.
Она вместит любую толпу, какой бы колоссальной она ни была. Потому-то и выбрали наши предки эту Равнину для ежегодных весенних священных празднеств."
— Я знаю, ты не читал эту книгу, — сказал Карелла Брауну. — Ее первая глава — это все, что он рекомендовал прочитать...
— Наш местный друг-библиотекарь, — усмехнулся Браун.
— Там описываются весенние празднества, в этой главе.
И он говорит, что там...
— Кто это тебе говорит? — поинтересовался Браун. — Глухой или сочинитель?
Он шел по снежно-водяному месиву от станции подземки до участка и промочил ноги. Мать говорила ему, что если промочить ноги, то можно схватить простуду.
У него сейчас не было озноба, он чувствовал только сырость в ботинках. И это его раздражало. А когда он был раздражен, то рычал, как медведь. Но на Кареллу не порычишь, и он довольствовался тем, что рычал на свои отсыревшие ботинки, промокшие ноги и скверную погоду, которой заканчивался март. Надо же случиться такой слякоти!
— Сочинитель, — ответил Карелла. — Артуро Ривера.
— Так что он говорит?
— Говорит, что толпа собирается на огромной открытой равнине, окаймленной горами...
— Но ведь в нашем городе и в помине нет гор, — возразил Браун.
— Знаю. Это же другая планета.
— Другая планета? Гм. Иногда мне кажется, что другая планета — это наш город.
— Ты знаешь, что я думаю? А не привлекает ли он наше внимание к толпе? — рассуждал Карелла. — Большому скоплению людей?
— Ты о Глухом говоришь?
— Да. Устами Риверы.
— Так, значит, ты полагаешь, он замышляет преступление с использованием толпы.
— Да. На каком-то открытом пространстве, — развивал свою мысль Карелла. — Огромная равнина. Что это, по-твоему?
— В нашем городе нет равнин, — отрезал Браун. Промокшие ноги раздражали его все больше и больше. Как было бы хорошо, если бы в его шкафчике нашлась пара чистых носков. — А причем здесь взрыв?
— Он страшится взрыва.
— Кто, Глухой?
— Нет-нет...
— Кто же тогда? Ривера?
— Нет. Тот парень, Тайкона.
— Прочти вслух этот абзац, пожалуйста, — попросил Браун.
Карелла прокашлялся и начал читать:
«Я страшусь взрыва, — произнес Тайкона. — Я страшусь, что топот ног преждевременно разбудит землю. Страшусь, что голоса множества людей разгневают спящего бога дождя, и он в ярости разверзнет хляби небесные до того, как будет побежден страх. Я страшусь, что невозможно будет обуздать ярость толпы».
— Он страшится взрыва, потому что соберется большая толпа. Так?
— Да. Большое скопление людей.
— Следовательно, все, что от нас требуется, — найти эту толпу.
— Весь наш проклятый город — огромная толпа, — сказал Карелла.
— Найти большую толпу, — стоял на своем Браун. — А потом помешать ему сделать то, что он замыслил сделать с толпой.
— Да, — мрачно согласился Карелла.
— Никто не говорит, что в этом легко разобраться, — продолжал Браун.
— Он сам так сказал.
— Нет, Стив. Он сказал легче, а не легко. С ним никогда не было легко. Какой у тебя размер носков?
* * *
— Не спорю, у вас безупречная квалификация, — говорил Глухой. — Но вы женщина — вот в чем проблема.
— Уж не женоненавистник ли вы? — спросила Глория.
— Дело в том, что я никогда не видел мусорщика женского пола.
— Что общего между мусором и хорошим водителем?
Хороший я водитель или не хороший? Вы знали, что я женщина, когда приглашали меня на собеседование. Я прихожу в воскресенье в девять утра, когда все порядочные люди молятся в церкви. Господи! А вы мне говорите...
— Я не такую женщину ожидал увидеть, — прервал ее Глухой.
Он действительно не ожидал, что к нему придет 32-летняя блондинка с глазами цвета морских водорослей, ростом примерно 175 см. Она была одета в костюм с джемпером, на ногах туфли-лодочки на высоких каблуках. Высокая, стройная, крепкая. Они сидели на диване в его гостиной, выходившей окнами в Гровер-Парк и на небо, покрытое тучами, мрачными, как оружейная сталь... Что за жуткая весна у нас в этом году, подумал он. Прямо как в Англии!
— А какую женщину вы ожидали увидеть? — спросила Глория, удивленно подняв бровь и делая ударение на том же слове.
— Мужеподобную, — ответил он. — Такую, которая смогла бы при необходимости сойти за мужчину. Я, конечно, должен был бы попросить вас описать себя, когда мы разговаривали по телефону, но по закону при приеме на работу это, кажется, не принято, — прибавил он с очаровательной улыбкой.
Куча дерьма, подумала Глория.
Но ей была нужна работа.
— Мужеподобная особа, да? — спросила она.
— Особа, которая могла бы сойти за водителя грузовика, — поправил он. — Туша, а не изысканная красотка...
— Спасибо, — проговорила она.
— С короткой стрижкой...
— Я могу остричь волосы.
— Да, но за оставшиеся шесть дней вы не наберете двадцать килограммов.
— Когда это произойдет?
— Четвертого апреля.
— В субботу, — уточнила она и кивнула головой.
— Как это вы высчитали?
— Я умею делать этот трюк в уме, — ответила она.
— Какой трюк? — его интерес вспыхнул, как порох.
— Вы говорите мне любую дату, а я вам скажу, на какой день недели она приходится.
— Как это вам удается?
— Секрет, — ответила Глория, улыбаясь. — У вас есть календарь?
— Да.
— Принесите его.
— Сейчас, — произнес он. Подошел к письменному столу, выдвинул большой ящик и вынул из него переплетенный в кожу календарь-записную книжку. Не открывая его, сказал:
— Рождество. Двадцать пятое декабря.
— Нет уж, — отказалась она. — Дайте что-нибудь потруднее.
— Прежде всего Рождество.
— В этом году?
— Разумеется.
— Оно придется на пятницу. Проверьте.
Он проверил.
— Правильно, пятница, — подтвердил он. — А теперь семнадцатое мая. Следующего года.
— Проще простого, — засмеялась она. — Понедельник.
Он проверил. Все правильно.
— У вас есть календарь-альманах? — спросила Глория.
— Нет.
— Плохо. Я могла бы сказать вам, на какой день недели пришлось бы выбранное вами число по григорианскому календарю.
— Как это у вас получается, — поинтересовался он.
— А я получу работу?
— Глория, — сказал он, — поверьте мне, все, что вы рассказали мне о себе...
— Сущая правда, — заверила Глория. — Я вожу машину с двенадцати лет, зарабатывать этим себе на жизнь начала с шестнадцати. В работе ни у кого нет таких верных рук и таких стальных нервов, как у меня. Я проведу машину сквозь игольное ушко даже с одним закрытым глазом. Я вожу гоночные автомобили и 10-тонный грузовик, обгоню любого шофера-мужчину. Вы хотите, чтобы я обрезала волосы — обрежу. Вы хотите, чтобы я поправилась килограммов на пятьдесят — поправлюсь. Вы хотите, чтобы я стала мусорщиком — я стану им. Мне нужна эта работа, и я сделаю все, чтобы получить ее.
— Все? — переспросил Глухой.
— Все, — заверила она его и посмотрела ему прямо в глаза.
— Раскройте мне секрет вашего трюка с датами, — попросил он.
— Обещайте, что дадите мне работу.
— А вы знаете, как она оплачивается?
— У меня есть дом в Спите. Он вот-вот сползет в Атлантический океан, — сказала Глория. — Чтобы укрепить сваи и еще кое-что сделать, с меня требуют уйму денег. Обычно я работаю на процентах от добычи...
— Об этом не может быть и речи, — отрезал он.
— Так обычно вознаграждается работа водителя.
— Да, но...
— Хороший водитель обычно получает долю в добыче.
И вы это знаете.
— Иногда.
— — За мою работу со мной всегда так рассчитывались.
Дом на взморье обошелся мне в полмиллиона. Столько я получила за бостонское дело. Мы там взяли банк. Так вот что я скажу вам. Я не знаю, какова будет ваша выручка от этого дела, но позвольте вам сказать, что водителю вы должны дать минимум 10%. Так что, если вы сорвете два миллиона, я хотела бы иметь с этого, скажем, двести кусков. И мой дом не уплывет в Европу. Если же вам обломится больше, соответственно возрастет и моя доля. Законная доля хорошего водителя.
— Все дело в том, что вы не водитель, — возразил он и снова улыбнулся.
— Правильно, я водительница. Что мне, по-вашему, делать? Поцеловать вас?
— Я не плачу женщинам за любовь.
— А я не люблю мужчин за деньги.
Но она первая заговорила о любви, и он очень скоро напомнит ей об этом. Когда она будет в постели.
— Сделаете себе короткую стрижку и поправитесь минимум на десять килограммов, — сказал он.
— Будет сделано, — согласилась она.
— За репетицию и работу получите твердые сто кусков.
— Повысьте до ста пятидесяти. Что если при экспертизе моего дома обнаружатся тараканы или сухая гниль древесины?
— Сотня — это все, что я могу вам дать.
— Почему? Потому что я женщина?
— Нет. Потому, что я и остальным заплачу по сотне.
— Когда приступаем? — спросила она.
— Так как же вы делаете свой трюк? — спросил он.
* * *
Эйлин проработала у двери пять часов и теперь уже знала, что томившуюся в помещении девушку — у нее язык не поворачивался называть семнадцатилетнюю особу женщиной, хотя та была замужем и это слово согласовывалось с терминологией, разработанной Брейди, — звали Лизой. А еще она узнала, что Джимми приковал Лизу наручниками к кровати, стоявшей в его комнате. Той самой, которая примыкала к комнате, где Лиза спала с его братом Томом. Джимми, Лиза и Том — прелестный семейный треугольник, распавшийся сегодня глухой ночью. И если она будет неосторожна, кто-нибудь может пострадать. Она не желала плохого ни девушке, ни Джимми, да и самой себе не была врагом. Однажды с ней уже случилось на работе несчастье, очень большое несчастье, и она не хотела, чтобы это повторилось.
— Где ты достал наручники? — спросила Эйлин небрежно.
— Купил, — ответил Джимми.
Дверь была заперта на цепочку, которая позволяла приоткрыть ее сантиметров на восемь. Эйлин стояла слева от двери так, чтобы не получить от него в подарок пулю. Она пока не знала, чего от него можно ожидать. Он не видел ее, и она не видела его. Звучали два бестелесных голоса, разговор шел вокруг да около. Никто не страдает. Мы просто разговариваем.
— Ты случайно не фараон или кто-нибудь в этом роде, а? — спросила Эйлин.
— Нет, черт возьми, — ответил он.
— Никогда не приходилось встречать человека, не фараона, просто человека, которому удалось бы купить наручники, — заметила она.
Так она болтала с ним, удерживая его от глупостей. Полицейские разработали свою тактику на основании сведений, полученных от его брата, и Эйлин точно знала, что Джимми никогда не служил в полиции. Где же он купил наручники? Не в одном же из сотни городских магазинов, торгующих порнографией, и не в одной из многочисленных антикварных лавок, скупающих для продажи всякий хлам, который наши бабушки выносят из чердаков. Она просто разговаривала с ним. Добивалась от него ответов, отвращала его мысли от насилия.
Только бы он не изнасиловал девушку, не убил бы ее. Он угрожал убить девушку, если полицейские не оставят его в покое.
— Так где же ты смог купить наручники? — допытывалась Эйлин.
— Никак не могу вспомнить, где я их приобрел, — паясничал он. — А ваши наручники где?
— У меня их нет, — ответила она.
Это была правда.
— Я же сказала тебе, что я безоружна...
И это тоже правда.
— ...и не ношу при себе наручники. Это только у тебя одного есть наручники и револьвер.
Полуправда.
Все полицейские бригады быстрого реагирования, толпившиеся в коридоре, были в пуленепробиваемых жилетах и вооружены. Если бы из квартиры послышался выстрел, они мгновенно вышибли бы дверь. Игра в разговоры продолжается только до этого предела. А потом начинается серьезный разговор с позиции силы. В этом заключалась явная противоречивость ее действий, но Эйлин считала, что с ней можно мириться, если она приносит пользу — а это было очевидным.
— На улице все еще идет снег, — произнесла она. — Ты любишь снег?
— Слушай, — рявкнул он. В его голосе звучало раздражение. — Что ты там задумала? Я же сказал тебе, что убью Лизу, если твои проклятые мужики не оставят меня в покое! Так что оставьте меня в покое! Убирайтесь отсюда.
Но дверь не захлопнул.
— Ты же не хочешь ее убить. Правда? — возразила Эйлин.
— Не имеет значения, что я хочу сделать. Вы меня сами толкаете на это.
— Наша задача — уберечь людей от беды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
К листку бумаги была пришпилена напечатанная на машинке записка. Вот что она гласила:
Дорогой Стив!
Это, чтобы тебе было легче разобраться.
С искренним приветом
Сэнсон
P.S. Чуть позже.
Пришпиленный к записке листок бумаги был фотокопией страницы из книги, которую Глухой настоятельно рекомендовал детективу внимательно прочитать. Вот ее содержание:
"Я страшусь взрыва, — произнес Тайкона. — Я страшусь, что топот ног преждевременно разбудит землю. Страшусь, что голоса множества людей разгневают спящего бога дождя, и он в ярости разверзнет хляби небесные до того, как будет побежден страх. Я страшусь, что невозможно будет обуздать ярость толпы.
— Я разделяю твой жуткий страх, сын мой, — сказал Окино. — Но ведь Равнина огромна, ее нельзя окружить стеной.
Она вместит любую толпу, какой бы колоссальной она ни была. Потому-то и выбрали наши предки эту Равнину для ежегодных весенних священных празднеств."
— Я знаю, ты не читал эту книгу, — сказал Карелла Брауну. — Ее первая глава — это все, что он рекомендовал прочитать...
— Наш местный друг-библиотекарь, — усмехнулся Браун.
— Там описываются весенние празднества, в этой главе.
И он говорит, что там...
— Кто это тебе говорит? — поинтересовался Браун. — Глухой или сочинитель?
Он шел по снежно-водяному месиву от станции подземки до участка и промочил ноги. Мать говорила ему, что если промочить ноги, то можно схватить простуду.
У него сейчас не было озноба, он чувствовал только сырость в ботинках. И это его раздражало. А когда он был раздражен, то рычал, как медведь. Но на Кареллу не порычишь, и он довольствовался тем, что рычал на свои отсыревшие ботинки, промокшие ноги и скверную погоду, которой заканчивался март. Надо же случиться такой слякоти!
— Сочинитель, — ответил Карелла. — Артуро Ривера.
— Так что он говорит?
— Говорит, что толпа собирается на огромной открытой равнине, окаймленной горами...
— Но ведь в нашем городе и в помине нет гор, — возразил Браун.
— Знаю. Это же другая планета.
— Другая планета? Гм. Иногда мне кажется, что другая планета — это наш город.
— Ты знаешь, что я думаю? А не привлекает ли он наше внимание к толпе? — рассуждал Карелла. — Большому скоплению людей?
— Ты о Глухом говоришь?
— Да. Устами Риверы.
— Так, значит, ты полагаешь, он замышляет преступление с использованием толпы.
— Да. На каком-то открытом пространстве, — развивал свою мысль Карелла. — Огромная равнина. Что это, по-твоему?
— В нашем городе нет равнин, — отрезал Браун. Промокшие ноги раздражали его все больше и больше. Как было бы хорошо, если бы в его шкафчике нашлась пара чистых носков. — А причем здесь взрыв?
— Он страшится взрыва.
— Кто, Глухой?
— Нет-нет...
— Кто же тогда? Ривера?
— Нет. Тот парень, Тайкона.
— Прочти вслух этот абзац, пожалуйста, — попросил Браун.
Карелла прокашлялся и начал читать:
«Я страшусь взрыва, — произнес Тайкона. — Я страшусь, что топот ног преждевременно разбудит землю. Страшусь, что голоса множества людей разгневают спящего бога дождя, и он в ярости разверзнет хляби небесные до того, как будет побежден страх. Я страшусь, что невозможно будет обуздать ярость толпы».
— Он страшится взрыва, потому что соберется большая толпа. Так?
— Да. Большое скопление людей.
— Следовательно, все, что от нас требуется, — найти эту толпу.
— Весь наш проклятый город — огромная толпа, — сказал Карелла.
— Найти большую толпу, — стоял на своем Браун. — А потом помешать ему сделать то, что он замыслил сделать с толпой.
— Да, — мрачно согласился Карелла.
— Никто не говорит, что в этом легко разобраться, — продолжал Браун.
— Он сам так сказал.
— Нет, Стив. Он сказал легче, а не легко. С ним никогда не было легко. Какой у тебя размер носков?
* * *
— Не спорю, у вас безупречная квалификация, — говорил Глухой. — Но вы женщина — вот в чем проблема.
— Уж не женоненавистник ли вы? — спросила Глория.
— Дело в том, что я никогда не видел мусорщика женского пола.
— Что общего между мусором и хорошим водителем?
Хороший я водитель или не хороший? Вы знали, что я женщина, когда приглашали меня на собеседование. Я прихожу в воскресенье в девять утра, когда все порядочные люди молятся в церкви. Господи! А вы мне говорите...
— Я не такую женщину ожидал увидеть, — прервал ее Глухой.
Он действительно не ожидал, что к нему придет 32-летняя блондинка с глазами цвета морских водорослей, ростом примерно 175 см. Она была одета в костюм с джемпером, на ногах туфли-лодочки на высоких каблуках. Высокая, стройная, крепкая. Они сидели на диване в его гостиной, выходившей окнами в Гровер-Парк и на небо, покрытое тучами, мрачными, как оружейная сталь... Что за жуткая весна у нас в этом году, подумал он. Прямо как в Англии!
— А какую женщину вы ожидали увидеть? — спросила Глория, удивленно подняв бровь и делая ударение на том же слове.
— Мужеподобную, — ответил он. — Такую, которая смогла бы при необходимости сойти за мужчину. Я, конечно, должен был бы попросить вас описать себя, когда мы разговаривали по телефону, но по закону при приеме на работу это, кажется, не принято, — прибавил он с очаровательной улыбкой.
Куча дерьма, подумала Глория.
Но ей была нужна работа.
— Мужеподобная особа, да? — спросила она.
— Особа, которая могла бы сойти за водителя грузовика, — поправил он. — Туша, а не изысканная красотка...
— Спасибо, — проговорила она.
— С короткой стрижкой...
— Я могу остричь волосы.
— Да, но за оставшиеся шесть дней вы не наберете двадцать килограммов.
— Когда это произойдет?
— Четвертого апреля.
— В субботу, — уточнила она и кивнула головой.
— Как это вы высчитали?
— Я умею делать этот трюк в уме, — ответила она.
— Какой трюк? — его интерес вспыхнул, как порох.
— Вы говорите мне любую дату, а я вам скажу, на какой день недели она приходится.
— Как это вам удается?
— Секрет, — ответила Глория, улыбаясь. — У вас есть календарь?
— Да.
— Принесите его.
— Сейчас, — произнес он. Подошел к письменному столу, выдвинул большой ящик и вынул из него переплетенный в кожу календарь-записную книжку. Не открывая его, сказал:
— Рождество. Двадцать пятое декабря.
— Нет уж, — отказалась она. — Дайте что-нибудь потруднее.
— Прежде всего Рождество.
— В этом году?
— Разумеется.
— Оно придется на пятницу. Проверьте.
Он проверил.
— Правильно, пятница, — подтвердил он. — А теперь семнадцатое мая. Следующего года.
— Проще простого, — засмеялась она. — Понедельник.
Он проверил. Все правильно.
— У вас есть календарь-альманах? — спросила Глория.
— Нет.
— Плохо. Я могла бы сказать вам, на какой день недели пришлось бы выбранное вами число по григорианскому календарю.
— Как это у вас получается, — поинтересовался он.
— А я получу работу?
— Глория, — сказал он, — поверьте мне, все, что вы рассказали мне о себе...
— Сущая правда, — заверила Глория. — Я вожу машину с двенадцати лет, зарабатывать этим себе на жизнь начала с шестнадцати. В работе ни у кого нет таких верных рук и таких стальных нервов, как у меня. Я проведу машину сквозь игольное ушко даже с одним закрытым глазом. Я вожу гоночные автомобили и 10-тонный грузовик, обгоню любого шофера-мужчину. Вы хотите, чтобы я обрезала волосы — обрежу. Вы хотите, чтобы я поправилась килограммов на пятьдесят — поправлюсь. Вы хотите, чтобы я стала мусорщиком — я стану им. Мне нужна эта работа, и я сделаю все, чтобы получить ее.
— Все? — переспросил Глухой.
— Все, — заверила она его и посмотрела ему прямо в глаза.
— Раскройте мне секрет вашего трюка с датами, — попросил он.
— Обещайте, что дадите мне работу.
— А вы знаете, как она оплачивается?
— У меня есть дом в Спите. Он вот-вот сползет в Атлантический океан, — сказала Глория. — Чтобы укрепить сваи и еще кое-что сделать, с меня требуют уйму денег. Обычно я работаю на процентах от добычи...
— Об этом не может быть и речи, — отрезал он.
— Так обычно вознаграждается работа водителя.
— Да, но...
— Хороший водитель обычно получает долю в добыче.
И вы это знаете.
— Иногда.
— — За мою работу со мной всегда так рассчитывались.
Дом на взморье обошелся мне в полмиллиона. Столько я получила за бостонское дело. Мы там взяли банк. Так вот что я скажу вам. Я не знаю, какова будет ваша выручка от этого дела, но позвольте вам сказать, что водителю вы должны дать минимум 10%. Так что, если вы сорвете два миллиона, я хотела бы иметь с этого, скажем, двести кусков. И мой дом не уплывет в Европу. Если же вам обломится больше, соответственно возрастет и моя доля. Законная доля хорошего водителя.
— Все дело в том, что вы не водитель, — возразил он и снова улыбнулся.
— Правильно, я водительница. Что мне, по-вашему, делать? Поцеловать вас?
— Я не плачу женщинам за любовь.
— А я не люблю мужчин за деньги.
Но она первая заговорила о любви, и он очень скоро напомнит ей об этом. Когда она будет в постели.
— Сделаете себе короткую стрижку и поправитесь минимум на десять килограммов, — сказал он.
— Будет сделано, — согласилась она.
— За репетицию и работу получите твердые сто кусков.
— Повысьте до ста пятидесяти. Что если при экспертизе моего дома обнаружатся тараканы или сухая гниль древесины?
— Сотня — это все, что я могу вам дать.
— Почему? Потому что я женщина?
— Нет. Потому, что я и остальным заплачу по сотне.
— Когда приступаем? — спросила она.
— Так как же вы делаете свой трюк? — спросил он.
* * *
Эйлин проработала у двери пять часов и теперь уже знала, что томившуюся в помещении девушку — у нее язык не поворачивался называть семнадцатилетнюю особу женщиной, хотя та была замужем и это слово согласовывалось с терминологией, разработанной Брейди, — звали Лизой. А еще она узнала, что Джимми приковал Лизу наручниками к кровати, стоявшей в его комнате. Той самой, которая примыкала к комнате, где Лиза спала с его братом Томом. Джимми, Лиза и Том — прелестный семейный треугольник, распавшийся сегодня глухой ночью. И если она будет неосторожна, кто-нибудь может пострадать. Она не желала плохого ни девушке, ни Джимми, да и самой себе не была врагом. Однажды с ней уже случилось на работе несчастье, очень большое несчастье, и она не хотела, чтобы это повторилось.
— Где ты достал наручники? — спросила Эйлин небрежно.
— Купил, — ответил Джимми.
Дверь была заперта на цепочку, которая позволяла приоткрыть ее сантиметров на восемь. Эйлин стояла слева от двери так, чтобы не получить от него в подарок пулю. Она пока не знала, чего от него можно ожидать. Он не видел ее, и она не видела его. Звучали два бестелесных голоса, разговор шел вокруг да около. Никто не страдает. Мы просто разговариваем.
— Ты случайно не фараон или кто-нибудь в этом роде, а? — спросила Эйлин.
— Нет, черт возьми, — ответил он.
— Никогда не приходилось встречать человека, не фараона, просто человека, которому удалось бы купить наручники, — заметила она.
Так она болтала с ним, удерживая его от глупостей. Полицейские разработали свою тактику на основании сведений, полученных от его брата, и Эйлин точно знала, что Джимми никогда не служил в полиции. Где же он купил наручники? Не в одном же из сотни городских магазинов, торгующих порнографией, и не в одной из многочисленных антикварных лавок, скупающих для продажи всякий хлам, который наши бабушки выносят из чердаков. Она просто разговаривала с ним. Добивалась от него ответов, отвращала его мысли от насилия.
Только бы он не изнасиловал девушку, не убил бы ее. Он угрожал убить девушку, если полицейские не оставят его в покое.
— Так где же ты смог купить наручники? — допытывалась Эйлин.
— Никак не могу вспомнить, где я их приобрел, — паясничал он. — А ваши наручники где?
— У меня их нет, — ответила она.
Это была правда.
— Я же сказала тебе, что я безоружна...
И это тоже правда.
— ...и не ношу при себе наручники. Это только у тебя одного есть наручники и револьвер.
Полуправда.
Все полицейские бригады быстрого реагирования, толпившиеся в коридоре, были в пуленепробиваемых жилетах и вооружены. Если бы из квартиры послышался выстрел, они мгновенно вышибли бы дверь. Игра в разговоры продолжается только до этого предела. А потом начинается серьезный разговор с позиции силы. В этом заключалась явная противоречивость ее действий, но Эйлин считала, что с ней можно мириться, если она приносит пользу — а это было очевидным.
— На улице все еще идет снег, — произнесла она. — Ты любишь снег?
— Слушай, — рявкнул он. В его голосе звучало раздражение. — Что ты там задумала? Я же сказал тебе, что убью Лизу, если твои проклятые мужики не оставят меня в покое! Так что оставьте меня в покое! Убирайтесь отсюда.
Но дверь не захлопнул.
— Ты же не хочешь ее убить. Правда? — возразила Эйлин.
— Не имеет значения, что я хочу сделать. Вы меня сами толкаете на это.
— Наша задача — уберечь людей от беды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45